Уже было со мной такое.
Рассказывал в летящих, как наши дни, записках в одном из блогов про это уже когда-то.
Для человека, у которого бывают проблемы со сном (это не вы, конечно, не я – это просто абстрактный какой-нибудь человек), нет ничего слаще, чем заснуть в десять, проснуться в восемь: понять, что ты проспал десять часов.
Какая-то детская радость, детская роскошь. Взрослому это не разрешено, нельзя.
В детстве нас укладывали после «Спокойной ночи», программа «Время» шла уже без нас: без нас говорил о чём-то товарищ Брежнев, без нас собирали несколько га помидоров, без нас светило солнце в Париже, но «не радовало оно парижан».
Заснул под стрекотание времени в соседней комнате, проснулся под пионерскую зорьку в своей. В семь. Ровно десять часов.
Взрослому так нельзя.
Но есть щель бытия, есть машина времени, есть временный пропуск в прошлое (смотри, смотри, сейчас поставят штемпель «аннулировано»: больше не пустят). И вот ты провалился туда, ускользнул: от парижан, помидоров, от Брежнева – всех.
Проснулся, проспав десять часов, – как из детства вернулся. Матушка возьмёт ведро, молча принесёт воды.
Ни матушки уже, ни ведра, а всё равно – радость.
...Тут был в Плёсе. Два дома сменил. Так долго жаловаться, что второй раз на прежнем месте: а надо, надо чего-то нового, у меня, как у Евгения О., охота к перемене мест, но в границах пяти минут езды, двадцати ходьбы – что прекрасный хозяин этих мест возьмёт телефон, позвонит, скажет: «Сил уже нет. Перевезите его в новый дом. На горе».
(А под горой Волга. Я сплю, а она течёт.)
Перевезли.
Днём два этажа – приручённые, ласковые. А ночью подходит тьма к панорамным окнам, скребётся чёрной неживой лапкой во входную дверь, сторожит на втором этаже.
Свет, свет, везде зажечь свет.
Так лучше.
А с другой стороны – стоит на горе на своё горе большой дом, светит всеми окнами, зовёт чьи-то внимательные злые глаза внизу, немигающие, смотрящие из-за выступа тёмного, незаселённого дома.
Или вот лестница во дворе, ведущая вверх. Куда она ведёт, что там вверху, кто там может хорониться за густыми кустарниками, древними деревьями, кто хочет тихо, стараясь не скрипеть перилами, неслышно ступая на больших мягких лапах, спуститься в полночь к главному входу?
Отключить, отключить везде свет. Скорей, скорей.
Затаиться, прикинуться тенью, ветошью, привидением дома, третьим пышным одеялом, ночным горшком, всё запереть.
Но кто-то притаился и здесь. Чей это голос?
«Кто жил в моём доме? Кто лежал на одной из моих кроватей? Кто пил из моей большой чашки капсульный кофе?»
У нас встречный вопрос, нервный, как ловушка для мух: «Кто это говорит? Кто это шепчет? А?»
А это настоящее привидение скользит по комнатам, спускается со второго этажа.
Просочилось через запертую дверь в спальню, встало перед тёмной кроватью, говорит невнятно, жуёт слова, неразборчиво: «Сосиалисисеские станы обидиняйси».
Брежнев.
Белёсый, колеблемый кондиционером или вентилятором, лично товарищ Леонид Ильич Брежнев.