Юрий Кабанков. …с высоты Востока. – Владивосток: Дальиздат, 2014. – 368 с. – 300 экз.
Название статьи неслучайно – автор, назвав разделы своей книги частями речи, ловит читателя в сети кажущейся простоты. Но стоит открыть первую страницу, и становится понятно, что этот мощнейший интеллектуальный выплеск нуждается именно в таком представлении, любые иные варианты названия могут попросту отпугнуть. Под одной обложкой собраны многочисленные тексты, да и не тексты тоже. Немного странно наталкиваться, например, на аккуратные столбцы точек под вполне нормальным названием.
В этом, в принципе, нет ничего удивительного и нового – мне приходилось видеть тексты, состоящие из полос краски, нотных знаков (причём нотные знаки к музыке не имели никакого отношения) или, как в этой книге, – из точек. Такая ба-лансировка на грани фола вызывает закономерные вопросы: а что, простите, хотел сказать автор, смело располагая одну точку за другой? Неведомо. Может быть, это попытка соригинальничать – не вполне оригинальная, прямо скажем, – мо-жет, приглашение читателя, отягощённого прочитанным, попробовать самому что-то срифмовать. Или хотя бы просто сформулировать.
Хочется надеяться, что такое предложение найдёт именно тот отклик, на который автор и рассчитывает.
На самом деле я был несколько удивлен этими немыми столбцами – есть авторы, которые настолько хорошо владеют языком, что не нуждаются вот в таких авангардистских вывертах. Можно, конечно, писать сажей или, например, дымом сигареты в воздухе, привлекая внимание публики к своей персоне – в том случае, если больше привлечь нечем.
Но в нашем случае таких крайних методов не нужно – автор прекрасно владеет словом во всей его широте. Он может использовать и лексическую избыточность, и неожиданные образы, не теряя при этом свободы изложения. При чтении стихов нет желания остановиться или отложить книгу – погружение в мир автора происходит легко и естественно.
Хотя, прямо скажем, мир этот весьма неоднороден и нестандартен. Начиная с названия книги – «…с высоты Востока». Настроившись на минареты, полумесяц и муэдзинов ранним утром, подготовив себя к раскиданной по страницам мудро-сти в стиле Омара Хайяма, я наугад открыл страницу.
Прут коммерсанты из всех Европ –
В Париже снег оседает хлопьями.
Maak money, месье Рембо!
Вашу музу вчера ухлопали.
Вместо Хайяма автор предложил мне такого хорошо сделанного Маяковского. Дальше, по воле поэта, меня носило по всему разнообразию современного слова, с которым – если брать классические каноны стихосложения – он обращается весьма вольно. Он может начать первую строку с мужской рифмы, а потом про неё и не вспомнить, жонглируя в продол-жении одного стихотворения женскими и даже гипердактилическими.
И вдруг, продолжая читать, замираешь от рвущейся с листа буйной мощи:
Холодное солнце восходит над рваным железом,
Стихает обвал, дизеля по отрогам гоняя,
И, в чёрные скалы недевичьей памятью врезан
Ревущий пропеллер… какого же, к чёрту, огня ей?
Понятно, что Восток – наш, Дальний. Только наш человек может так управлять силой слова – так, что после прочтения сидишь ошарашенный и пытаешься понять: что произошло, что такого скрыто в четырёх строках? Подобные находки, неожиданные и запоминающиеся, щедро рассыпаны на страницах.
Эта книга – вообще удивительный симбиоз отсылок к нравоучениям святых отцов, «упреждений» (читай: вступлений), полного списка литературы, посвящённой автору, рисунков (Вот по этому поводу сказать нечего – схематичные наброски чёрными линиями заполонили поэтические издания. Впрочем, если иллюстраторы то же самое делают в цвете, получа-ется ещё хуже.), оригинальных названий, строчек из точек.
Есть в книге и отрывок из поэмы – жанра, практически исчезнувшего в последнее время. В ней автор отходит от образ-ной насыщенности и делает упор на лёгкость слога, которую можно сравнить с разговорным стилем Твардовского. Такая установка даёт определённую вольность, и даже изредка проскакивающий матерок, свойственный прямой речи простых людей, не коробит слух, хотя лучше было бы обойтись без него.
В целом книга, как мне кажется, – событие не только в жизни автора, но и литературного процесса в целом.