Вот и всё. Ни добра, ни зла.
Не бывала весна блаженнее…
Двадцать лет, как ты умерла,
Но не меркнет солнце весеннее.
Это последние строки стихотворения «Дружноселье», написанного Владимиром Злобиным, бессменным секретарём Мережковских и автором первой книги о З.Н. Гиппиус.
Ныне прошло не 20, а 150 лет, и не со дня смерти, а со дня рождения. Но свет этот не меркнет, хотя для нас он скорее не солнечный – лунный. Есть «люди лунного света». Зинаида Николаевна Гиппиус – из таких.
Впрочем, она могла быть всякой. Надменная «дама с лорнетом» вдруг оборачивалась маленькой девочкой, весёлой сестрёнкой. «Петербургская Сафо», «зеленоглазая наяда» оказывалась «ведьмой», «белой дьяволицей». Изящное надушенное существо заговаривало с Генрихом Риккертом о философии и мистике, удивляя мэтра неокантианства пониманием предмета.
С кем только она не была знакома, кто только не называл её в стихах, не описывал в мемуарах, не упоминал в письмах! Её имя стоит в посвящениях Блока, Брюсова, Белого, Сологуба, Адамовича. Со страниц мемуаров Тэффи, Белого, Маковского, Перцова, Берберовой она сходит как живая. Есть она в дневниках Буниных. Ильин сочиняет язвительные (но очень смешные) стихи о ней и посылает Шмелёву. А её собственные письма! М. Вишняк сравнивает их с «прелестными письмами» в стан врага: Зинаида Николаевна была мастером политико-литературной интриги. Но как хороши эти послания – их намёки между строк, умолчания, и ей одной свойственная, неповторимая интонация!.. Кому она только не писала, кто в разное время не входил в её круг! Бердяев, Карташёв, Савинков, Керенский – это уже не литераторы, а философы и политики. И – не забудем – она 52 года, не разлучаясь, прожила с Мережковским, который был прежде всего «очень умный человек» (характеристика Чехова дорогого стоит).
«Единственность» Зинаиды Гиппиус, её неповторимость тщательно продумана и естественна одновременно. Гиппиус, конечно, играет роль; она играет разные роли. В театральном, маскарадном Серебряном веке она своя из своих, на своей сцене. И век отдаёт ей дань: удивления, восхищения или негодования.
Но не только очарование, обаяние, charme – причина её известности. Когда Мережковский вёз рыженькую бесприданницу из Тифлиса по Военно-Грузинской дороге (она опишет именно эту дорогу в своих воспоминаниях, а в их жизни потом будет много других дорог!), предполагал ли он сделать из неё «первую леди Серебряного века»? Возможно. Мережковский понимал значение женщины – хозяйки салона, он окончил историко-филологический факультет Петербургского университета (Гиппиус гимназии не окончила, хотя по отцу происходила из немецкого дворянского рода).
«Зиночка» не обманула его ожиданий. Сначала она вошла в салоны Полонского, Вейнингера; довольно скоро и сами Мережковские организовали журфиксы по воскресеньям: до 1912 года в доме Мурузи на Литейном, потом на Сергиевской. Большую роль супруги сыграли в устроении религиозно-философских собраний (1901–1904), религиозно-философского общества (1907–1917). В первые годы эмиграции был создан антибольшевистский «Союз непримиримых», затем литературно-политическое общество «Зелёная лампа» (1927–1939) «двух уровней»: для широкого круга публики и более узкого, близких друзей и единомышленников (так было и в России).
А ещё – тесное сотрудничество с эсерами до революции, активная антибольшевистская деятельность в Польше (1920–1922). И – журналистская работа. До революции – в собственном «Новом пути», участие в журналах «Мир искусства», «Весы», «Русская мысль», в газетах «Слово», «Речь», «День», «Утро России» и др. В эмиграции – участие в газетах «Общее дело», «Последние новости», «Возрождение», в журналах «Современные записки», «Звено», «Числа», «Новый дом», «Новый корабль» – называем только самые крупные или значимые для неё издания. Антон Крайний (её псевдоним) был тонким критиком и остроумным полемистом, которого высоко ценили не только единомышленники.
И вот всё это ушло. Роли сыграны, занавес закрылся, декорации упали.
Но если ранее сам человек, обаяние личности, его значимость в литературной жизни могли заслонить собственно творчество, то теперь оно выходит на первый план: стихи и проза Гиппиус, её критические статьи.
Стихи были оценены уже при жизни и ныне прекрасно изданы и прокомментированы (низкий поклон А.В. Лаврову). Регулярно организуются конференции и в России, и за рубежом, выходят сборники докладов и статей. Проза тоже собрана, дореволюционная – Т.Ф. Прокоповым, эмигрантская – А.Н. Николюкиным. М.В. Гехтманом составлена библиография прижизненных публикаций Гиппиус. Прокомментированы мемуары и эмигрантская публицистика – пользуемся случаем поблагодарить А.Н. Николюкина за этот подвижнический труд, за сборник «З.Н. Гиппиус: pro et contra» и за многое другое…
Так кто же Гиппиус в первую очередь? Поэт, прозаик или литературный критик?
Поэт, и очень своеобразный. Столь же «единственный» (эпитет приписывается А. Блоку), как и человек. Если искать традицию – вероятно, надо вспомнить Е.А. Баратынского: по связи с философией, холодности, глубокой печали, а в конце жизни – безнадёжности. Но стихи Баратынского не столь «сделанные», продуманные в форме. Такое внимание именно к форме, к поэзии как ремеслу – свойство позднего времени, Серебряного века. Золотой мог позволить себе большую свободу.
Есть ряд ярких определений для стихов Гиппиус. «Электрические» (эпитет Бунина), «записи в дневнике» (Г. Адамович), «жёсткая и терпкая сухость» (С. Маковский) и др. Современный литературовед О. Блинова предлагает образ самой Гиппиус: «кипящая льдистость»… Нам нравится сравнение с ледяными цветами, распускающимися зимой на окнах: с их обжигающим холодом, хрупкой красотой и тонкостью, геометрической точностью линий.
Перечислим некоторые особенности этих стихов – то, чем они выделяются даже на фоне причудливого Серебряного века с его «цветистой сложностью».
Прежде всего, это религиозная поэзия. Дело совсем не в попытках сочинять собственные «молитвы» (звучащие порой весьма двусмысленно). Дело в другом: в обращении к важнейшим понятиям религии – к вере, любви и покаянию. В наличии собственного религиозного опыта, без которого их понимание невозможно.
Ещё в начале века она обращается к Спасителю с такими словами:
Ни о чём я Тебя просить не смею,
всё надобное мне – Ты знаешь сам;
но жизнь мою, – то, что имею, –
несу ныне к Твоим ногам.
Самые сильные её переживания – греха, соблазна и борьбы с ними. На эту тему написан замечательный рассказ – «Святая плоть» (1901, первоначально – «Чистая сердцем»). Сила, которую героиня проявляет в борьбе с соблазном, хвала этой силе – заставляет вспомнить «Дуэль» Чехова.
В поэзии тема звучит безнадёжнее (Гиппиус в поэзии жёстче, чем в прозе, особенно в эмиграции):
И мы простим, и Бог простит.
Мы жаждем мести от незнанья.
Но злое дело – воздаяние
Само в себе, таясь, таит.
Вторая особенность её поэзии – глубокий философский смысл. В начале века она не зря читала В. Соловьёва, а потом – А. Бергсона. Темы, которые её занимают: возможность понимания, сущность игры и поэзии, смерть, время.
Остановимся на последней. Гиппиус замечательно чувствует неповторимость момента, бег времени, его очарование:
Освещена последняя сосна.
Под нею тёмный кряж пушится.
Сейчас погаснет и она.
День конченый – не повторится.
Это тоже есть в прозе: дореволюционной (в «Небесных словах»), отчасти в эмигрантской (в «Кольце молчания»).
И третье отличие её стихов – их продуманное мастерство. Это тщательная, филигранная отделка: метрики, строфики, рифмики. Всё приведено в строгое соответствие с темой. Выверены аллюзии, отсылки к другим текстам. Зашифрованы намёки – для знающих… Она не случайно учила молодых поэтов стихосложению – именно секретам мастерства.
В сочетании с силой, экспрессией, публицистическим накалом это даёт замечательные образцы:
Невозвратимо. Непоправимо.
Не смоем водой. Огнём не выжжем.
Нас затоптал – не проехал мимо! –
Тяжёлый всадник на коне рыжем.
Кажется, что это писал мужчина. Нет. Гиппиус – женщина в высшей степени (par excellence). И сыгранные ею роли, и желание понять, и жажда понимания, и интерес к другим людям, внимательность – всё оттуда. Она настолько хорошо знает женскую природу, что ей нет нужды надевать эту маску. Чего стоит рассказ «Все люди – братья»! Его могла написать только женщина.
И часто в конце её критических статей, её стихов, эта женская интонация, как насмешка или лёгкий вздох, – слышатся.
Был дан мне ключ заветный,
И я его берёг.
Он ржавел незаметно…
Последний срок истёк.
На мост крутой иду я.
Речная муть кипит.
И тускло бьются струи
О сумрачный гранит,
Невнятно и бессменно
Бормочут о своём,
Заржавленною пеной
Взлетая под мостом.
Широко ветер стужный
Стремит свистящий лёт…
Я бросил мой ненужный,
Мой ключ – в кипенье вод.
Он скрылся, взрезав струи,
И где-то лёг, на дне…
Прости, что я тоскую.
Не думай обо мне.
Прошло столько лет – а мы всё думаем о ней.
Елена Осьминина,
профессор Московского государственного лингвистического университета (ФГБОУ ВО МГЛУ)