Почему социальный работник зачастую оказывается в роли мальчика для битья
Лишившись работы в издательстве, приказавшем долго жить, и намаявшись в поисках места по специальности, отправила резюме на вакансию «социальный работник». Буквально на следующий день мне позвонили из отдела кадров пансионата для ветеранов труда и предложили работу в недавно открывшемся патронажном отделении. В начале 90-х, будучи обозревателем «Российской газеты», я пропагандировала шведский опыт организации социально-правовой помощи, а позже и сама занималась ею в аппарате уполномоченного по правам человека. Так что к социальной работе я была вполне готова. Как мне казалось...
Нет «птички» – пиши объяснительную
В том, что патронаж благо, сомнений нет. Каждый из нас может привести примеры, когда их знакомые вынуждены были бросать работу, терять квалификацию, зарплату, чтобы сидеть дома и ухаживать за тяжело больными родителями или родственниками. Теперь, даже несмотря на то, что спрос в эти отделения опережает предложение, граждане твёрдо знают: через полгода, а может, и раньше подойдёт очередь, и государство возьмёт их бабушек и дедушек в свои заботливые руки.
Патронажные подразделения выполняют самую тяжёлую работу: обслуживают инвалидов первой группы, в основном лежачих, два-три раза в неделю. На каждого соцработника приходится не менее 8 подопечных, которым они покупают продукты, получают для них у врачей рецепты на лекарства и сами лекарства, собирают документы для медико-социальной экспертизы, вызывают сантехников, электриков, навещают в больницах и даже могут проводить в последний путь. (У медиков этих отделений подопечных меньше, но и уход за клиентами с теми же пролежнями требует много времени и сноровки.)
Работа разъездная. Хотя руководство отделения старается подобрать клиентов из одного района и даже улицы, всё равно сотрудникам приходится за день преодолевать с непременной тележкой для продуктов немалые расстояния, в любую погоду, нередко без обеда.
Мои подопечные оказались очень разными людьми и по своему социальному статусу, и по характеру, но их объединяло одно – несчастье, в результате которого одни лишились ног, другие потеряли зрение, третьих парализовало. Надо ли говорить о той ответственности, которая ложится на человека, принявшего на себя заботу об этих людях?!
Мне дали самый отдалённый район и одиннадцать клиентов (а от их количества зависела зарплата)! И хотя вставать на работу надо было в шесть утра, а возвращалась я около восьми вечера, чувствовала себя отлично. Куда делись тяжесть в ногах, головная боль, давление, аритмия?! Старалась выполнить все их пожелания, и хотя поначалу, особенно при покупке продуктов, это не всегда удавалось, они тактично молчали или успокаивали: ничего, это печенье соседка возьмёт. Со временем я уже быстро и безошибочно находила то, что было нужно и по цене, и по качеству.
Много сил отнимали поликлиники. Иной раз приходилось прямо-таки «сражаться», чтобы добыть для своих подопечных лекарства, которые лукавые «спецы» не торопились выдавать или пытались поменять на неэффективные заменители. Плюс разборки с больными, ожидающими приёма к врачам и не желающими пропускать без очереди какого-то там соцработника. Эти мелкие, но травмирующие душу баталии показали, что не только «рядовые» москвичи, но и сотрудники госучреждений понятия не имеют о единственной льготе соцработника: праве на внеочередное обслуживание. Однако моё предложение обратиться к городским властям и добиться исполнения их же закона не вызвало интереса руководителей патронажного отделения.
Безразличие проявлялось и к условиям нашего труда. «Патронажка», где трудились около сорока соцработников и медиков, ютилась в комнатке площадью не больше 12 кв. метров. Более того, по распоряжению начальства из неё вынесли даже стулья – видимо, чтобы мы не засиживались. При этом от «разъездных» сотрудников требовали ежедневно появляться в отделении и отмечаться в журнале. Галочка в присутственном журнале была одним из критериев качественной работы. Нет «птички» – пиши объяснительную.
Так, постепенно первоначальная радость от замены работы у компьютера работой «в поле», от ежедневных слов благодарности моих подопечных, ощущения своей нужности стала уступать место какой-то душевной усталости и осознанию бессмысленности своих усилий.
Оговоры
Среди должностных обязанностей соцработника есть такая – писать докладные в случае недоразумений с подопечными и их родственниками. Цель: чтобы зав. отделением и старшая медсестра, выслушав обе стороны, помогли объективно разобраться в ситуации и уладить её. Конфликты же в работе с некоторыми тяжелобольными людьми, уставшими от однообразия и тягот жизни, страдающими расстройством памяти, навязчивыми идеями, практически неизбежны. Как неизбежны оказались и конфликты с некоторыми родственниками, которые восприняли патронат как полное освобождение от обязанностей заботиться о своих престарелых и больных родственниках. Каким же образом на практике разбирали подобные случаи?
Из 150 инвалидов, прикреплённых к отделению, восемь-десять человек, включая семьи (муж и жена, мама и дочка и т. д.), снискали недобрую славу скандалистов. Они были всегда всем недовольны и жаловались во все инстанции, начиная от руководства отделения и заканчивая администрацией президента. Заявляю как очевидец: между скандалистами и соцработниками, которых им давали в услужение (я не оговорилась, именно в услужение), разворачивалась бытовая война. С медиками инвалиды практически не связывались, так как у тех в руках было сильнейшее оружие – здоровье. Нахамишь – не поменяют катетер или промокший подгузник. С соцработником разделаться проще. К тому же они видели – администрация (за редким исключением) всегда на их стороне. Несправившихся тут же увольняли, и на их место брали новеньких. День-два клиенты к ним присматривались, нащупывали слабые места (а инвалиды превосходные психологи) и открывали «военные» действия.
За полгода из патронажного отделения уволили около десяти сотрудников. Принятую на работу одновременно со мной Надю Б., которую семейка заставляла покупать арбузы по 10 кг и поднимать их в мойку и обвинила в воровстве обедов, полученных в социальной столовой. Галю М. – по оговору слепого инвалида, заявившего, что она украла у него из кастрюли кусок мяса...
Вскоре очередь дошла и до меня. Хотя скандалистом мой новый клиент как раз и не был. Милейший человек, бывший моряк, художник, инвалид первой группы по зрению, сразу пришёлся мне по душе своим весёлым характером и шутками, которые я с удовольствием парировала. Жил Б.И. в маленькой однокомнатной и на редкость захламлённой квартирке, где все стены были увешаны его живописными работами и до потолка громоздились книги и семейные реликвии. У Б.И. были две дочери, однако не только я, но и навещавшая инвалида три раза в неделю медсестра их ни разу не видели.
Жила с ним (кроме выходных, когда она уезжала к себе домой) бывшая супруга. Хозяйством она, судя по ужасающему состоянию квартиры, не занималась. Вот с этой дамой и нашла у нас коса на камень.
Я добросовестно таскала для них двоих продукты (а заказывала дама немеряно), покупала лекарства, доставляла всякие прикроватные столики и прочее, и прочее. А однажды дама, указав на многолетнюю грязь, скопившуюся на плинтусах, попросила её отскоблить, а ещё разобрать монбланы тюков и чемоданов с хламом, громоздящиеся на балконе. Я вежливо отказалась, упомянув клининговые службы, куда она может обратиться за помощью. Дама возмутилась. Тогда я попросила вызвать законных представителей семьи, то есть дочерей (одна из них подписывала договор с отделением на обслуживание отца), чтобы решить вопрос с уборкой. А через несколько дней дежурный сотрудник управления соцзащиты округа записал по телефону жалобу инвалида Б.И. на сотрудницу патронажного отделения, то есть на меня: «Регулярно опаздывает на два-три часа... Мусор не убирает, мотивируя это тем, что мусор пусть убирает тот, кому достанется квартира, ведёт себя некорректно, постоянно грубит».
Управление «спустило» жалобу в патронажное отделение, и к моему подопечному отправилась комиссия. Бедный Б.И. признался в оговоре, заявив, что сделать это его вынудила бывшая жена. И к какому же выводу пришла комиссия? Вместо того чтобы вызвать дочерей и разобраться в том, почему квартира так запущена, а капитальную уборку жилья пытаются свалить на соцработника, решили... заменить соцработника! Пятого за последние два года!! В моём же досье, которое, как выяснилось, руководство ведёт на всех сотрудников, появилась запись о жалобах и приказ о выговоре. За «нерадивость, недобросовестность, халатность, невыполнение услуг и нетактичность».
Моё же заявление с опровержением лжи в тот же день отправили в архив…
Дожить до пятницы
Не проходило и дня, чтобы кто-то из женщин, когда мы собирались вместе, не рассказывал очередной ужастик. Как после выходных пришла к своему клиенту, а он лежит холодный, голодный и обкакавшийся. Одна молодая коллега как-то подсчитала: у неё из десяти семей – восемь, где старики брошены. Как только инвалиды отписывают свои квартиры родственникам, так большинство деток или внуков забывают к ним дорогу. Причём не только маргиналы, но и многие внешне вполне пристойные граждане. Если бы не варили соцработники по пятницам своим клиентам супы и борщи на два дня, они голодали бы до понедельника.
Приведу отрывок из своей последней докладной записки, которую написала после безуспешных устных обращений к своим начальницам с просьбой помочь моей подопечной – Нине Прохоровне:
«...Все мои попытки восстановить нормальную психологическую обстановку в семье упираются в непреодолимые препятствия. Это стойкое нежелание дочери и внучки заботиться о своей матери и бабушке, инвалиде 1 группы, перенёсшей инсульт, отказ помогать ей материально – покупать одежду и обувь, лекарства... Более того, когда Нина Прохоровна лечилась в реабилитационном центре, дочь, не поставив мать в известность, сняла с её сберкнижки 116 тысяч рублей. Квартира, которую Нина Прохоровна получила за двадцать лет работы в «Мосгазе» и которую подарила внучке, находится в запущенном состоянии и скорее напоминает убежище бомжа. Краны в туалете текут, унитаз разбит...»
С Ниной Прохоровной неотлучно, за исключением выходных, жил её сын – Олег Викторович, неработающий пенсионер, тоже инвалид. У него с сестрой конфликт из-за того, что та не помогает матери, а он, страдающий тяжёлой формой диабета, не может в одиночку тащить этот груз. Дочка, с которой я связалась по телефону (она живёт с мужем в загородном доме и вполне обеспечена), сначала пообещала навестить мать, а потом поставила условие: пусть та ей сама перезвонит. Нина Прохоровна в моём присутствии несколько раз набирала домашний и мобильный номера телефонов, но безуспешно.
Позвонила я и внучке: та работает в банке и тоже обеспечена. Внучка тоже пообещала зайти к бабушке, у которой не была с марта прошлого года. Но не зашла, а позвонила в приёмную директора пансионата и попросила передать соцработнику, чтобы та не вмешивалась в их семейные дела.
Тем временем наступили холода. Температура в квартире выше 18 градусов не поднималась. Нина Прохоровна лежала под тремя одеялами и не могла согреться. Что я могла сделать? Отвезла в генеральную дирекцию «Мосгаза» заявление Нины Прохоровны. Буквально через два дня заменили краны, поставили новенький унитаз, но потом работа застопорилась. Квартира приватизированная, объяснил бригадир, пусть новая собственница оплачивает дальнейшие услуги.
Пока я боролась с сантехникой, в пансионате разразился очередной скандал. Вышестоящая организация – управление соцзащиты, куда неоднократно жаловался Олег Викторович, – поинтересовалась принятыми мерами. Одновременно кто-то положил в папку директора учреждения мою последнюю докладную о трудной жизненной ситуации Нины Прохоровны. Зав. отделением, расценившая докладную как нарушение субординации, пришла в ярость, и меня уволили за… «вмешательство в семейные дела».
Я думала, что соцработник – это своего рода социальный терапевт, который обязан защищать интересы подопечных, а, оказывается, он всего лишь кухарка и уборщица. Таскай, три и молчи. И ни в коем случае не привыкай к своим инвалидам.
Галина
МЫЛЬНИКОВА
P.S.Прежде чем публиковать письмо переквалифицировавшейся в соцработники коллеги, мы решили посмотреть на интернет-форумах отклики ветеранов, пользующихся услугами того пансионата (его точное наименование мы опустили, потому что похожая ситуация, как выяснилось, не только в нём), их родственников и сотрудников. Вдруг автор просто не прижилась в новом коллективе – такое ведь бывает – и сгустила краски?
Но оказалось, что она краски даже стушевала. Там все друг друга ненавидят: медсёстры – соцработников, соцработники – медсестёр, все вместе – руководство, а защитники администрации – и тех, и других.
Пауки в банке. Москвички упрекают иногородних работниц (а их в пансионате большинство) в рабской психологии, в том, что за зарплату в 30–50 тысяч из них верёвки можно вить, а те столичных жительниц – в завышенных, на их взгляд, претензиях.
Поражает олимпийское спокойствие вышестоящих организаций. Они что, никогда не заглядывают в Интернет, им плевать на то, какая обстановка царит в их учреждении? Ещё больше поразила позиция родственников подопечных. Некая Катя, начитавшись отзывов сотрудников пансионата, в ужасе вопрошает: «Товарищи по несчастью, отзовитесь! Мой дед там месяц, всё время плачет и просится домой. Сердце разрывается, что делать?» Опытная дама в ответ советует: «Не обращайте внимания. Поплачет и перестанет. Мой отец тоже плакал, а теперь привык. Это же просто старческие капризы. Не надо их баловать».
Боже, не дай никому так закончить свои дни.
Отдел «Общество»