Интересно следить по фотоснимкам, как в твоём лице родственники с папиной линии выталкивают родственников мамы.
Вот ты был так сильно похож на неё – в детстве и особенно в юности. Но время идёт, осыпается жизнь, потом зацветёт ещё раз, потом опять осыпется – и вдруг ты увидишь, как похож стал на папу, на свою бабушку с папиной стороны (бабушки уже, разумеется, нет). На фотографию дедушки в возрасте не посмотреть: он умер так рано, что даже папа его плохо помнит. Это тебя с папой отдельной рифмой роднит: ты тоже живую маму видел примерно во столько же.
Нет, ну мне на самом деле интересно... Где вы, родственники с маминой стороны? Куда вас спрятало время? «Уже поздний час, скоро пора спать» – как будто говорят предки по папиной линии и потихоньку выпроваживают старших родственников мамы. «Дорога дальняя, время позднее, всё было, конечно, очень интересно, но спасибо, что зашли».
«Воденниковская порода», – неодобрительно сказала бы мамина бабка, моя прабабушка Тата. Видимо, как чувствовала, что эта ядовитая порода поверх всех кровей и примесей прорастёт.
Впрочем, прабабушка грешила на эту фамилию зря: породы от этой фамилии не было никакой. Пришёл чужой дядя, женился на женщине с маленькими детьми, дал им свою фамилию. Вот она и прилипла.
Моя тётка (мне стало нравиться это пушкинское слово) сделала большое дело: собрала всю родословную наших с сестрой корней.
Вижу: вот после 17-го года семья Поздеевых (а это были купцы) лишена избирательных прав. Но торговать ещё можно – вот они и торгуют в Устюжне до 29-го года. Правда, уже без домов – дома ведь экспроприированы.
Читаю: в одном бывшем их доме открыли Пролетарский клуб (ну прям как в «Двенадцати стульях» – правда, в романе на бриллианты, зашитые в стул, клуб построили, а здесь просто открыли – но эта параллель мне нравится). Клуб открыли 8 ноября 1918 года, а тут же в доме умирает его бывший владелец (ему единственному здесь разрешили жить, всех остальных выселили). Он был тяжело болен и пережил дату перерождения своего дома всего на шестнадцать дней.
Его внук Н.П. Иконников (вот, кстати, моя настоящая фамилия – но даже тут двух «н» не удалось избежать) потом вспоминал: «...мы только взяли в гробу его тело, похоронили и больше в дом не возвращались». (Не только в твоих чертах одни предки выталкивают других предков. Некоторых из прежней жизни выталкивает злое время.)
И вот уезжает Николай Павлович Иконников в 1931 году вместе с семьёй из Устюжны в поисках работы: живут то в Царском Селе, то в Ленинграде, после в Калуге (когда начинаются гонения на семью). А погибает то ли в 1944-м, то ли в 1945-м – попал под поезд (хотя жена считала, что бросился сам).
А мой прадедушка Павел Павлович Иконников тоже потом живёт в Ленинграде, на Грибоедова, снимает комнату у хозяйки. В середине тридцатых его арестовывают и сажают за происхождение, потом выпускают, а погибает он в 43-м году, попав под артобстрел во время блокады.
В этой достаточно сухой летописи есть один фрагмент, который меня почему-то очень царапает. Один из Поздеевых бежит из Устюжны, добирается с семьёй до Николаева, но на последний пароход, увозивший белых эмигрантов в Турцию, не попадает. В 1945 году военный корреспондент, бывший редактор районной газеты «Вперёд» С.М. Морозов встретил В.Н. Поздеева в Николаеве. Владимир Николаевич работал швейцаром в одном из портовых ресторанов. «Он горько сожалел о том, что не может вернуться на родину».
Вот это «он горько сожалел о том, что не может вернуться на родину» царапает меня особенно сильно.