На 86-м году скончался Лев Александрович Аннинский – один из самых авторитетных наших критиков, явление в отечественной культуре значительное, яркое и совершенно уникальное. В этом нет преувеличения: достаточно вспомнить сделанное Аннинским за шесть с лишним десятилетий.
Поражает, конечно, объем написанного им – более двух десятков книг, около шести тысяч статей – точные цифры назвать невозможно, потому что невозможно было угнаться за Аннинским, отследить все его публикации.
При этом – разнообразие областей культуры, о которых писал Аннинский: литература и кинематограф, театр и фотография, живопись и межнациональные взаимодействия… Плюс географический охват – не только Россия, но и бывшие советские республики, дальнее зарубежье. При этом же – глубина проникновения в материал, блеск анализа и острота интуиции, чувство свободы в совершенно разных стихиях, за которыми, кстати, невидимая миру кропотливая черновая работа. Например, в списке фильмов, которые пришлось посмотреть автору в процессе работы над книгой «Лев Толстой и кинематограф», более ста названий. А это, между прочим, не книжки полистать, а – ехать в Белые Столбы и сидеть много часов в темном зале Госфильмофонда. Нет, пушкинские слова «мы ленивы и нелюбопытны» – о ком угодно, только не о нем…
За те полвека, что миновали с первой публикации критика в университетской многотиражке (это была рецензия на знаменитый роман В.Дудинцева «Не хлебом единым»), многое произошло в нашей жизни: «оттепель» и «застой», «перестройка» и крах СССР, постперестроечный лихой раздрай и горькое похмелье… Когда привычный жизненный уклад рушится, почва плывет под ногами, ориентиры путаются – как тут не растеряться, не впасть в отчаяние, не опустить руки?.. Что со многими и случилось. Но не с Аннинским. Нет, он не оставался холодно-равнодушным к потрясениям (например, не скрывал своей боли, когда рухнула великая держава), но всегда сохранял внутреннее спокойствие, достоинство и способность делать свое дело – трезво анализировать ситуацию. Как ему это удалось?
В сочинениях Л.А. нельзя не почувствовать некий внутренний волевой и духовный личностный стержень, трезвость, безыллюзорность взгляда на природу человека, на наше прошлое и настоящее. Но здесь в зависимости от склада личности – возможны разные, порой противоположные варианты, и мы их знаем. Что у Аннинского? «Тайная свобода», удивительная мобильность, легкость, артистичность, нередко исповедальность манеры разговора о тех или иных произведениях литературы, искусства. Они для критика – поводы для размышлений, симптомы, проявления нашей общей духовной ситуации, которая ему, в конечном счете, по-настоящему интересна и важна.
Лев Александрович был писателем и человеком свободным и независимым в поведении и суждениях. Независимым от партий и общественных настроений – господствующих и оппозиционных, правых и левых. За что ему не раз доставалось с обеих сторон. Но он был готов идти на контакт (кстати, одна из его книг называется «Контакты») с теми и другими, если есть хоть малейший шанс увидеть проблеск истины. И это, слава Богу, многие теперь понимают. В нашем разобщенном обществе, в литературном мире, где раскол проявляется с особой наглядностью, такие фигуры как Аннинский, стремящиеся, по его словам, «охватить, сопрячь, примирить», сегодня, впрочем, как и всегда, насущно необходимы. За ними – будущее.
Главным своим сочинением Лев Александрович считал тринадцатитомное «Родословие», адресованное своим дочерям и внукам и не предназначенное для печати . Жизнеописанием старших членов своей семьи, восстановлением и сохранением памяти о них Аннинский начал заниматься задолго до того, как это стало массовым поветрием.
Вечная Вам память, Лев Александрович…
«ЛГ», где Л.А. Аннинскому довелось работать в конце пятидесятых годов прошлого века и автором которой он оставался до конца своих дней, выражает искренние соболезнования его близким.
Прямая речь
Михаил Сеславинский, руководитель Роспечати:
– Это большая потеря для всего литературного сообщества. Лев Александрович был признанным критиком и учёным, который знал литературный процесс во всём его многообразии. Мне близко его мнение о том, что только рукописи позволяют по-настоящему прочувствовать слово. «Зачарованный литературой», он всегда видел самое важное в книге и передавал нам своё мироощущение.