27 января (9 февраля) 1904 года японские миноносцы внезапно атаковали корабли русской эскадры, стоявшие на внешнем рейде Порт-Артура, военно-морской базы Российской империи на Ляодунском полуострове. Среди журналистов, освещавших ход начавшейся Русско-японской войны, был и 28-летний Джек Лондон.
По словам американского учёного-востоковеда Даниэля Метро, «только Лондон смог обеспечить первоклассные репортажи с передовой. Остальные репортёры слонялись по Токио, ибо им не хватило отваги Лондона, чтобы пробраться в Корею». Джек Лондон, добавляет военный историк Джон Манчини, «первым прислал в Соединённые Штаты фотоснимки с той войны».
Камерой, кстати, Лондон владел не хуже, чем пером. В книге «Джек Лондон – фотограф» (вышла в США в 2010 году) он назван одним из ведущих фотожурналистов тех дней: «Во время крупнейших международных событий его фоторепортажи попадали на первые полосы печатных изданий». В калифорнийской библиотеке, основанной железнодорожным магнатом и меценатом Генри Хантингтоном, хранятся 12 тысяч снимков, так или иначе связанных с Джеком Лондоном и в подавляющем большинстве сделанных им самим. В их числе около тысячи фото, снятых на Русско-японской войне, где он оказался в качестве военкора «Сан-Франциско экзаминер».
Эта газета принадлежала королю жёлтой прессы Уильяму Рэндольфу Херсту. «Мог отправиться туда от журналов «Харперс» или «Кольерс» либо от газеты «Нью-Йорк геральд», но наилучшие условия мне предложил Херст», – признался Лондон в одном из писем друзьям. Но не корысти ради он отправился на Дальний Восток. Как литератор, он нуждался в новых впечатлениях и хотел доказать, что не лыком шит и в роли военного корреспондента. Войну Японии с царской Россией освещал как схватку двух империалистических держав за одинаково неправое дело.
Итак, 7 января 1904 года Лондон с дюжиной других журналистов отплыл из Сан-Франциско в Йокогаму на борту американского парохода Siberia («Сибирь»). Из Йокогамы они перебрались в Токио, где японские власти разместили их в лучших отелях и принялись всячески ублажать, лишь бы не пустить в Корею, где японская армия заканчивала последние приготовления к войне. «Мы были под неусыпным надзором японских властей, – жаловался военкор лондонской «Дейли телеграф». – Нам неоднократно угрожали арестом».
В отличие от коллег Джек Лондон не стал ждать у моря погоды и 27 января тайком сел на поезд до Кобе, откуда надеялся на каком-нибудь судне добраться до Кореи. В Кобе, однако, попутку он не нашёл. То же самое повторилось в Нагасаки. Наконец в Моджи ему удалось достать билет на пароход до Пусана. Перед отплытием он решил побродить по городу и пофотографировать, чем привлёк внимание стражей порядка.
«Поднялась суматоха, – говорилось в его корреспонденции «Джек Лондон попал в японскую тюрьму». – Полицейские тараторили, перебивая друг друга, и бегали туда-сюда. Местные жители облепили двери и окна, чтоб поглазеть на «русского шпиона». Поначалу это выглядело довольно занятно».
Вскоре, однако, пришлось вспомнить, как 9 годами ранее он отсидел 30 дней за решёткой по обвинению в бродяжничестве (о чём потом написал в рассказе «Сцапали!»). Японцы доставили его в полицейский участок, где подвергли многочасовому допросу. Первым делом спросили: «Ваше звание?»
«Японская полиция: «Очень жаль», – но арестовала меня, – описал Лондон свои злоключения в письме к своей возлюбленной Чармиан Киттредж. – Пароход, разумеется, я упустил. «Очень жаль», но меня отвезли в город Кокура. Снова допрашивали. Во вторник судили. Оштрафовали на пять иен и конфисковали фотокамеру. Телеграфировал американскому посланнику в Токио. Теперь он пытается вернуть аппарат».
Глава диппредставительства США в Японии Ллойд Гриском обратился к японскому министру иностранных дел Комуре:
– Нельзя ли вернуть мистеру Лондону конфискованный фотоаппарат?
– Очень жаль, но по нашим законам всё изъятое у арестованного при задержании считается орудием преступления и поступает в доход государства.
– Это касается любого правонарушения?
– Да.
– А если я назову преступление, которое выпадает из общего правила, вы вернёте фотокамеру?
Подумав, глава японского МИДа ответил:
– Хорошо, так и сделаю.
– Как насчёт изнасилования?
Комура расхохотался и велел отдать Лондону его «Кодак».
8 февраля в Чемульпо должен был отправиться пароход «Киего мару». На нём Лондон, зная, что в Чемульпо японский флот блокировал русские корабли, надеялся вовремя попасть к месту возможного морского сражения. Но японские военные забрали «Киего мару» для собственных нужд. Позже Джек вспоминал: «Накануне войны все суда, курсировавшие между японскими и корейскими портами, были поставлены на прикол, но мне удалось достать билет третьего класса на последнее судно». Оно, однако, шло не в Чемульпо, а в Пусан (находится в противоположной части Кореи). А там опять неприятный сюрприз: пароход, которым Лондон рассчитывал добраться оттуда до Чемульпо, тоже забрали японские власти. Пришлось продолжать путь, так сказать, на перекладных: до Мокпхо – на другом пароходе, где и его конфисковали японцы, а затем на арендованных джонках. То, что Лондону пришлось пережить, под стать приключениям (и злоключениям) героев его «Северных рассказов».
«Видела бы ты меня сейчас, – писал он Чармиан. – Я – капитан джонки с экипажем из трёх корейцев, не говорящих ни по-английски, ни по-японски, и пять отставших пассажиров-японцев, не говорящих ни по-английски, ни по-корейски. Лишь один знает пару дюжин английских слов. И вот с этими полиглотами мне придётся плыть не одну сотню миль вдоль корейского побережья».
В ночь на 9 февраля, пока Лондон в зимнюю стужу на утлом судёнышке пробирался по Жёлтому морю, японцы внезапно атаковали Порт-Артур. Несколько часов спустя в Чемульпо русские корабли «Варяг» и «Кореец» вступили в бой с японской эскадрой. Джек Лондон, не имея об этом ни малейшего представления, всё ещё был на пути к своей цели. Из его писем Чармиан: «11 февраля. Над Жёлтым морем ревёт ветер. Хлещет дождь. День и ночь плыли в Кунсан: один человек у румпеля, по одному у каждого паруса, четыре перепуганных японца и пятый, настолько страдающий морской болезнью, что не в силах даже бояться. <…> Новая джонка, управляемая пятью японцами, из которых ни один не знает ни единого английского слова, плывёт вдоль корейского побережья. На джонке нет печек, чтобы согреться, только грелки для древесного угля.
13 февраля. Холодрыга такая, что замерзает даже морская вода.
15 февраля. Воскресенье мы провели в рыбацкой деревушке. Ночью мои пять матросов, я и около двадцати мужчин, женщин и детей спали вповалку в одной комнатушке. В полночь я показал одному старику свои вставные зубы. Он разбудил весь дом. Потом, должно быть, ему стали сниться кошмары: в три часа утра он подполз ко мне, разбудил и попросил показать ещё разок».
Когда в конце концов Лондон добрался до Чемульпо, познакомившийся с ним на борту Siberia фотокор журнала «Кольерс» Роберт Данн едва его узнал. «Он превратился в развалину, – говорилось в репортаже Данна «Джек Лондон страха не ведает». – Он обморозил уши, пальцы и ноги, но сказал, что это его не волнует, раз он попал-таки на фронт. Он один из самых отважных людей, с кем мне довелось повстречаться. Он такой же герой, как любой персонаж его произведений. В интересах дела он готов рисковать жизнью».
В Чемульпо Лондон наконец-то узнал, что война, на которую его командировали, началась неделей раньше и что в первый же её день после боя с японской эскадрой русские моряки, не желая сдаться, затопили крейсер «Варяг» и канонерку «Кореец», а также торговое судно «Сунгари». Опоздав к началу войны, Лондон счёл тем не менее нужным осмотреть место морского сражения, память о котором жива до сих пор в сердцах русских людей. «Меня приветствовали мачты и трубы затонувших в гавани кораблей», – сделал он очередную запись в своём дневнике, сфотографировав останки «Варяга», «Корейца» и «Сунгари».
Из его письма Чармиан: «Преодолел сто восемьдесят миль верхом. У меня одна из лучших лошадей в Корее, принадлежавшая русскому послу в Сеуле до его отъезда». Речь шла о российском посланнике в Корее Александре Ивановиче Павлове и его кобыле по кличке Belle (Красотка). Из-за неё через несколько месяцев Лондон угодит в новую передрягу, после чего будет вынужден вернуться в США.
4 марта в Пхеньяне Джек Лондон стал очевидцем вступления в город японских войск. В тот день он отправил в «Сан-Франциско экзаминер» репортаж о японских солдатах, заканчивавшийся фразой: «Их пехота выше всяких похвал». Лондон обратил также внимание на великолепную оснащённость армии: «Японцы сумели использовать все достижения Запада». Таким образом, в оценке японской армии американский писатель проявил куда большую трезвость и проницательность, чем многие российские военные специалисты и сам Николай II, перед началом войны называвший японцев макаками.
Тем временем японские власти продолжали держать заморских журналистов на голодном пайке. Ещё одна запись в дневнике Лондона: «Японцы не позволяют нам увидеть войну». Лишь 1 мая 1904 года он стал очевидцем первого в той войне крупного сражения на суше, вошедшего в нашу историю под названием Тюренченского боя.
Лондон увидел, как японцы, имевшие троекратное превосходство в живой силе (60 тысяч против 20 тысяч), нанесли русским поражение, воюя не только числом, но и умением. В своём репортаже с места события он упомянул искусную маскировку японцев: «Повсюду прятались батареи, так и не обнаруженные… О японских позициях нам было известно даже меньше, чем о русских на противоположном берегу».
В Тюренченском бою, по свидетельству Лондона, «были захвачены в плен четыреста русских, двадцать восемь орудий и несколько обозов». В его фотоархиве много снимков с подписями: «Раненые русские» и «Русские военнопленные», кадры, сделанные на месте погребения русских солдат под Пхеньяном.
Из того же репортажа Джека Лондона: «Я уже несколько месяцев жил среди азиатских солдат и привык к людям другого племени. И вот я въехал в город. В окна большого здания с любопытством заглядывало множество японских солдат. Придержав лошадь, я тоже заглянул в окно. То, что я увидел, меня потрясло. На меня смотрел белый человек. Он побывал в тяжком бою. Его глаза были светлее моих, а кожа – такой же белой. С ним были другие белые – много белых мужчин. У меня перехватило горло. Это были мои одноплеменники.
В глубокой тоске я повернулся и поехал в город Аньдун. По дороге я увидел повозку, рядом с которой шли японские солдаты. Был серый вечер, и все вещи на повозке были серые, лишь сверкали штыки русских винтовок. В груде серой ветоши я разглядел светловолосую голову. Из-под шинели торчала голая нога, судя по всему, крупного человека, белая нога. Она двигалась вверх-вниз вместе с подпрыгивающей на ухабах повозкой, отбивая непрерывный, монотонный такт.
Позже я увидел японского солдата на русской лошади. Он нацепил на свою форму русскую медаль. На его ногах были русские офицерские сапоги, и я сразу вспомнил ногу белого человека на той повозке.
В штабе в Аньдуне японец в штатском обратился ко мне по-английски. Он сиял:
– Ваши люди не думали, что мы сможем победить белых, а мы их победили.
Пока он говорил, я снова видел перед собой белую ногу, отбивающую такт на подпрыгивающей повозке».
В архиве писателя хранится проект совместного заявления иностранных корреспондентов, аккредитованных при японской армии и возмущённых жесточайшей цензурой со стороны японцев. Сам Лондон поставил перед Херстом вопрос о переводе в расположение русской армии, но соответствующие хлопоты не успели даже начаться, как произошёл инцидент с Красоткой, заставивший спецкора «Сан-Франциско экзаминер» досрочно вернуться в США. Вот что по этому поводу говорится в статье Джона Манчини «Джек Лондон – военкор»: «Он угодил в международный скандал, ударив японца, которого он поймал на краже фуража для своей лошади. За это его в третий раз за четыре месяца арестовали японские военные, причём в этот раз ему грозил военный трибунал, чреватый смертным приговором».
В мемуарах Чармиан Киттредж эта история выглядит немного иначе: «Пребывание Джека Лондона в Японии закончилось эпизодом, который хоть и был незначителен сам по себе, но чуть не привёл к печальным последствиям. Его слуга-японец поссорился с другим японцем, воровавшим у них продукты. Джек вмешался и, выйдя из себя, ударил воришку. «Господи, – рассказывал потом Джек, – я даже не ударил его, а остановил кулаком. Он наткнулся на мой кулак и с воем упал наземь, а потом две недели скулил, весь забинтованный».
Смех смехом, но дело приняло настолько серьёзный оборот, что потребовало вмешательства Теодора Рузвельта. Будучи поклонником Лондона-писателя (зачитывался его «Северными рассказами»), президент США обратился к японским властям с просьбой освободить соотечественника. Что те и сделали, потребовав, чтобы намозоливший им глаза спецкор «Сан-Франциско экзаминер» как можно быстрее убрался восвояси.
Вернувшись в Йокогаму, Лондон сел на пароход и отбыл на родину. Таким образом, на Русско-японской войне он не провёл и полугода, причём толком её даже не видел (в чём, впрочем, его вины нет). Тем не менее за упомянутый срок он опубликовал больше репортажей, чем любой другой западный военкор.
При этом Джек Лондон оказался ещё и недюжинным прорицателем, раньше многих других распознавшим огромный потенциал Японии и Китая и предсказавшим их быстрый рост на мировой арене в XX столетии в условиях противостояния с Западом – вплоть до прогноза о том, что Китай превратится в сверхдержаву.
Кроме того, как подчеркнул упоминавшийся выше востоковед Даниэль Метро, Лондон «опередил своё время в интеллектуальном и нравственном смыслах. Его корреспонденции о Русско-японской войне 1904–1905 гг. из Кореи и Маньчжурии носят сбалансированный, объективный характер, демонстрируя озабоченность благополучием как японских, так и русских солдат, а также корейских крестьян и рядовых китайцев, с которыми он встречался».
20 декабря 1904 года, через полгода после возвращения на родину, Джек Лондон опубликовал в газете «Бостон пост» примечательное эссе: «До сих пор считалось обязательным соблюдать формальности – объявлять войну. А после этого можно убивать, и всё было в порядке. Японцы преподали нам урок. Они не объявляли войну России. Они послали флот в Чемульпо, уничтожили много русских, а войну объявили потом. Такой приём убийц возведён ими в международный принцип. Он гласит: убей вначале побольше живой силы, а потом заяви, что будешь уничтожать ещё больше».
Публикация заканчивалась предсказанием: настанет день, когда Япония покусится и на мировое господство Запада. Что и произошло 37 лет спустя, когда точно так же, без объявления войны, Япония напала на Соединённые Штаты, которым пришлось почти четыре года вести с ней тяжёлые, кровопролитные бои на Тихом океане.
В разгар Второй мировой в Голливуде по сценарию Чармиан Киттредж сняли художественный фильм «Джек Лондон» в жанре байопика. Его подавали как «невыдуманные приключения крутого героя Америки». В фильме воспроизвели основные вехи недолгой, но бурной жизни главного персонажа: как он подростком работал на консервной фабрике, потом с приятелями браконьерствовал, нелегально ловя устриц в заливе Сан-Франциско и снискав прозвище короля пиратов, добывал золото на Юконе, занимался самообразованием, влюблялся…
Был в кинокартине и рассказ о том, как Лондон побывал на Русско-японской войне. На этом сделали особый акцент. Поскольку Япония превратилась в смертельного врага США, Лондона изобразили в качестве заключённого, а надпись на рекламном плакате звучала вполне в духе времени: «Первый американский пленник япошек».
Сам же герой фильма скончался четвертью века раньше практически в том же возрасте, в каком на Русско-японской войне погиб мой прадед Афанасий Иларионович Решетников. По мнению историка Джона Манчини, ранняя смерть Джека Лондона тоже была связана с той войной: «Он умер в возрасте 40 лет из-за многочисленных проблем со здоровьем, ставших прямым результатом жизни на пределе возможностей, какой он жил и в 1904 году во время своих похождений в Корее».
Александр Палладин
«русскому шпиону» Джеку Лондону не удалось
Затопленная канонерка «Кореец»