Мария Бушуева
Юрий Ключников. Золотое озеро. Избранная лирика. Переводы и переложения. / Соcтавитель В.М. Костин. – М.: Беловодье, 2025. – 216 с.
Книга избранной лирики Юрия Ключникова (1930‒2024), названная по стихотворению-притче «Золотое озеро», в котором новеллистический сюжет врастает в миф, удивила меня и даже стала открытием. Постараюсь объяснить – почему. Незаурядность, объёмность личности её автора, отмечали многие критики и писатели, в аннотации сказано абсолютно верно и о творчестве поэта: «Художественная палитра Юрия Ключникова широка и многообразна: от гражданской поэзии, «стихотворной журналистики» до тонко нюансированной поэзии чувств и глубоких раздумий о смысле жизни». Именно гражданская поэзия, «стихотворная журналистика» и этически ориентированные стихи, часто с афористической концовкой, несущей прямой моральный, почти проповеднический, вывод, вызывали наибольший отклик, совпадая как с этической доминантой – учительством советских поэтов от Василия Фёдорова до сибирского классика Елизаветы Стюарт, так и с идейной платформой журнала «Наш современник» (до его переформатирования). Советские, официально признанные стихотворцы всегда ощущали себя нужными стране, это служило, с одной стороны, творческим стимулом, с другой, становилось неким личным ограничителем. И Ю. Ключников, несмотря на то, что в 1981 за «идеализм» он был исключён из КПСС, уволен с престижной издательской должности и вынужден шесть лет работать грузчиков, от подобного ограничителя не освободился. Причём, не освободился сознательно, считая главным – биение гражданского пульса. Однако не всё так однозначно: о стихах Ю. Ключникова писали и критики либерального направления, такие как Лев Аннинский, обладавший широким подходом и ставивший литературу выше идеологических расхождений и распрей. Интуиция Л. Аннинского, отнеся поэзию Ю. Ключникова к классической традиции, обнаружила, казалось бы, в прочном здании убеждений поэта «острые углы» противоречий, придающие стихам неожиданный ракурс. Противоречия рождала затаённая страстность лирического героя, которую, встав на путь духовных исканий, Ю. Ключников, по всей видимости, считал «низшим» свойством и старался не впускать в свои стихи. И всё же страстность прорывалась и, даже заглушаемая суфийской мудростью, – а Ю. Ключников много переводил, в том числе – поэтов-суфиев, – проникала в стихи, что и заметил чуткий Л. Аннинский. Заметил критик и другое, возможно, самое важное: цельность и последовательность поэтического устремления Ю. Ключникова, который не польстился «ни на какие авангардистские уловки», поскольку в его душе «всегда жило ощущение некоего высшего начала, в свете которого получают смысл и советская власть (…), и христианское вероучение («Фаворский свет»).
Можно привести сходные мнения других рецензентов и профессиональных читателей; часть отзывов представлена в книге. Почти все писавшие о стихах Ю. Ключникова отмечали цельность лирического героя, духовный поиск, ориентацию на классическую русскую поэзию.
Чем же удивляет «Золотое озеро»? И почему книга может восприниматься как открытие нового поэта с тем же именем?
Составитель намеренно ограничил выбор, отойдя от принципа, которым руководствовались его предшественники: желая показать многообразие поэтических поисков Ю. Ключникова, они соединяли чистую лирику, патриотические стихи и несколько назидательную стихотворную публицистику. Такой подход вполне правомерен. Благодаря ему, сложился определённый образ поэта гражданственно-этического направления. И вряд ли читатели, цитирующие афористичные ключниковские стихотворные концовки, похожие на чёткие стрелы, попадающие в цель, приписали бы его поэзии вот такие слова: «Стихотворные размышления-припоминания его (…) несут оттенок акварельности, свободного перетекания полупрозрачных сред настоящего, прошлого и будущего друг в друга по первому мановению. И вправду напоминают они золотое озеро то ли на закате, то ли на рассвете…..». Так написал в предисловии поэт и критик Сергей Арутюнов. Музыкальность и медитативность, тонкая нюансировка и сюжетность лирического рассказа, пейзажная акварельность и точная прорисовка, напоминающая китайскую графику, – всё это есть в «Золотом озере». А тематически: нежная любовь к женщине, к неразгаданной её тайне, к цветку, к уходящему мгновению, брезжащему в надвигающейся тьме прозрачным пламенем дачной печи… Перед читателем – дневник души поэта-лирика. И герой книги – не просто созерцатель, а созидатель жизни, ищущий ответы на метафизические вопросы.
Признанный в столице, а не в Сибири, Ю. Ключников – именно сибирский лирик, поэтика которого близка старшему поколению новосибирских поэтов. Поэт, родившийся в украинском Лебедине, ребёнком эвакуированный в Кузбасс, долгие годы жил в Новосибирске. Стихи о военном детстве, собранные в раздел «Далёкое и близкое», перекликаются со стихами его рано ушедшего ровесника Александра Кухно. Так получилось, что Ю. Ключников стал публиковаться как поэт (благодаря сыну-издателю, на данный момент главному редактору журнала «Наука и религия») много позднее ровесников, когда в поэзию, и столичную, и региональную, влились струи разных поэтических направлений, что, возможно, и послужило «непопаданию» Ю. Ключникова в круг сибирских советских классиков, творчество которых захлестнули волны верлибра, «тёмной поэзии» и т.д. Наверное, помешало и другое: Ю. Ключников верил, что важно быть «больше, чем поэтом» и, отвергая поэзию ради поэзии, считал стихотворные строки помощниками в борьбе за идеалы, желал донести моральные принципы, отразить в стихах путь своих духовных исканий и высказать свои мысли, часто по-журналистски прямо. Потому лирика Ю. Ключникова фактически осталась неузнанной, более весомой оказалась стихотворная публицистика и моральные поэтические сентенции.
«Золото озеро» открывает нового поэта.
Ю. Ключников родился лириком, о чём свидетельствует его первое стихотворение, написанное в 13 лет и отправленное Е. Стюарт, угадавшей в строчках подростка огонёк зарождающегося дара и ответившей юному автору. В судьбах поэтов всё связано. И не случайно Ю. Ключникову близка поэтика Е Стюарт: ясностью мысли, аллегоричностью поэтического высказывания, мелодичными рефренами, рифмовкой. И, конечно, пейзажными зарисовками, олицетворением, одушевлением дерева, цветка, озера, и вполне традиционным для русской поэзии переносом своих чувств и душевных переживаний на природу.
У Е. Стюарт есть стихи, посвящённые Алтаю. Для Ю. Ключникова Алтай – не просто красивый край, это место силы, где можно обрести высшее знание и предвидение. Алтай дарует любовь:
И вновь висков коснулся ветер —
Дыханье гор, Алтайских гор.
Я словно сбросил полстолетья,
Услышав вечный разговор
Ручья в теснине ледниковой,
И в речи сбивчивой ловлю
Одно-единственное слово:
– Люблю, люблю, люблю, люблю.
Алтай стал судьбой поэта: «Это небесная родина / Дум твоих. Это Алтай». Оттого алтайские мотивы пронизывают книгу, почти в каждом разделе становясь путеводной нитью вдохновения. Любовная лирика сплетается с темой Алтая. Нежностью проникнуты стихи, посвящённые жене, художнице Л.И. Ключниковой.
Нельзя не сказать несколько слов о личности поэта. Ю. Ключников принадлежал к той незаурядной части общества, представителей которых и у нас, вслед за американскими социологами, называют self-made man,то есть, родившись в простой семье, он сделал себя сам и, хотя и получил высшее образование в Томском университете, большей частью своей уникальной эрудиции был обязан самообразованию. Самостоятельно овладел двумя иностранными языками, французским и английским, что помогло ему в переводческой деятельности. Но не это главное, главное, что Ю. Ключников являл собой тот редкий ныне тип синтетической личности, в определённом смысле близкий эпохи Возрождения. И поэтому наследие, оставленное поэтом, огромно: стихи, очерки, критические и литературоведческие статьи, эссе просветительского характера, гуманитарно-философские исследования, воспоминания о встречах с современниками (поэтами, политиками, учёными, философами), рассказы о путешествиях (например, в Индии он побывал шесть раз) и огромный корпус переводов и переложений (от Шекспира до суфиев, от Рембо до современных китайских поэтов). И все годы творчества Ю. Ключников, основываясь на идеях русской классики, был устремлён к культуре мировой, полагая диалог культур основным средством взаимопонимания людей и достижения мира, поэтому наследие Ю. Ключникова имеет значение, выходящее за рамки региона. С. Арутюнов написал абсолютно точно: «Такие натуры куются у нас не часто... Ограниченные размерами своих урбанистически малогабаритных обиталищ, а в лучшем случае шестью сотками стандартных пригородных участков, мы забываем о нашем первейшем долге перед планетарным устройством – вселенскости и всемирности русской цивилизации…». Даже учитывая масштаб личности Ю. Ключникова, он достоин, как сибирской, так и общероссийской памяти, а его наследие ждёт внимательного прочтения. Поэтому вызывает вопросы, почему Томск и Кемерово, где поэт-энциклопедист жил всего по несколько лет, издают его стихи, воспоминания, а литературные чиновники Новосибирска, где прошли 65 лет его жизни, равнодушны к нему?
Замечу, что упоминаемые С. Арутюновым шесть соток «стандартных пригородных участков», когда-то спасавшие жителей городов, нередко становились для них точкой отчёта для поэтического путешествия во Вселенной, – далеко не все хорошие поэты получали от союза писателей апартаменты, – а небольшой дачный домик превращался в келью мыслителя. Так и Ю. Ключников опоэтизировал скромную дачную жизнь. Тёплая любовь к этому крохотному личному пространству (раздел «Тикают настенные часы») внезапно преображает дачный уголок, сиюминутное, бытовое перерастает в надмирное, вечное:
Ты проснулся августовским утром,
Лампу не включил, не тронул штор,
Шлёпанцы в потёмках перепутал,
Дверь открыл и вышел на простор.
На свои ухоженные сотки,
К яшме астр, к берёзкам молодым –
В дачный мир по-матерински кроткий,
Словом, в Новый Иерусалим…
Дачная жизнь возвращала человек к потерянному единению с природой. Любитель российских лесов и полей найдёт в книге пейзажную лирику, в которой прозвучат и есенинские мотивы.
Полинялой собакой рыжей
Со стогами-репьями в хвосте
После долгих сентябрьских стрижек
Прилегла кулундинская степь.
И совершенно особые мотивы – свои. Вот как увидел поэт красный закат (стихотворение так и названо):
Светлое быстро темнеет в сгустившемся зареве,
Тёмное тонет в потоке багровых гримас.
Красное с чёрным всю скатерть небесную залили –
Словно хмельные гусары запели цыганский романс.
В этом смелом образном сближении переливов заката, залитой вином скатерти и цыганского романса угадывается влияние поэтов Серебряного века, вернувшегося в современную поэзию, миновав мост советской стихотворной классики, от которой Ю. Ключников позаимствовал афористичность, последовательность изложения, желание пронести чёткую мысль сквозь поэтическую туманность и сюжетную канву. Сюжет отчётливо виден и в его поэмах «Ковры», «Певец и хан», «Смирение». В поэмах, «осмысливаются отношения художника и власти», перекликающиеся, по мнению автора послесловия, известного томского писателя и журналиста Владимира Костина, с поэмами Дмитрия Кедрина. В книге поэмы не представлены, но по стихотворению, давшему название сборнику, видно: Ю. Ключников тяготел не только к истории, к факту, но и к мифу, к символу. Недаром он так высоко ценил Юрия Кузнецова и даже ко многим переводам подошёл так, как подходил Кузнецов: предпочтя поэтическое переложение, отражающее дух переводимого, точной вербальной передаче. Читатель «Золотого озера» найдёт в книге великих поэтов: Франсуа Вийона, Анри де Ренье, Рабиндраната Тагора, Джакомо Леопарди и других. Представлен и Китай. Наиболее удачные вольные переложения передают дух китайской поэзии с её тонкой эмоциональностью, вниманием к нюансам, как пейзажным, так и психологическим. Любитель суфийской поэзии, без сомнения, посчитает лучшими переводы и переложения из персидской поэзии IX–XIV веков. Вот Абу Абдаллах Рудаки::
Ушёл поэт. Покинул караван.
Верблюдов в караване было много.
Рассеялся предутренний туман.
Верблюды разбрелись, пуста дорога…
Здесь передано свойственное суфийскому мироощущению чувство вечности, пронизывающее каждый миг. В других переводах видна и особая мудрость Джалаладдина Руми, Абулькасима Фирдоуси и, конечно, Омара Хайяма, давно любимого российским читателем.
Переводы и переложения исподволь оттеняют собственную лирику автора, отчётливее высвечивая его лицо на фоне поэтических эпох – лицо свидетеля трагических событий ХХ века и начала ХХI-го, человека, жаждущего донести весть о красоте мира и предупредить о хрупкости этой красоты. Предупредить и показать: красота скрыта не только в бытийной символике, но и в каждом мгновении простой жизни, – и выказать своё затаённое желание, чтобы «цветы росли повсюду, / И люди рядом – как цветы…».