Оллеш

Излишне сегодня говорить об обратной зависимости писательского таланта и жизненного пути. И когда я вспоминаю осетинского прозаика и поэта Алеша Гучмазты, которого мы с отцом в шутку называли Оллеш, мне приходят в голову печальные аллюзии, что все его несчастья были средством адаптации к миру его Божественного дара.

Он родился 10 сентября 1951 г. в селе Гучмазтыкау Южной Осетии. Отучился в Ортеуской восьмилетней школе, а продолжил учёбу в соседнем селе Уанат. И то, что он дважды поступал на филологический факультет Юго-Осетинского педагогического института, но не прошёл по конкурсу, и то, что поступил в Литературный институт им. А.М. Горького, но, не закончив его, вернулся в Осетию растрачивать талант на выпуск стенгазет да формирование библиотечных подшивок, по выражению его друга Мелитона Казиты, только отточило писательскую самоиронию. С 1988 г. Алеш Гучмазты – редактор отдела прозы литературного журнала «Фидиуаг». Первый свой рассказ, «Земной ад» («Ужлзжххон саудзыдзыда»), он опубликовал в газете «Глашатай» («Фидиуаг») в 1971 г. Через год вышел сборник «Полуночник» («Жхсжвидар»). Позже появилась повесть «Белые сны» («Урс фынтж»), роман «Матрона» («Дж уды фарн») и другие произведения.

25 мая 1992 г., во время осетино-грузинского военного конфликта, Алеш поднялся на крышу дома, чтобы понаблюдать за маневрами подступивших к Цхинвалу грузинских войск, и был застрелен.

Но и это, по моему убеждению, стало доказательством особого дара. Незадолго до его смерти мы говорили с ним по телефону, вспоминали лучшие времена. В 1984 г. вместе с Мелитоном Казиты и Таймуразом Хаджеты он приезжал в Тбилиси, где я работал в Главной редколлегии по художественному переводу и литературным взаимосвязям. По заказу альманаха «Кавкасиони» я перевёл повесть Алеша Гучмазты «Белые сны», перевёл неудачно, но автор ни словом не упрекнул меня за это. Помнится, мы зашли в какую-то харчевню на Руставели, заказали пироги с сыром и кахетинское вино, подтрунивали друг над другом, ругали наших «возрастных» классиков – и Нафи, и Гриса, и Александра Царукаты, однако сошлись во мнении, что после Нигера и Уасо, кроме этих людей, не на кого больше равняться. Таймураз спросил меня, почему я называю нашего друга Оллеш, – это такая молитва? Я ответил – да, молитва. Тогда он произнёс нараспев: «Ол-леш! Ол-леш!» – и мы засмеялись. Я выразил сожаление по поводу неудавшегося перевода повести, а Алеш успокаивал меня, дескать, ерунда, брат, ты просто не набрал пока веса.

Вечером, провожая их на автобус с дидубийского автовокзала, я заявил, что персонажи «Белых снов» – старики Матэ и Места – просто поразили меня и что повесть ничем не хуже «Маисовых людей» Астуриаса или «Ста лет одиночества» Маркеса. А Таймураз Хаджеты добавил, что даже лучше, потому что чувствуешь тепло родного языка, как в детстве, когда мать купала тебя в деревянном корыте.

Игорь Булкаты

Ангел

Рассказ

Я перечитал рассказ и остался собой доволен. В кои-то веки обыкновенному писателю удалось сотворить нечто стоящее. Теперь будет что предъявить небожителям. Глядишь, удастся убедить их в том, что человеческий разум способен не только на злодеяния. И я радовался своему достижению, пока не уснул на холме посреди изумрудного поля. Уснул воодушевлённым, даже не обратив внимания на то, что в небе ни облачка, и звёзды взъерошились как ежи. Но вскоре набежали тучи и полил такой дождь, что окрест не было видно ни зги. Однако я не спешил просыпаться. Я спал так крепко, что крупные капли оплели моё тело непромокаемым коконом и дождь нисколько не беспокоил меня. Отныне я был бессмертен, мог излечить любую болезнь, и эта уверенность вселяла спокойное великодушие.

Потом смотрю – кто-то приближается ко мне. Говорю кто-то, но на самом деле это был мой двойник. Душа была так полна радости, что мне не хотелось ни с кем разговаривать, поэтому я закрыл глаза. Идите-ка своей дорогой, милейший. Но он не прошёл мимо, встал надо мной и задышал часто-часто, как ребёнок, которому не терпится сообщить что-то важное. Я чувствовал его озабоченное лицо сквозь сомкнутые веки. Он медленно протянул руку, потряс меня легонько за плечо, и, дождавшись, пока я открою глаза, сказал:

– Я пришёл к тебе.

– Ты? – удивился я.

– Да.

– А кто ты?

– Никто.

– Я это и без тебя знаю, – усмехнулся я.

Он обиделся.

– Вставай, – говорит, – мне нужно поговорить с тобой.

 – Кто ты? – повторил я вопрос, чувствуя, как во мне закипает злость.

– Я?

– Да, ты.

– Я ангел.

– Ангел?

– Да, ангел. И мне надо поговорить с тобой.

– Пожалуйста, давай поговорим. Присаживайся.

– Ангелы не разговаривают сидя.

У меня совсем вылетело из головы, что я тоже ангел, и мне стало стыдно. Как же я забыл, что ангелы никогда не садятся и всегда прислуживают стоя. Ровно я разбирался в этом меньше его.

Ангел глянул на меня сверху вниз и хмыкнул еле заметно, как будто догадался обо всём.

– Ничего, – сказал он, – ты ещё молодой.

– О чём будем говорить? – встал я.

– О людях.

– О людях?

– Да, о людях.

– Растолкуй.

– Ты же знаешь, что ангелы часто говорят о людях.

– Знаю, – солгал я. – Но почему так?

Он помолчал немного и произнёс:

– Мы хотим истребить человеческий род, уничтожить всех. Даром что ты появился здесь, но это не изменит нашего решения.

– Я не позволю вам этого сделать.

– Мы знаем. Потому и пришёл к тебе.

– Чего ты хочешь?

– Знаешь ли ты, что среди живущих на земле люди – самые порочные и беспутные?

– Это не так.

– Это именно так. Вы расплодились больше других земных тварей, счёту не стало. Но что вы сделали за это время? Только и грызётесь друг с другом. Мы долго терпели, надеясь на то, что вы одумаетесь. Но этому, видимо, не бывать, вы не способны обеспечить покой земле. Ждать дальше нет никакого смысла. Человечество должно исчезнуть с лица земли. В противном случае ваши мысли заразят и другие миры.

И тут я испугался за людей. Какими бы порочными они ни были, их страдания всегда стояли у меня перед глазами, и я не мог им не сочувствовать.

А он продолжал свою речь:

– Вспомни каверзы изощрённого человеческого ума ещё с библейских времён. Вспомни греков, римлян, вспомни Александра Македонского. Чего вы только не творили на протяжении веков. А что вы намерены делать теперь? Вы способны только на зло и подлость. И добро ваше в конце концов выливается во зло. От ваших злодеяний скоро, совсем скоро эту маленькую землю разнесёт в клочья.

 – Если вы осуществите задуманное, это будет преступлением с вашей стороны. Разве это пристало вам?

 – Никакого преступления, ведь люди всё одно истребят друг друга – это закон вашего мира. Сначала вы расплодитесь, как мыши, так что от одного вида друг друга вас будет воротить, от этого землю охватят неизлечимые недуги, и человечество перестанет существовать. Правда, это случится не скоро, люди ещё успеют наделать столько зла, что его с лихвой хватит на все времена. Мы не допустим этого.

– Не трогайте хотя бы детей.

Он подумал немного и сказал:

 – Может быть, ты и прав. Но они тоже не смогут поладить между собой, потому что у людей, как зараза, в крови ненависть друг к другу, они пропитаны ею, как лилии мёртвой лошади. Не из любви, но из ненависти к ближним они снова станут размножаться и лить друг на друга злость и подлость. Но, возможно, мы откликнемся на твою просьбу и не станем убивать оставшихся в живых детей и женщин.

– Пожалуйста, не торопитесь истреблять и других. Я постараюсь их образумить. Разошлю во все концы крик отчаяния. Может, прислушаются ко мне.

– Наивный писака. Впрочем, попробуй, чтоб не говорил потом, что мы не пошли тебе навстречу. А в том, что люди не услышат тебя, я нисколько не сомневаюсь. Они глупы и беспомощны именно потому, что не слышат криков отчаяния. И чем громче звучат эти голоса, тем меньше они слышат. Да разве им до тебя, если из своих шкурных интересов люди меняют местами добро и зло? Попробуй, попробуй когда проснёшься, чтобы убедиться в этом.

Он не спеша повернулся ко мне спиной и ушёл, и я увидел перекинутое через плечо его тёплое дыхание. Я проснулся, огляделся, но не нашёл нигде своего рассказа. Рядом валялись блестящие охотничьи гильзы, и тугие комки рукописной бумаги были им пыжами. Одна изрешечённая дробью страница висела на дереве. Наверное, её использовали в качестве мишени.

Пойте по-осетински, парни...

Рассказ

Воспоминания меняют смысл жизни… Мокрый снег сеет над оживлённым перроном. Медленно набирая ход, гудят поезда. Пространство мрачно ширится обилием мешкающих пассажиров с багажом под ногами и лёгких на подъём, излишне беспечных провожающих. Одним тяжело расставаться, другим – наоборот. Суета. Сколько слёз увозит с собой каждый раз поезд вместе с туго набитыми рундуками под нижними полками да нишами под потолком. Сколько полных отчаяния взглядов пытаются проникнуть в купе и тамбуры и разорвать их изнутри на мелкие кусочки.

Падающие снежинки и те словно бы раздались в тревожном напряжении.

Друзья запели по-осетински, напутствуя меня, ровно я собрался в далёкую неведомую страну, и люди, прикрыв глаза, слушают многоголосую песню. Иные – от гордыни ли, от глупого высокомерия – бурчат что-то себе под нос. Однако чистые напевы притягивают окружающих, и они бочком-бочком придвигаются к нашему вагону.

Господи, в этом же нет никакого греха, когда друзья провожают тебя в дорогу, искренне полагая, что осетинская песня охранит каждого путника, даже если её слушают иноземцы орлиного полёта.

Небо изорвано в клочья и, пока не тронулся поезд, торопится упасть нам на голову.

И завывает ветер. И стонет вьюга. И только снегопад безмолвен, ворочается, как прикорнувшая от усталости плакальщица.

В конце села на холме стоит наш бревенчатый дом. Ветер бьёт кулаками в хлипкую дверь, ровно его отвергли, не пускают на порог, и в конце концов взбешённый ковыляет искать успокоения в объятиях метели за сугробами. Небеса плачут, и ледышки слёз, поблёскивая, крутят мельничный жёрнов пространства, поднимаются к вершине холма, заметая окрестные тропы, и ложатся под стенами нашего дома.

Дворовая собака Мила, верный страж очага, лежит под крыльцом, кутаясь в собственную лень. Лежит с закрытыми глазами, слушает вполуха снегопад и временами подвывает ему.

Кругом тихо. Даже соседские собаки не подают голоса. Только за звуками вьюги порой доносится скрип заиндевевших диких яблонь, и Мила нехотя огрызается на этот звук, и тогда другие псы подхватывают лай.

Кто-то приоткрыл дверь. Высунул голову в проём и долго смотрит на заснеженную дорогу, вслушиваясь в бесконечное пространство, но, не заметив никого, неспешно возвращается в дом.

Внутри горит керосиновая лампа. Слабый язычок пламени нет-нет да подрагивает от гуляющего по дому холодного ветра, что, впрочем, не мешает ей лить в окно тёплый свет.

А в печи потрескивают берёзовые поленья. В трубу задувает, выдавливая в дыры обжигающий огонь. Чугунная печь раскалена докрасна.

Отец, пожилой мужик с косматыми бровями, сидит рядом и думает о своём. А мать стоит возле окна, смотри вдаль и молит про себя Лагтыдзуар уберечь детей от напастей.

Старики знают, что стоит дать слабину – и тишина раздавит их.

Они утомлены. Утомлены зимними хлопотами, и сердца их полны одиночества.

Позже мать принимается собирать на стол. Нынче Великая ночь.

Отец наливает араки в рог со стёртыми краями и молится:

«Господи, я не сомневаюсь в Твоей справедливости. Просим тебя, убереги от несчастий всех путников. Уастырджи, где ты, проглотить бы мне все твои хвори, сделай так, чтобы гости не обходили наш дом стороной, а путники всегда находили верную дорогу. Окажи нам такую милость. Великая ночь, не обижайся, ежели обратились к тебе за помощью, подтолкни нас к добру».

И медленно цедит напиток сквозь зубы. А остаток его стряхивает на пол – пусть так же закончатся наши враги.

Мать молится молча.

В эту Великую ночь без младших и кусок не лезет в горло. По щеке её сползает слеза и падает на пахнущий уютом хлеб.

И всё застывает вокруг. До стариков внезапно доносится скрип снега. Гость, Божий гость! Хотя нет, почудилось. А в доме продолжают звучать какие-то странные звуки…

 – Поезд трогается… Да, трогается…

 – Эй, парни, – говорю я, поднимаясь по трапу, – не прерывайте песню, я буду вас слушать из окна.

 – Не проклинай нас под чистым небом Осетии, – шутит кто-то за моей спиной.

– Хорошо, – отвечаю, – только вы продолжайте петь. Пойте по-осетински… 

1973 год, Москва

Рассказы Алеша Гучмазты с осетинского перевёл Игорь Булкаты