Ничей цветок, цветущий в никогда

В национальных характерах русских и испанских народов много общего, близки и наши культуры – Дон Кихот Ламанчский для нас так же близок, как и, скажем, Евгений Онегин и Пьер Безухов. Сегодня русскую речь можно услышать во всех уголках Испании, но, как выясняется, даже образованные наши соотечественники смутно себе представляют современную литературу этой прекрасной страны.  «Литературная газета» начинает цикл публикаций о сегодняшней изящной испанской словесности. Открываем, конечно, поэзией, которую ещё древние философы считали высшим искусством. Юрий ПОЛЯКОВ

 

В 1975 году на базе Союза писателей СССР была организована советско-испанская комиссия по литературным связям, курировавшая переводы и устраивавшая ежегодные встречи литераторов обеих стран попеременно в Испании и Советском Союзе. Несколько лет назад Институт Сервантеса попытался возродить эту замечательную традицию, пригласив в Москву молодых испанских поэтов, чьи имена с тех пор перечисляются общей скороговоркой в отечественных обзорах современной зарубежной литературы: Антонио Мочон, Игнасио Картахена, Луна Мигель, Хосе Мартинес Рос. Вот только в чём состоит своеобразие каждого из упомянутых авторов, вы из этих статей не узнаете, да и переводов стихов нигде не найдёте – они были подготовлены к мероприятию, но так и не публиковались. «Литературная газета» исправляет это упущение!

В отличие от представителей молодой литературной поросли поэт, открывающий эту подборку, далеко не юн – он принадлежит к поколению пятидесятилетних. У себя на родине Франсиско Акуйо прославился математически выстроенной, невероятно сложной в смысловом отношении и в то же время очень эмоциональной лирикой, отлитой в классическую форму. Если кому-то из темпераментных испанцев и удалось алгеброй гармонию поверить, то в первую очередь ему! 

Ирина КОВАЛЁВА

---

Франсиско АКУЙО, р. 1960

ГРАНАДА

О ЗВУЧАЩЕМ ЦВЕТЕ

Той музыки в картине отголосок
услышав, к свету поверну судьбу
я, тигр священный, у кого на лбу
звенящих линий тишины набросок.
Конец начала отобьёт отросток,
дух в шумном теле взмоет к вечной сини,
не потому ль нас трогают в картине
утёкшая вода, угасший свет,
ключ, вторящий безмолвию в ответ:
что было прежде и не будет ныне?

РУСЛО ВРЕМЕНИ

Покоем дан в развитии числа
набросок душ, поправших скоротечность,
где вне пределов времени смогла
суть сущего измерить бесконечность,
где светятся и звуки, и цвета,
лучится синева мелодий летних,
и сладких ароматов красота
не принимает доводов последних,
определяя всё, что нужно ей,
пусть на глазок, но точного точней!

***

Луч греет, миг всего горя,
а мрак навек оледенит:
им искорёженный зенит
разгладит летняя заря,
но мы июнь от января
не отличим и свет – от тьмы,
рожденье лета, смерть зимы…
Прах к праху, к духу дух теперь.
В небесный сад открыта дверь.
А правда ль существуем мы?

Перевод Ирины КОВАЛЁВОЙ

Антонио МОЧОН, р. 1980,

ГРАНАДА

 *** 

Что говорить про дождь, когда насквозь
промокла жизнь, и в гуще непогоды,
чтоб из былого вырвать на авось
какой-то миг, – отдать не жалко годы.

Уснуть и спать, и слушать пульс, и греть
щекой его удары. Дорогая,
я растерял – и растеряю впредь –
часы и дни, мгновенья сберегая.

Что говорить про дождь, раз он везде –
он с нами спит, он не проходит мимо.
И лишь привычной близостью к воде
желанье сочинять и объяснимо. 

 

***
Я так долго смотрю на твои руки,
что уже и не знаю, на что смотрю.
Так бывает,
когда вдруг скажут: «Сейчас вылетит птичка!» – ждёшь, а её всё нет;
то же и твои руки – сколько ни смотри,
по-прежнему есть на что поглядеть –
точно так, когда говорят: «Птичка!» –
и ждёшь её, ждёшь…


***
Я спросил тебя – в день
вроде этого, на кромке
иного сна, об утренних птицах –
твоих любимых. Уж ты-то знала
о тёмных глубинах
пустынного моря,
там, внутри.
Ты ответила, что любовь
и птицы, а также «быть»
и «дарить» – это одно и то же. 

 

***
И вот ты вываливаешь передо мной
целый ворох клочков и обрывков –
что-то от нашей любви всё-таки уцелело.

Только что с гордо поднятой головой
ты спускалась на улицу,
чтобы подобрать все эти бумажки,
клочки, лоскутки –
и вдруг среди них, у тебя в ладонях,
словно сама любовь:
маленькая, чудом уцелевшая чёрная птичка. 

 

ОСНОВЫ*

Птица-птица иже на проводах
по-над толщей книжек в плотных рядах
надлежащей наделённая высотой
над погромами-бойнями пустотой-слепотой
ты которой ведомо одиночество мира
видишь роза ветров позаброшена сиро
там где дети уж не играют одеты мраком
то ли дело прежде по глинобитным баракам
все с тобой играли
ты помнишь птица
ты которой на проводах не спится
ты от коей мы алкаем подмоги
глянь на нас
у тебя есть руки и ноги
и глаза
ты не как мы – ты не такая
научи нас жить ошибкам не потакая
поясни чего ждём мы и как нам быть
научи нас наново говорить 

______________
* Молитва-рэп.

 

***

Света нет в окошке у Сусанны.
Не мелькнёт в стекле ни огонёчка.
Но, наверно же, сидит она где-то
на диване с ногами и читает
толстый-толстый роман,
потому что
ей такие посердцу романы.
На зелёном сидит она на диване,
перелистывает книгу за книгой
и неспешно прядь с лица отводит,
только прядь снова падает обратно.
Почему-то вспоминаются струи
и потоками текущие реки.
Света нет в окошке. Дом Сусанны
ни на что на свете не годится,
если света нет в её окошке,
света нет в твоём окне, Сусанна.

Игнасио КАРТАХЕНА, р. 1977,

АЛИКАНТЕ

ТЕНЬ СЕРОГО ВОЛКА

Стайка маленьких улыбок – это тело.
И куда они – за ручку – и откуда?

Как опрятны, как причёсаны умело,
как воспитаны, прилежны – просто чудо!
На косички этих маменькиных дочек
поневоле заглядишься, как бездельник.

Семенят себе, шушукаясь, в рядочек.
Ты – как школа, а сегодня понедельник.

Я киваю, а глупышки, знай, смеются
и опасности не чуют – вот ошибка!

Самой маленькой, успевшей оглянуться,
достаётся на лету моя улыбка.

ГАРУМ (ПИЩА БОГОВ)

В урне-амфоре твой смуглый прах
смешают с моим.

И тогда на скромном ложе сухой лепёшки
мы вместе станем пищей богов,
в которых никогда прежде не верили.

ГЕРКУЛАНУМ

Под слежавшейся золой закатных лучей
следы последних мгновений:

остов рыбки, косточка от маслины,
лимонная кожура.

Твой голос тепло обволакивает чашу.

В нём – лёгкий осадок хмеля:

– Что она там лает, эта собака,
почему она лает?

ХРОНОС

Вот, мне отдали всё в одном пакете.
Но там – немного. Прочее пропало.

Захочешь – забери. А не захочешь,
я выставлю – кому-то пригодится.

Да, если вдруг часы ещё найдутся,
тебя оповестят: я дал твой номер.

Кто знает, вдруг...

АПОЛЛОН И ДАФНА

Да буду вечно гнаться.
Да будешь вечно мчаться.

Пусть бегство и погоня
друг в друге
растворятся.

Пока ты не споткнёшься о след
мой ненароком
и оба не заметим,
как нас умчит потоком.

РОЖДЕНИЕ ВЕНЕРЫ

...Вот ты возникла, смотришь на меня.
...А я стою
с махровым полотенцем.

(...Тебя вода незримо оплетает
плющом прозрачным, мыльные круги
вокруг теснятся, тают, уплывают.)

– Иди сюда! –
ты говоришь.
– Когда?
– Сейчас.
– Сейчас?

И ты встаёшь из пены.

ГЕФЕСТ

Да, тянет дымом.
Ты и впрямь дымишься.

Ну что ты, я словами не играю.

Похоже, занялось и в самом деле.

Но дыма явно больше, чем огня.

SPHYNX ĂMATRIX

Прошлой ночью я заключил тебя в тетрадь. Просто не нашёл лучшего места для твоего хрупкого ночного тела. Вот почему у тебя теперь клеточки на бёдрах. 

 
Спираль, сшивающая листки, удерживает тебя в равновесии, но это ненадолго, как и крапинки твоей пыльцы на кончиках моих пальцев. Я никогда не умел управляться с булавками. Словом, всё это весьма недолговечно. 

 
Да, ещё маленькая татуировка – твоё имя, по-латыни или по-гречески – к счастью, мне удалось вычитать его в учебнике твоей кожи. Я наколол его в самом неприметном месте.

Не тревожься: это, может, и навсегда, но разглядеть надпись можно лишь с помощью зеркальца.

Луна МИГЕЛЬ, р. 1990,

АЛЬКАЛА ДЕ ЭНАРЕС

СИМПТОМЫ

1. hypocondriaque (ипохондрическое)
что-то в горле, жёстко, мягко, голова.
сухость в горле, жар, сонливость и живот.
сахар, кровь – да у меня симптомы всех,
всех болезней.
значит, я не влюблена.

2. doucement (не спеша)
ждёшь и ждёшь
в неторопливости
нашего города
а в это время ветер
грызёт и грызёт
мои руки

3. gorge coupée (перерезанное горло)
боги решили
перерезать нам горло
само собой совершенно безболезненно

4. si jeune (так молода)
так молода
а уже почти что
лишилась речи

жду и жду
нашей следующей
встречи

5. la maladie (напасть)
скажешь эпидемия
и кто-то умрёт

сказать бы тишина
и не нарушить её

6. paroles (слова)
это не стихи
то, что можно прочесть, – уже ложь

CAVE LUNAM¹

Могу и заразить.
Мой грипп – свиной.
Мой грипп телячий, птичий, сумасшедший.
Мой грипп, как Ницше в гадком переводе.
Глядите, как ужасно вздулись вены.
В них сплошь слюна безумного Панеро².
Киндерсюрприз в моём запрятан сердце,
но нет сюрпризов:
Платт³ давно мертва,
мёртв Дэвид Фостер Уоллес⁴,
нет на свете Вирджинии⁵, такого мотылька.

Вниманье. Danger⁶. Стойте – красный флаг.
Грипп наших душ.
Грипп дыма.
Грипп печатных
ощипанных станков.

Стоп!

Осторожно!

Я во дворе. Я зла. Я укушу. 

________________
¹ C a v e l u n a m (лат.) – Осторожно, луна! (парафраз латинского выражения «Сave canem» – «Осторожно, злая собака!». в котором поэтесса обыгрывает собственное имя – Луна).
² Панеро Леопольдо Мария – современный испанский поэт; в настоящее время находится в психбольнице.
³ Сильвия Платт – американская поэтесса, покончила с собой.
⁴ Дэвид Фостер Уоллес – американский поэт.
⁵ Вирджиния Вульф – английская писательница.
⁶ Опасность.    

Хосе Мартинес РОС, р. 1980,

КОРДОВА

ХЛОЯ

Вот что-то проявилось под луной –
она встаёт, ущербная, меж веток,
слегка растушевав твоё дыханье –
в иголках льдистых непорочный воздух.

Вся грудь твоя в неведомых цветах –
растут такие на стволах деревьев,
холодные и белые под ливнем,
обвитые плющом голубоватым.

Вдохну твой запах, робко прикоснусь
к огню на бледных фитильках тычинок –
я их не потревожу: может статься,
они растут из сердца; вдруг с рассветом

я встречу взгляд твой, ледяное тело
в зелёных, жёлтых листьях обнимая,
а не во сне, дописывая строчку,
пока цветы под ливнем холодеют.

ЮНОСТЬ

Оружье ночи, холод важных дат

истории
скрестились в точке:
взгляд –
он знал и тьму бессонниц, и угрозу
жить без любви и памяти, но всё ж
вдруг вспыхнул – дрожь и тяга двух полов;
он озирает дол, где только кровь,
и посреди Европы
видит розу.

Вот ты, вот я –
мы смотрим на неё, –
откуда? – разве важен угол зренья
в тот час, когда неона забытьё,
на вывеске отеля, в рай творенья
ведёт нас вместе – или не ведёт! –
есть только пульс пунцовой лихорадки
да трепет крови, да – ещё из книг
обличья, маски –
край тысячелетья,
где смутный образ наш с тобой возник
как сон подростка:
с жаждой приключенья, блаженства, бреда,
с верой в красоту.
Экраном, погружённым в темноту
мы кажемся, ещё мы андеграунд
самих себя, ещё мы только тень,
мы плёнка до проявки,
все касанья
для нас игра,
два призрака без смысла
целуются под деревом сожжённым
огнём заката, под закатной плазмой.
Мы созерцаем розу –
тайный цвет,
пылающий, кипящий –
издалёка
её мы видим, из таких краёв
бездушных, безымянных, где дыханье
истории не шевельнёт листвы:
там лишь вокзалы
стран ненастоящих,
аэропорты, дрыхнущие люди,
угрюмые подземок переходы
и улицы, где запах сна и секса,
и вонь клозетов, угол в пансионе,
где сами мы как тень ненужной тени,
как отзвук чьей-то жизни, голоса
ослепших лестниц,
тусклых коридоров.
А мир несётся к точке сквозь года,
там, на платформе, – так знакома поза! –
на чемодане девушка –
как роза:
ничей цветок, цветущий в никогда.

Перевод Наталии ВАНХАНЕН