В ожидании женевской встречи Путина и Байдена, запланированной на середину июня, имеет смысл вспомнить и о венском саммите шестидесятилетней давности, первом (и единственном) очном диалоге Хрущёва и Кеннеди.
У Хрущёва наладился хороший контакт с президентом Эйзенхауэром, они вообще выглядели довольно гармоничной парой. Советский лидер совершил турне по Соединённым Штатам, Эйзенхауэра ждали в Москве. Но случилась история с У-2, уровень напряжённости в отношениях двух держав резко подскочил, и ответный визит в запланированные сроки не состоялся. А так как век американских президентов недолог, «разруливать» ситуацию приходилось уже с новым избранником – Джоном Кеннеди.
Обострение же шло сразу по нескольким линиям – столкновение интересов в «третьем мире», контроль за прекращением испытаний ядерного оружия, а главное, статус Западного Берлина. Советское и в особенности восточногерманское руководство давно мечтали затушить этот «очаг империализма» с натовскими войсками в сердце ГДР.
Московская делегация в своих ожиданиях от венского саммита основную ставку делала на личные качества нового американского президента. А точнее, на его возраст. Кеннеди только что исполнилось 44, и в сравнении с ним 67-летний Хрущёв чувствовал себя патриархом. Представлялось, что «молодого и неопытного» оппонента в диалоге можно будет просто «задавить». Кеннеди, в свою очередь, отправился в Австрию, планируя обаять Хрущёва – до сей поры это работало почти безотказно как с избирателями, так и с лидерами государств – и, соответственно, добиться от того максимальных уступок.
Переговоры во дворце Шёнбрунн советская сторона посчитала безусловно успешными для себя. Напористому Хрущёву действительно удалось задавить и даже напугать неготового к беседе на таких тонах Кеннеди, выставив требования по Берлину в фактически ультимативной форме. Ни о каких уступках речи не шло.
«Грустный пастушок столкнулся с Аль Капоне» – так описал случившееся один из американских дипломатов. Громыко в разговоре с мидовцами был менее изощрён в выражениях: «Это была встреча гиганта и пигмея». Сам Хрущёв, обмениваясь репликами со свитой в венских кулуарах, выразил искреннее сочувствие американскому народу, избравшему себе подобного руководителя. Это потом 35-й президент США произведёт на советских граждан такое впечатление, что здесь сложится даже вполне открытый посмертный культ Кеннеди. Обаять лично Хрущёва у него так и не вышло.
В чём, однако, заключался реальный успех советской дипломатии? «Встреча гиганта и пигмея» лишь запустила череду открытых кризисов: сначала Берлинский, потом Карибский. Мир явственно почувствовал себя на грани ядерной войны. И разрешение этих кризисов определилось только через компромиссы. Собственно, иначе и быть не могло. Что касается компромисса берлинского, если изолировать «очаг империализма» с помощью всемирно известной стены Хрущёву и лидеру ГДР Ульбрихту удалось, то статус Западного Берлина, окончательно закреплённый соглашением 1971 года, оказался гораздо ближе к исходным требованиям Запада, а не Востока.
Хрущёв ехал в Вену лично поговорить с «юным» Кеннеди, однако в реальности такой разговор всегда ведётся между державами, а не людьми. Можно было смутить, ошеломить, напугать американского президента, но Соединённые Штаты ни ошеломления, ни испуга не испытали. Что такое личная психология – даже если личность столь высокопоставленная – перед мощью государственных институтов? В результате все остались «при своих», просто вырос, как никогда, градус конфликтности.
Эту историю стоит оживлять в памяти на любых встречах высшего уровня. Если хотите чего-то добиться, забудьте о том, что за человек сидит напротив, и разговаривайте с его страной.
Игорь Юргенс, профессор МГИМО