Народный артист России Андрей Житинкин – один из самых интересных театральных режиссёров нынешнего дня, вызывающий споры критиков, любовь зрителей, обожание актёров и особое внимание самых ярких знаменитостей! После осенней премьеры его спектакля «Большая тройка (Ялта-45)» в Малом театре России захотелось непременно встретиться с тем, кого называют плейбоем московской сцены, театральным хулиганом, модным режиссёром…
– Как получилось, что вы выбрали для постановки именно эту пьесу неизвестного ранее в России шведского автора Лукаса Свенссона?
– И автора, и пьесу я нашёл через интернет. Поскольку очень трепетно отношусь к теме войны (у меня два деда, которых я никогда не видел, погибли на фронте), то мне хотелось найти для постановки новый интересный драматургический материал, чтобы получился не формальный спектакль к юбилейной дате, а вошёл в репертуар театра и волновал современного зрителя. Казалось, что все темы уже исчерпаны. Много замечательных фронтовых историй, воспоминаний, и трудно найти новое. И вдруг увидел, что Лукас Свенссон – литературный интендант из Швеции, который пишет сценические версии для театров, – совпадает со мной по любимым авторам: Мопассан, Оскар Уайльд… Заинтересовало меня среди его работ название «Ялта», ведь в нашей драматургии этой темы нет вообще! Советский фильм «Тегеран-43» помните? А про финальную дипломатическую точку войны – переговоры в Ялте – в нашем искусстве ничего нет! Мне показалось интересным раскрыть на сцене эту потрясающе загадочную тему.
– У шведского автора, видимо, была возможность изучать стенограммы переговоров, ведь у нас только недавно изменилось отношение к «неудобной» правде о союзниках и войне; стали открывать архивы, потому что это, наверное, единственный путь избежать искажения истории Победы во Второй мировой войне.
– Вот и меня заинтересовала драматургия не видимого никому закулисного мира тяжёлых переговоров в Ялте, которые, оказывается, не раз заходили в тупик, но три великих политика продолжали искать решения. Шла адская работа трёх сложных личностей, на грани срыва. Сталин (Василий Бочкарёв), Рузвельт (Владимир Носик), Черчилль (Валерий Афанасьев) – неоднозначные персонажи. Это уставшие, больные, пожилые люди, которые взвалили на себя ответственность решать судьбу мира. И на сцене нет монстров – так я сказал актёрам. Мы искали мотивацию каждого персонажа. Здесь сплелась история стран и история страстей. Актёры играют без грима, очень тонко работая с потоком сознания героев. Хотелось зафиксировать хрупкость мира, скоротечность человеческой жизни. Ведь наш земной шарик из космоса такой маленький, а столько оружия человечеством накоплено, что раскачать наш мир до новой катастрофы ничего не стоит…
– Пожелаем спектаклю долгой жизни на сцене, как случилось, например, с вашей постановкой 1995 года «Мой бедный Марат», которая с молодым актёрским созвездием Домогаров – Ильин – Кузнецова шла с большим успехом в Театре Моссовета более двадцати лет. В чём был секрет того культового спектакля по широко известной пьесе Арбузова?
– Наверное, в том, что артисты относились к спектаклю как к высокой миссии. Мы посвятили его молодому поколению военных лет. Надо сказать, что ветераны очень хорошо приняли спектакль, а точные актёрские работы вскоре вывели молодых Ларису Кузнецову, Александра Домогарова и Андрея Ильина в ранг заслуженных и народных. Я тогда использовал некоторые воспоминания блокадников в постановке, и это было пронзительно сыграно артистами. Я очень им всем благодарен. Помню, как бабушки-блокадницы в зале плакали и боялись в долгих паузах даже пошевелиться – такая стояла тишина! Это было очень трогательно и страшно…
– А сегодня вы ставите спектакли только со знаменитыми исполнителями?
– Ну нет. Я всегда делаю ставку на актёра – будь то признанная звезда или звезда восходящая. В моих спектаклях в 90-е годы начинали неизвестные зрителям, а ныне признанные мастера – Сергей Безруков, Евгения Крюкова, Елена Яковлева, Александр Балуев, Даниил Страхов и многие другие. Например, артисты «Ленкома» Андрей Соколов, Сергей Чонишвили, Дмитрий Марьянов в 1993 году до моего спектакля «Игра в жмурики» не имели масштабных ролей в родном театре. Конечно, мне и сегодня очень интересно смотреть, кто приходит в театр и кто будет его развивать. Однако звёздные мастера нашей сцены заслуживают пристального внимания режиссёров, и мне важно талант большого артиста раскрыть с неожиданной стороны. В 1999 году помню невероятное, на уровне гениальности исполнение Михаилом Козаковым роли Шейлока в моём «Венецианском купце», помню счастье работать с Маргаритой Тереховой, Валентиной Талызиной, Людмилой Касаткиной, Георгием Жжёновым, Александром Ширвиндтом, Элиной Быстрицкой, Ольгой Аросевой и другими прославленными мастерами. В 1998 году мы с Людмилой Гурченко поставили первый московский мюзикл «Бюро счастья» с живым оркестром из 50 человек и балетом. В 1996 году я выпустил спектакль «Весёлые парни» для Юрия Яковлева. А сегодня как трагически прекрасна Вера Василь ева в «Пиковой даме» на сцене Малого театра! Вот, кстати, в этой постановке на главную роль, Германна, я пригласил вчерашнего выпускника – щепкинца. Александр Дривень блестяще играет роль пушкинского Германна и замечательно проявляет себя и в «Большой тройке (Ялта-45)», где вы могли видеть его в образе помощника Рузвельта. Так что я приглядываюсь к молодым тоже.
– А какую свою работу вы можете назвать самой любимой?
– Спектакль «Нижинский, сумасшедший Божий клоун», поставленный в 1998 году в Театре на Малой Бронной по пьесе Глена Бламстейна, где филигранно и сильно сыграл заглавную роль Александр Домогаров. Это спектакльметафора – о трагедии Художника. Я вообще убеждён, что очень многое, происходящее в искусстве, замешано на чувствах. Очень часто наркотиком для художника является любовь. Иногда величайшие шедевры в истории создавались под бременем этого чувства.
– Почему вы так часто используете провокацию в разговоре со зрителем?
– Я обожаю делать из зрителей соучаст ников и хочу, чтобы после спектакля у человека возник какой-то новый поток размышлений, ассоциаций, ведь мы так увязли в быте и развлечениях. Я «обманываю» зрителя в хорошем смысле этого слова, потому что даже в яркой упаковке будет скрыто серьёзное содержание. Меньше всего в театре я хочу развлекать.
Мне нравится симбиоз метафоры и натурализма, нравится создавать атмосферный прессинг, то волшебство, которое заключается не в словах, а в сочетании света, звука, пластики, когда зрелище динамично, а зрителю и весело, и страшно.
– Как случилось, что вы, выпускник актёрского факультета вахтанговской школы, решили сразу же после выпуска переформатироваться в режиссёра?
– Это действительно произошло довольно резко. В 17 лет я с первого захода поступил на курс Людмилы Владимировны Ставской и выпускался с красным дипломом и свободным распределением. В дипломном спектакле по «Бесприданнице» я с успехом, казалось бы, играл Робинзона, а после выпуска Евгений Рубенович Симонов пригласил меня на режиссёрский факультет. Поначалу я испугался: неужели я настолько бездарен, что мастер не видит во мне серьёзный актёрский потенциал? И тут же задал ему этот вопрос. Но он только улыбнулся тогда и сказал, что характерных артистов много, а характерных режиссёров мало. Я ненадолго призадумался над этой фразой и согласился снова идти учиться. Итак, я учился в Щукинском институте десять лет подряд! Вероятно, Евгений Рубенович увидел во мне желание и способности анализировать ситуацию не только изнутри, но и со стороны. И я благодарен своему мастеру за то, что он подключил меня к этой «страшной» профессии, от которой отключиться практически невозможно: у меня даже под подушкой лежит блокнотик с карандашиком на верёвочке, чтобы записывать сны...
– Как вы считаете, сегодня, во время пандемии и развала многих театральных проектов, сокращений, увольнений грозит ли нам регресс театрального искусства?
– Театр не умрёт никогда! Но то, что ситуация с пандемией невероятно обострила все проблемы в сфере искусства и культуры, – это правда. Однако есть и плюсы: многие актёры переосмыслили свою жизнь. Знаю, что некоторые отказались от суеты и гламура, задумались о профессии. Высветилось и то, что мультимедиа и все эти экранные примочки, которыми увлеклись многие театры, как супермодными веяниями в оформлении, ничего не стоят без художественного осмысления. Сейчас, когда экран до тошноты влез в нашу жизнь, особенно заметна тоска по живому. Для живого человека нужны живые чувства – особая энергия между зрителем и артистом. А все эти онлайн-трансляции, где сочиняются спектакли на коленке, зрителю не нужны. Что такое театр? Это передача чувств!