О беспримерном подвиге ленинградцев и об их страданиях написано уже множество книг, опубликовано немало воспоминаний. Однако о блокадном дневнике ленинградского учёного-востоковеда, профессора Александра Николаевича Болдырева – последнего представителя некогда влиятельного русского дворянского рода известно немногим.
Он не был профессиональным писателем, много лет он работал деканом Восточного факультета Ленинградского университета. Свою книгу «Осадная запись», хронику осаждённого Ленинграда, полную тончайших психологических наблюдений, он написал во время блокады. Болдырев аккуратно вёл свой страшный дневник почти ежедневно. При жизни он не надеялся, что эти записи увидят свет. Поэтому в завещании просил сдать их в архив, а «если не примут, то сжечь». Они были изданы только в 1998 году крохотным тиражом усилиями другого выдающегося востоковеда города на Неве, академика РАН Ивана Стеблин-Каменского, с тех пор не переиздавались, сведения о них весьма скудны.
«Вот возникает в моём воображении, – писал в те страшные дни Болдырев, – видение неслыханной прелести: кабинет, светло и тепло. Я, живой, сытый, чистый, спокойный, сижу и пишу. Все ужасы в прошлом. Осадная запись – есть запись о прошлом и в прошлом. Она окончена, и я готовлю её для других…»
13 декабря 1941 г.
Сильный мороз. Трамваев нет вовсе. Хлебной прибавки нет, нет даже объявлений, о которых говорили вчера. Уныние, воцарившееся среди людей по этому поводу, равно лишь вчерашнему ликованию, когда распространился слух. Ликующие голодные – незабываемое свирепое зрелище. Сегодня наши очень хорошие сводки (говорят!): Истра, Сталиногорск, ещё что-то, окончание убийственного для немцев сражения за Москву, длив. с 6 по 11 декабря…
Во вчерашней газете объявление об уборке снега. Неработающие – 8 часов уборки без льготного питания и оплаты. В этой категории окажутся все домохозяйки, которые обычно стоят по 10–15 ч. в очередях и выносят множество ещё трудностей осадно-бытовых, которых мы почти не ведаем, всё на 125 гр. (автор имеет в виду норму хлебного пайка на день. – Прим. ред.).
Рассказы о трудностях с похоронами. Кладбища завалены (незарытыми). Родственники оставляют своих покойников просто на улице в темноте и убегают. Тогда попечение берёт на себя милиция. Грузовик, в котором мёртвые дети («в рубашечках и без рубашечек») уложены штабелем. Сейчас умереть гораздо легче, чем похоронить. Верю в скорое окончание сих испытаний великих народных.
15 декабря
Крепчайший мороз. Трамваев никаких. Хлебной прибавки, конечно, нет. Самочувствие лучше в общем, но ниже на предательский кусочек, чем раньше. Картина застывшего города с бесконечно чёрными потоками и ручейками людей по мостовым, улицам, панелям – потрясающа. Лошадей и машин почти нет. Вчера и сегодня лапа голода легла на мой home (дом) и осквернила его.
Вернулся вчера в 3 ч. Дома тьма полная, второй вечер. Тьма хуже всего действует на маму, подрывает её. Печурка едко дымит. Еле теплится ничтожная свечка. Дым, копоть. Мрак отчаяния…
В эрмитажной столовой одни «соевые битки», нет супа. Все подавлены, и как раз с утра поголовная трудмобилизация на уборку снега. Как работать людям? Иду в Унив. столовую со слабой надеждой на дрожжсуп и возможность выбрать мясо по инждив. карточкам. Ибо в магазине только свалка и хамство. Очевидно, подрывает и трудность доставки (плюс бэдлам, конечно, самобытный): на тысячную очередь привозят несколько десятков кило товара, на ручных саночках, тележках. Что-то будет?..
Новое бедствие – управдом урезал порцию дров до 1 куб. м. Это на месяц. А потом? Мысль одна гложет сознание днём и ночью: тающие Галины запасы. Невозможность помочь этому. Медленно, верно, надвигается голодное бедствие. Скованно, обречённо, без возможности шевельнуться, как в тяжком сне, следишь, вперив глаза в исчезающий промежуток. В течение часа был ожесточённый обстрел. В морозной мгле над Васильевским островом стояло неясное зарево.
13 января 1942 г.
Бедствия и смерть обволокли все улицы и кварталы осаждённого города. Теперь почти нигде нет воды, ошалело бегают жители с вёдрами.
У нас вода есть. Все эти дни стоят морозы 25–30 градусов. На следующий день достали 1 кг муки, но теперь, конечно, продали полкилогр. хилой конколбасы (225 р. за кило). Какой пир был в вечер получения продуктов – блины на сале! Какая радость, какое ни с чем не сравнимое чувство спасения. А каша – варёная мука с жиром…
Слышал (в трамвае), что в Москве какой-то молодой человек получил три года за рассказ о том, что в Ленинграде съели всех кошек. А что было бы, если бы он рассказал о трупах с вырезанными мягкими частями, валявшихся десятками у моргов? (это недовезённые до морга). Несчастных этих мертвоедов расстреливали безжалостно: целыми семьями…
Опять наплывают обрывки кошмарных видений: одна за другой несутся по обледенелой дороге крупповские пятитонки (голубые, они и сейчас ходят) со страшным своим грузом. У борта одной машины женщина откинулась, голова запрокинута, руки раскинуты, словно в приступе отчаянного, неудержимого хохота и длинные черные волосы вакхически полощутся по ветру вслед за мчащимся грузовиком. Когда на кладбище машины буксуют в снегу, грузчики быстро подсовывают под колесо ближайшего мертвеца.
16 января
Всё стоят солнечные, чуть туманные дни, а ночи залиты лунным светом. Город наш, город! С тевтонским упорством не перестают его громить немцы. Сегодня с половины дня яростно била наша артиллерия, но скоро в её грохот влились тяжкие громы взрывов. Обстрел был жестокий, он свирепствовал более четырёх часов подряд, до темноты. С темнотой (я заметил теперь точно) немцы умолкают. Видно, огонь выстрелов демаскирует их дальнобойные пушки. Снаряды поражали весь наш район, Центр, Петроградскую, Выборгскую. Это то, что успел я узнать.
Идя с лекции на Васильевском острове (где было тихо) домой пешком, ибо трамваи повсюду стояли, я узрел одно попадание на многострадальном углу «Подписных изданий» и два в узком проходе у нашего райсовета. Влетело и в Витебский вокзал и т.д. Так как шёл уже третий час обстрела, милиция ослабила свою непропускательную бдительность, и по улицам текли эти характернейшие быстрые, быстрые молчаливые ручейки пешеходов. Во всех подворотнях, в парадных, под аркадами, за выступами жмутся кучки осторожных и робких или просто глазеющих, выглядывая и тоскливо топчась. Вдруг страшный треск близкого разрыва. В мгновение ока улица словно выметена начисто. Лишь несколько человек продолжают свой бег по панелям. Это разъярённые или российско-беспечные. Но через минуту опять текут ручейки. Жизнь, прикрытая смертью…
11 марта
Крепкий мороз, снег, полная зима. Сегодня собирал до обеда в холодных эрмитажных залах бычки и окурки. Оказалась круглая баночка почти полной. Какое блаженство! Бродя по залам, вспоминаю многое, многое. Лопнувшие огнетушители, оставленные повсюду, лиловые полосы и брызги какой-то накипи...
24 января 1944 г.
Видимо, это и был последний обстрел Ленинграда в истории его осады немецко-фашистскими войсками. И последний возглас штаба противовоздушной обороны: «Артиллерийский обстрел района продолжается», который я слышал, был ровно в 4 часа ночи с 22 на 23 января 1944 года. Я проснулся, выслушал, взглянул на часы и немедленно заснул дальше. Уместно отметить, что при ночных обстрелах спится хуже, чем при ночных налётах. События грохочут: сегодня приказ о взятии Царского Села и Павловска... Говорят, прорыв осуществляли новые части. В них молодцы лет по 20, атлеты, лыжники, все только с автоматами. Пленных не берут, с неистовой яростью дробят прикладами, режут, душат. Хороший тон у них – чтобы белый маскхалат был побольше... залит пятнами вражеской крови...»
27 января
...Сейчас, в 7 ч. 45 мин. вечера, радио передало приказ генерала армии Говорова: город освобождён, осада снята. И ровно в 8 ч. глухо взревели 24 залпа из 324 орудий. Разноцветные ракеты рассыпались в небе, прогоняя ночь. Город! Ты видел отблески разрывов вражеских бомб, ты багровел в кровавых зорях огромных пожаров, твои ночи превращали в день немецкие авиалюстры… два с половиной года, два с половиной года… Сегодня тебя освещают знаки победы и освобождения!
Подготовил
Владимир Малышев