Наши поздравления поэту
по случаю 70-летия!
* * *
А.П. Межирову
Возьмите билет за целковый
туда, где осина горит,
как будто бы купол церковный,
который давно позабыт.
Где можно на проводах лета,
вдали от заботы мирской,
скупую тоску человека
сравнить с беспредельной тоской.
* * *
Как слагаются стихи? А никак!
Человека иногда строчка мучит,
а любитель походить на руках, –
он походит на руках и наскучит.
Как случается порой? Бьёт озноб,
плохо видит человек, глухо слышит,
Подпирает человек жаркий лоб,
а свободною рукой,
карандашною клюкой
выход ищет.
Памяти Б. Слуцкого
С недавних пор я не люблю ворон –
не отошёл от прошлых похорон.
Глаза закрою – и лежит учитель,
и вороньё летит со всех сторон,
и похоронщик оправляет китель.
Глаза открою и стою, как все,
на тротуарной мокрой полосе,
плечом к плечу, а на душе обида:
мы потерялись, словно в страшном сне,
нас собирает только панихида.
А панихиде не видать конца,
смотрю в лицо – не узнаю лица
известного в Отчизне и Европе.
Я не видал суровей мертвеца,
чем человек в казённом тесном гробе.
Утро на пирсе
Или за что-то простила
мама – едва не пою,
или беда отпустила
грешную душу мою:
взглядом смотрю отвлечённым
в дымку отпущенных дней.
Море не кажется чёрным,
а бирюзовым скорей.
Туча не кажется тучей
над первобытной водой,
а отдалённой, летучей,
скученной птичьей ордой.
По неподвижному морю
парус летит впереди.
Хочется выйти на волю
из обожжённой груди.
* * *
Что буду делать я, когда
моё окончится безумье:
спасут ли крымская «колдунья»
и родниковая вода?
Поможет Бог, сойдёт смола
слезы отцовской по Ивану,
поэту станут по карману
обыкновенные дела.
Вернётся ль добрая любовь,
воскреснет всё, что сердцу мило?
Как будут походить на кровь
солоноватые чернила?
В старой деревне
Яну
На Пелус-озере вода ещё живая.
Мерёжи в мае в холода трещат от щуки.
У бабы Кати свой пирог – мука ржаная,
а посредине – жирный лещ, хватает штуки.
Дом у Васины на корнях кривых, усталых,
вокруг – как будто скотный двор:
ни пня, ни травки.
Хоть у Васины полон дом продуктов старых,
но откупает всё равно пол-автолавки.
А баба Лиза на юру, за тихой лахтой,
чуть глуховата, потому кричит при встрече,
с двужильной верой, что стоит
в фуфайке ватной,
у Веры восемь дочерей живут далече.
Борис Калинин, как пират, с одной ногою,
он перекроет и в аду сетями реку,
его бараны не дают ни дня покою,
упрямо прутся в огород, ну как в аптеку.
На Пелус-озере порой шалят чужие,
залезут в чью-нибудь избу вина напиться,
поскольку съедут весь народ и домовые
в районный центр до весны, а кто в столицу.
Подсочник Вася говорил, что не потонет –
он повалился на большак, раскинув руки.
На Пелус-озере ещё пока хоронят,
но стало некому рожать – одни старухи.
Армагеддон
Едва разгоним наважденье ВИЧа –
железных птиц нашлёт аэродром
иль перелёт живой весенней дичи
подарит людям смертный вирус птичий:
и это назовут Армагеддон!
Вставайте, Врубель, впору шевелиться
под крышкой гроба, если неспроста
стрела курантов вспять по кругу мчится
и падший демон на виду рядится
в поборника свободы и Христа.
Жажлево
Сын сгорел, подобно свечке,
а любил на русской печке
поваляться, полежать,
от щекотки повизжать.
Чтобы в городе не грезить,
я решил в деревню съездить –
только печку затопил
и тотчас оторопел:
мальчик мой, сверчок, кузнечик,
превращённый человечек,
сверху тоненько поёт,
папе голос подаёт.
Учитель
Мой учитель Сергей Николаевич Марков
на войне и в трюме был всегда одинаков:
сам себя по суровым законам судил,
в людях совесть будил и за жизнью следил.
Не следил, горемычный её очевидец, –
терпеливо любил, дополнял, как провидец,
знал Завет, изучил для свободы санскрит.
Про него говорили: «Когда же он спит?»
Он себя не жалел и болел бесконечно,
и хворает, наверно, в обители вечной,
на траве-мураве, к валуну прислонясь,
через лупу читает славянскую вязь.
Мой учитель Сергей Николаевич Марков
знал не хуже поляков, чем славился Краков.
В Костроме не объехать его по кривой,
по Сибири с котомкой своей полевой
походил. Назовите поэта другого,
кто не хуже Брокгауза и Соловьёва
мог ответить на самый дотошный вопрос.
А Сергей Николаич смеялся до слёз.
Он смеялся до слёз, а теперь его нету.
Стосковался Христос по большому поэту.
Перед ангелом с кружкой чифира стоит
молодой синеглазый, лобастый старик.
* * *
Я тебя непременно найду
то ли в городе, на вернисаже,
то ли чёрную, словно в аду,
в Судаке на дымящемся пляже.
Но готов и на каторжный путь
вкруг земли, без конца, без привала,
чтоб, увидев, небрежно кивнуть
и пройти, как ни в чём не бывало.