«Я был поэтом на земле…» – это из лебединой песни Владимира Соколова, из его прощальной поэмы «Пришелец». На каменной странице его надгробия начертаны эти слова. Они как будто летят на землю с далёкой звезды на её тонких лучах. Его «звезда обетованная» отзывает его с Земли, где «глаза задумчивости вечной на Млечный путь устремлены».
Но есть миры и выше нежных елок
И рвущих сердце речек и полей.
Я уважаю этот древний волок,
Но, знаешь, тянет душу Водолей.
Покидая Землю, поэт-пришелец с тоской сбрасывает «земную пыль, земной недолгий час». Но у него есть утешительное знание, что он исполнил своё предназначение, «поручение», оставляя людям главное, исполненное – свои стихи. Поэт Соколов, очень рано осознавший себя поэтом, всегда имел «представление о самом себе как о человеке, которому многое дано, и он должен во что бы то ни стало воплотить отпущенный дар чистыми руками и как можно лучше» (Поляков Ю. Классик. / Предисловие к книге «Стихи Марианне»). Поэт-пришелец, стремясь к своей звезде, преодолевает мощное земное притяжение. «Я в путь готов, я здесь оставил душу». Душу свою и душу-любовь. Душа – ключевое слово в поэзии Соколова.
«Увы, увы», – кричит ночная птица
В сыром саду. И нам пора проститься.
У подмосковной гнущейся берёзы
Ты у меня в глазах стоишь, как слёзы.
Поэт Соколов с грустью, с болью думает о расставании с миром земным, где у него «осталось только Божье время». И, уже приближаясь к миру горнему, он томится душой о том, что в земной жизни, которую он так любовно воспел, победно шествуют бездуховные, богатые, но бедные душой. Он с насмешливой жалостью обращается к ним: «…жируйте в норке, молитесь прибыли вещей». Сам вознесённый над бытом, он всё же надеется своими стихами их «душу потрясти». А его душа страдает:
Как сжалось сердце от тоски,
Когда любви коснулась вещь.
Он понимает, что эти материалисты опасны своей безответственностью и цинизмом.
Вы гениальны. Это не секрет:
Вы умудрились смертной сделать душу.
Нигде другой такой планеты нет.
Здесь не мягкая соколовская ирония, а жёсткий сарказм.
«Я уже давно заметил, – говорит Соколов в интервью с характерным названием «Поэзия в алиби не нуждается», – одну черту во многих людях: удивительное умение уходить в сторону от ответственности».
Да это же поветрие эпохи –
Быть с алиби повсюду
И во всём.
(Поэма «Алиби»)
Понятно, что поэт имеет в виду алиби не столько в юридическом смысле, сколько в моральном. А в моральном алиби нуждается тот, кто живёт вне морали, кто хочет жить «сыто и красиво», не думая о других, «кто может сделать умное лицо, сослаться на условья века», сохраняя хорошую мину «игрой улыбок, поз и междометий». Это антиподы истинного поэта, которые «нанесли немало внушительных поражений национальному архетипу, литературной традиции…» Именно о них написаны известные строчки Владимира Соколова: «Это страшно – всю жизнь ускользать, Уходить, убегать от ответа...»
Теперь, когда «суровый Моцарт спит в гробу» и, казалось бы, можно не опасаться строгой соколовской отповеди, они развязно и лукаво заявляют, что это-де честный Соколов о себе… О нет, Соколов не станет убегать от ответа, кривить душой, особенно в стихах. Вся поэма «Сюжет» – про это:
Я не умею
Душой отзывчиво кривить.
А отповедь – она в его стихах и на все времена.
Вечное противостояние филистерству, мещанскому конформизму, непониманию порождает усталость. Мотив усталости всё чаще возникает в поэзии Соколова последних лет.
Я так устал на вас похожим быть,
К тому ж за годы, что я здесь бытую,
Что нет меня, что я не существую.
С особой трагической силой этот мотив прозвучал в 1988 году в знаменитом стихотворении «Я устал от двадцатого века…». Но Соколов не был бы Соколовым, если бы он впадал в уныние, «поддавался времени», усталости и сиюминутным соблазнам. Его девиз: «Не поддаваться времени, его собою полнить, и даже в поздней темени о том, что будет, помнить». В его мироощущении, философии, в стихах – стремление «время победить, личный срок бессмертно утвердить». Залогом этой победы является его «всеотдайность» (он любил это болгарское слово, без перевода понятное русскому читателю) и широкий диапазон внутренней свободы, личностной и поэтической. Эта свобода уверенно выводит его за рамки «тихой поэзии», поэтического направления, признанным мэтром, лидером которого некоторые критики долгое время величали Владимира Соколова. Однако внимательное изучение его творчества убеждает в том, что «если слово «тихий» и подходит к нему, то лишь в том смысле, в каком это слово подходит к названию океана», как в своё время было остроумно отмечено ценителями его творчества.
Этому «тихому лирику» была присуща недюжинная поэтическая смелость, «горестная отвага», тем более ценная, что проявлялась она в то время, когда «страх, опасение быть неправильно понятым пронизывали общество. Однако, когда мне было страшно что-то написать, – вспоминал Соколов, – я понимал – это надо обязательно написать». Не крикливая, санкционированная смелость, а жертвенно-вызывающая, через преодоление страха. Вот что осмелился написать Соколов в 1970 году:
Ничего от той жизни,
Что бессмертной была,
Не осталось в отчизне –
Все сгорело дотла.
«Чтение этого стихотворения леденит сердце, – пишет Н. Копытцева – автор книги о Владимире Соколове «На крыльях совести и дара», – оно могло бы быть эпитафией себе и своему времени». Завершающие строки этого стихотворения
Есть ли вечная запись
В книге актов благих?
Только стих – доказательств
Больше нет никаких, –
подводят к пониманию того, в чём видел суть вручённого ему дарования Владимир Соколов.
Что такое поэзия? Что вы!
Разве можно о том говорить.
Это – палец к губам. И ни слова.
Не маячить, не льстить, не сорить.
Своему credo Соколов не изменял, потому что выстрадал его:
Окно и дверь.
И чистый лист бумаги,
Да в пальцах
это вечное перо.
И дуновенье
горестной отваги:
Договорить,
оставить серебро.
Серебро. Это талант, который по евангельской притче является даром Божьим, и его нельзя закопать в землю, а надо употребить на благо ближнего. Поэтическая мольба Соколова:
Дай своей промерцать
сединой
Посреди золотого
народа.
Не то серебро, от которого его милостиво-немилостиво упасала жизнь («упаси меня от серебра и от золота выше заслуги»), а то, которое он мог дарить людям «на солнечной стороне». И какие богатства извлекал из своей благородной, щедрой души этот правдивый, целомудренный художник! Из мрака жестокого прагматичного времени он всегда стремился на «солнечную сторону». Симптоматично название его третьей книги – «На солнечной стороне».
Дарованный ему «золотой скрипичный ключик» открывает заветную дверь в чудесную страну поэзии, где всё освещено солнечным светом, высшим смыслом. Там можно и должно радоваться, там можно вдохновенно и легко рассказать о «том, что происходит, когда не происходит ничего» («это у меня от Чехова», – с нежностью говорил Владимир Николаевич). Там выполняется сверхзадача поэта – «оставить серебро».
Его нелёгкая жизнь – это труд, любовь, служение, преодоление, отречение от всего тёмного, лукавого в себе и вовне.
Как у всякого большого лирического поэта, у Соколова прослеживается стремление более масштабно, философски осмыслить жизнь – пережитое, любимое, сотворённое. Отсюда постоянное тяготение к жанру поэмы.
Вот вам конспект лирической поэмы.
Песочек, отмель возле глубины,
Любовь к искусству…
Любовь к искусству, осмысление его – одна из важнейших поэмических тем «на солнечной стороне». Там даже смерть – в гармонии с жизнью. «Мысль о смерти – это мысль о жизни». Это истинно христианская мысль о вечной нетленной жизни, и в ней спасительный пафос. Поэт знает, что «будет в песне воскресенье!»
На краю бесконечности можно
говорить обо всём не спеша…
Он успел сказать о многом. О счастливых встречах и горестных утратах, о белых ветках России и о её чёрных ветках, о музыке и о «художнике в чайной, где всемирный идёт разговор», о русском снеге, о военном детстве и о больших стройках его юности, о «бабочке, что над левкоем отлетает в ромашковый стан», о друзьях, о Пушкине и о Лермонтове, о старых церквях Болгарии и о таинственной глубине московских двориков, «о великой защите. О масштабе её мировом»… И всё это озаряет Любовь.
И во внезапной схожести с людьми
Открыл такое счастье единенья,
Что защемило сердце от любви,
Любви, похожей на благодаренье.
И хотя поэзию, сочинение стихов Соколов считал высшим своим предназначением, всё же он признаёт: «Нет, не могут стихи заменить настоящей любви никому». И неслучайно, что на вершине творческой зрелости, за год до ухода, Соколов составляет именно Книгу Любви, последнюю свою книгу. «Стихи Марианне», – как пишет автор предисловия к этой книге, – не просто книга стихов о любви, но Книга Любви». Ещё одна Книга Любви, пока не изданная, которую удалось составить уже после смерти Владимира Николаевича, – это стихи и поэмы, пронизанные любовью к Москве (назовём её «Москва Владимира Соколова»).
Если была у меня любовь,
то это ты, Москва! –
признавался поэт.
Редчайшие случаи в мировой поэзии. Целая книга стихов, адресованная одной женщине. И целая книга, наполненная приметами, музыкой, красками, настроениями любимого города. Соколов написал обе эти книги. И эти две Книги Любви можно было бы объединить общим названием, строкой самого Соколова: «Но всё равно – любовь. И всё равно – Москва!» В упрямой, противительной интонации этих слов – непреклонное противостояние и утверждение: вопреки всем веяниям бездушного, чуждого ему пространства «обязательно выдержать, обязательно с честью» многие испытания:
Испытание временем,
Испытание веком,
Испытание бременем
И родным человеком.
…………………….
Испытание женщиной,
Испытание славой.
Он выдержал.
Признанный классик русской поэзии второй половины XX века прожил сложную, многогранную жизнь, которая и «погрустить, и просиять успела». Смолоду он неуклонно вёл свою линию в поэзии, твёрдо зная, что «нет школ никаких, только совесть, да кем-то завещанный дар». Этот божественный дар он пронёс достойно, высоко, совершенствуя его до последнего дыхания. Потому и создал «стих как моленье», в котором и красота, и тайна, и любовь-благодаренье.
Полвека свободный художник Владимир Соколов стоял на поэтическом посту. Стоял на родной земле. Непрестанно воспевал её – «Всё у меня о России!». «Понял жизнь свою как жизнь людей», а поэзию – как великий бескорыстный, бесконечный труд перед лицом Вечности.
Это вечное стихотворенье
Не допишет никто никогда.