Отличаю белое от чёрного

Поэт, прозаик, переводчик, публицист. Член Союза писателей России. Работает в пресс-службе Международного Союза православных женщин. Председатель жюри фестиваля для детей и юношества «Таланты Московии». Председатель жюри (поэзия) Всероссийского Гумилёвского литературного конкурса для подростков и юношества «Золотое сердце России».

* * *
А вдруг это не я убита под Донецком –
в овраге, у куста, роса на волосах…
И кофточка моя, и рюкзачок простецкий,
и мой нательный крест…
И стрелки на часах
стоят на пять ноль пять – как раз сверкнуло солнце,
когда снаряд влетел в отцовскую «газель».
Что ж не прикрыли нас герои-оборонцы,
что ж дали помереть среди родных земель?
Да вон они лежат – вповалку, кто как падал,
с простреленной главой, с распоротым нутром…
А с краю – я, тычком, с пригожим парнем рядом –
Иваном, Василём, Георгием, Петром.
И это я, добыть семье воды и хлеба
не смогшая опять, в халупе ледяной
лишь об одном молю безжалостное Небо:
пускай они умрут в единый миг со мной!
И это – тоже я: весь покалечен катом,
стою под минный вой на проклятом мосту,
а смерть в лицо орёт: «Давай! – отборным матом, –
меняй скорее жизнь на лучшую, на ту…»
И старики, чей мир опять войной разорван,
погибшие в боях отцы и сыновья,
и матери в слезах, и дочери по моргам:
все эти люди – я.
Все эти люди – я.

* * *
Как в зеркале, вдруг отражается в сердце
весенняя дерзость листвы –
и хочется жить, встрепенуться, согреться,
откинуть платок с головы,
стряхнуть чей-то прах с обожжённой ладони,
забыть имена палачей,
не чуять спиной смертоносной погони,
не слышать угрозы врачей.
Воскреснуть, как песнь соловья поиюньно,
из пены сиреней восплыть
такой торжествующей, лёгкой и юной –
какой никогда уж не быть...

* * *
Отличаю белое от чёрного,
отличаю лебедя от ворона,
да сужу частенько сгоряча.
В человеке тьмы и света поровну,
если я встаю на чью-то сторону –
у кого-то гасится свеча.
О своём бы нарыдаться вволюшку,
да молиться без конца за Колюшку,
да беречь запечного сверчка,
уж пора бы вроде успокоиться:
день и ночь передо мною Троица –
в самом центре сердца и зрачка.
Мир исправить – скорбная утопия,
что ж я лезу и ломаю копия,
когда след бы слушать зов земли?!
На пороге смерти и прощания,
Боже, дар смиренного молчания
мне, такой безпосульной, пошли…

Акме*

А Мосэнерго пусть кусает кулаки –
мне лампа ни к чему, когда пишу о Боге.
Исходит кровный свет из скрюченной руки –
и тает боль во тьме, как ром в горячем гроге,
бежит по пальцам ток, пронзая плоть листа,
и сами по себе в венки плетутся звуки,
и падает платок, задев гвоздочки рта,
на них мой вечный смех распят в весёлой муке…
Декабрь страх струит, а я ещё жива,
врач говорит: «Акме», – и я почти не плачу,
а на столе стоят изюм и пахлава,
и я в своём уме, а ведь могло иначе…
Подруга Соломон вещает: всё пройдёт,
поспи – и организм вберёт режим привычный!
Ну, здравствуй, цитрамон, помятый патриот –
последний эвфемизм убогой жизни личной.
И правда, может быть, уж так в дугу вдвоём
варить на кухне суп и по аптекам шарить,
под ручку обходить ближайший водоём
и средь отхожих куп шашлык на шпажках жарить,
и спорить: кто важней из двух российских глав,
ты – водкой, чаем – я упорно гробить почки,
и до скончанья дней мотаться в Мирослав
– оршанские края, припёка под Опочкой,
где, подоткнув подол, с рассвета дотемна
на грядках пропадать в батрачках у свекрухи
и видеть, как гниёт от ходжкина она,
пытаясь залатать прорехи в утлом духе,
а после, через ад больничных стен пройдя,
рыдать да хоронить то эту, то другого,
и видеть Божий мир сквозь решето дождя,
и у собак искать сочувственного слова…
Так нет же, нет, не сметь! К смиренью путь иной
я выберу опять – ведь для меня не ново
сквозь буерак переть, и смерть ловить спиной,
и прикрывать главу дерюгою терновой,
и представлять мейнстрим в юродивых стихах
тем, для кого писать – лишь способ делать деньги,
и видеть райский крин в дырявых лопухах,
и по-вьетнамски выть, и по-пермяцки веньгать,
и сложенный крестом хохляцко-польский пых
хранить под рушничком на дне старинной скрыни –
я в семьдесят шестом отстала от своих,
и там моя любовь осталась к Украине…
Уходит жизнь, друзья, и я,
зажав в горсти признаний вам в любви проросшую пшеницу,
кладу их, как залог другого бытия,
за русского письма вселенскую божницу.

____________
*Акме (мистич.) – душа.
Акме (мед.) – высшая точка развития болезни.

* * *
Как будто мы вошли в библейскую главу,
где звон мечей и стон, по слову Самуила,
дрожит покров земли, подъемлет булаву
вождь филистимлян – он был назван в честь светила:
оно, в зенит взойдя, палит хлеба долин
и что живое есть на пажитях цветущих.
«Пошли нам, Бог, дождя!» – молил Вениамин,
узрев златых мышей в вефсамисянских кущах.
Но все погибли. Вот – ещё живую кровь
вбирают виноград, оливы и толстянки.
Копьё пронзило влёт насурьмлённую бровь –
прощай, красавец сын кефто и ханаанки!
Плач матерей разбил стеклянный свод небес
и полетели вниз осколки, перья птичьи,
Архангел вострубил, ждал Израиль чудес
– и явлены они в Давидовом обличье!
О, как пригож пастух: светловолос и юн,
как в голубых глазах сияет сила духа,
а чуть коснётся вдруг рукой кифарных струн –
все чувства только тень возвышенного слуха.
Но этот же певец безжалостен в бою,
нацеленней клинка, выносливей верблюда –
расплавленный свинец залил в пращу свою
и возвратил ковчег завещанного чуда!
Я оглянусь – вокруг всё та же брань, и вновь
всё тот же стон земли окрест вселенной слышен,
а на руках бойцов вновь пузырится кровь…
или они полны в раю созревших вишен?

Аркадий Зимин

Родился в 1956 году в Калуге. Окончил пед­институт. Живёт в городе Новокозельске, работает учителем-словесником в школе. Стихи публиковал в местной печати, а также в коллективных сборниках. Евг. Евтушенко включил его стихотворение в последний том своей антологии «Строфы века».

ОТПУСК

Вдали от родимых рельефов
И духоподъёмных глубин,
До синего моря доехав,
Я снова один на один
С Царьградом – земным и небесным,
С Исусом, что неумолим,
И с русским загадочным бесом –
Соавтором давним моим.

ВОСПОМИНАНИЕ

Женщина красиво раздевается,
Туфли, бусы, платье и бельё...
Сердце моё нежно разрывается
От движений медленных её.
Словно бы прозрачными чернилами
Некогда начертанный секрет,
Всеми сокровенностями милыми
Предо мной является на свет.
Не спеши, загадочная, летняя,
С родинкой на млечной полосе,
Кружева перешагнув последние,
Сделаться такой же, как и все!

СВЕРСТНИКИ

Всё чаще вспоминаются ровесники,
Ушедшие с земли давным-давно.
Во тьму заторопившиеся вестники,
Гонцы от поколенья моего.
Ах как вы жили, трепачи и лабухи!
В глазах горел лукавой мысли свет.
Я помню споры, озаренья, запахи
Дешёвого вина и сигарет.
Весёлые, хмельные, разноликие,
Крушили вы рутину и совок.
Какие были замыслы великие!
Но этот не успел, а тот не смог…
Когда за мной задёрнут вечный занавес,
(На всякий случай душу сохраня), –
Я и во тьме, друзья, легко узнаю вас.
А вы меня?

ОСЕНЬ

Октябрь уже отступит скоро.
День раньше, чем вчера, погас.
Моя берёза у забора
Теряет золотой запас.
Дождь ночью пробежал по крыше,
Но лужи утром в струпьях льда.
И подбираются всё ближе
Врачующие холода,
И всё смешнее мне ужимки
Необходимой суеты.
И стали первые снежинки,
Как прежде первые цветы.
Варенье чаем запивая,
Уж не мечтаю вгорячах
О сумасшедших птицах мая,
Но лишь – о мартовских ручьях.

ЦИКЛ

Так долго оды пели,
Что даже отупели.
Так рьяно верой жили,
Что всё разворошили
И гневно обличали,
Пока не заскучали
По временам наивным:
По одам и по гимнам…

СВАДЬБА 1955-го

В общежитии свадьба: гармошка
Заливается. Шум. Беготня.
И со шкафа таращится кошка,
Как ватрушки крадёт ребятня.

Молодая – в цветном крепдешине.
Весь по форме жених-морячок.
И ему как мужчина мужчине
Гордый тесть наливает «сучок».

«Горько!» – требуют гости хмельные,
Сосчитать норовя аж до ста!
И покорные им молодые
Неумело сближают уста.

И встают, и смущённо уходят,
Чтобы строгая тёща потом
При честнóм распахнула народе
Простыню с честным алым пятном.

МОЛОДЫМ ПИСАТЕЛЯМ

Юность мы даром растратили,
К черновикам наклонясь.
Ах, молодые писатели,
Вы не похожи на нас!
Как плодовито-отзывчивы
И коллективно-новы,
Как на зоила обидчиво
Стаей бросаетесь вы!
И потешаясь над буками,
Вросшими в письменный стол,
Вы за фуршетного «Букера»
Смените веру и пол.
В кайф вам тусить и пиариться
Да в интернете галдеть.
С вами тягаться – запариться, –
Лучше в тени посидеть,
Слушая, как вы из «ящика»
Кроете власть и жучил.
Вроде почти настоящие…
Кто б вас писать научил!

Игорь Караулов

Родился в 1966 году в городе Москве, где проживает и по сей день. Окончил географический факультет МГУ. Женат, двое детей. Автор трёх поэтических книг. Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Арион», «Новый берег», «ШО», «Воздух», «Критическая масса» и др. Лауреат Григорьевской поэтической премии (2011). В последние годы выступал в качестве публициста в газете «Известия», в «Литературной газете», на сайте «Свободная пресса».

РЕЧФЛОТ

Поговори чуть-чуть со мной,
мне холодно весной.
Возьми меня в свой флот речной,
в свой дивный флот речной.

Хотя бы юнгой в экипаж,
пусть я уже не юн.
Работу мне любую дашь,
хоть вычищать гальюн.

Я век стоял на берегу,
терял часы и дни.
Уже я видеть не могу
плавучие огни.

Какой оклад, какой расход –
расскажешь мне потом.
Возьми меня на теплоход,
идущий под мостом.

Где чардаш бьётся о фальшборт
и палуба в дыму.
Где кровь шампанская течёт
сквозь Тверь и Кострому.

Не отходи, побудь со мной,
мне сердце успокой.
Возьми меня в свой флот речной,
не нужен мне морской.

Хоть крысой в трюм меня впиши,
хоть судовым червём.
Последней браги для души
из Волги зачерпнём.

Потом глумись и веселись
весь бесконечный век.
Но хоть до Астрахани, плиз,
не списывай на брег.

ЛАСТОЧКИНО ГНЕЗДО

Говорил печальный Людвиг –
Людвиг, прозванный вторым:
«Я так люблю мадам Баварию,
мадам Бавария – это я.
Есть у меня теперь семья,
и мы с семьёй поедем в Крым:
пусть строят замки сыновья
и в мяч играют сыновья».

И слушал серенький мышонок,
слушал розовый котей,
как говорил печальный Людвиг,
запахнув полу халата:
«Я буду баловать себя
и делать сам себе детей –
сладчайших деток из халвы,
из пастилы, из мармелада.

Я им дарую имена,
потом раздам их по своим:
пусть одного возьмёт любовь
и одного возьмёт война.
А младшего себе оставлю
в память, как летали в Крым.
Её крыло – моё крыло.
Моя слеза – моя страна».

ПИНАЮ

Когда мы встретимся в последнем матче,
живые против неживых,
поплачьте обо мне, поплачьте,
я тоже буду среди них.

Я тренируюсь, я в себе пинаю
резиновую тьму.
В какой команде? Я пока не знаю,
да вряд ли и пойму.

ОБРЫВ

Там жили поэты, и каждый встречал.
А тут уж никто не встречает.
От этого в сердце такая пичал,
что волком оно завывает.

То были поэты – пьянчуги, вруны,
людские весёлые лица.
А нынче – шакалы, кроты, грызуны,
клопы, тараканы, мокрицы.

Там было болото и почва была:
свобода, отечество, вера.
А здешняя почва – до края стола,
а дальше обрыв, блогосфера.

ДЕНЬ ПОЭЗИИ

Как грустно мне твоё явленье,
за объявленьем объявленье:
«В рамках Всемирного дня поэзии...»
Нет, каша манная полезнее.
Когда ж устанут, Бога ради,
поэты – дружная семья –
сменять друг друга на эстраде:
сегодня ты, а завтра я?

Ах, широки же эти рамки,

денёчек длится больше месяца.
Но по прочтении программки

не тянет даже и повеситься.

МОЛОДЫЕ ПОЭТЫ

«Назовите молодых поэтов», –
попросил товарищ цеховой.
Назову я молодых поэтов:
Моторола, Безлер, Мозговой.

Кто в библиотеках, кто в хинкальных,
а они – поэты на войне.
Актуальные из актуальных
и контемпорарные вполне.

Миномётных стрельб силлаботоника,
рукопашных гибельный верлибр.
Сохранит издательская хроника
самоходных гаубиц калибр.

Кровью добывается в атаке
незатёртых слов боезапас.
Хокку там не пишутся, а танки
Иловайск штурмуют и Парнас.

Не опубликуют в «Новом мире» их,
на «Дебюте» водки не нальют.
Но Эвтерпа сделалась валькирией
и сошла в окопный неуют.

Дарят ей гвоздики и пионы,
сыплют ей тюльпаны на крыло
молодых поэтов батальоны,
отправляясь в битву за село.

Есть косноязычие приказа,
есть катрены залповых систем,
есть и смерть – липучая зараза,
в нашем деле главная из тем.

ДРУЗЬЯ

Друзья у нас какие?
Самые простые:
армия и флот,
собака и кот,
и радужная ящерица,
и сквозь облака
внимательно смотрящие
ракетные войска.

ЛЕВИАФАН

Я верю, будет майская прохлада
и зычный баритон Левиафана
торжественно объявит нам с экрана,
что после продолжительных боёв
мы взяли Харьков, Киев, Кишинёв,
а также Львов – но нам его не надо.

АРКАДИЯ

В Аркадии все говорят красиво,
поэтому я лучше на базар,
где миннезингер синий, точно слива,
споёт за грош про бегство янычар.

Да, на привоз, где сало из-под Балты
и гогошар от мирных молдаван.
Ах, друг Аркадий, как же задолбал ты
и твой расшитый люрексом диван.

Я слов хочу, что танкеры, причаля,
уж выгружают в ветреном порту.
Сырая галька мести и печали
мне крошит зубы, прыгая во рту.

Не от любви, от диких цен на мясо
сойди с ума, за килограмм хвостов
торгуйся языком народа мяо,
на языке властительных котов.