Евгений Сидоров. Осколки души и памяти. – М.: Русский ПЕН-центр, 2024. – 376 с.
Если верить барселонским экскурсоводам, первым создавать мозаичные панно из разбитой керамики придумал великий Антонио Гауди. Называется эта техника несколько неблагозвучным для русского уха словом «тренкадис». Гауди брал осколки посуды, изразцов и бутылок – и творил из них новый облик для каталонской столицы.
Евгений Сидоров пишет преимущественно о Париже и России, но, когда читаешь его «Осколки души и памяти», перед глазами стоит парк Гуэль. Так обрывки воспоминаний, ремарки из записных книжек, фрагменты писем и лирические размышления складываются в монументальную мозаику наполненной событиями жизни. В интервью, открывающем книгу, автор сам признаётся, что хотел, «чтобы рассказ о Лужкове шёл рядом с критической миниатюрой», – и успешно воплощает свою задумку на протяжении следующих трёхсот страниц. За воспоминаниями о литературной встрече в Мюнстере следует ироничная заметка о сомнительной демографической инициативе ульяновского губернатора, а за ней – тёплые слова об Анатолии Жигулине.
И всё же «Осколки...» в первую очередь книга о людях. Эти люди могут пить молочный самогон в Тыве или сидеть на обеде в честь делегации советских писателей в Пловдиве, но при этом всё равно не сводятся к «политикам» и «литераторам». Каждый из них – образ, характер, фактура. Для каждого человека, с которым ему довелось соприкасаться в жизни, Евгений Сидоров находит ёмкую характеристику. Так, Римма Казакова, по мнению автора, «несла свою известность и вечную неприкаянность с каким-то вызовом и тайной надеждой, что всё образуется», а Юрий Давыдов был «личностью большого человеческого стиля».
Ещё одна яркая особенность «Осколков...» – намеренный отказ от хронологии. Воспоминания перемешаны и обрывочны: для некоторых чётко указаны год и день, другие удаётся датировать только по упомянутым событиям, а некоторые упорядочить и вовсе невозможно. Благодаря этому афоризмы и наблюдения Евгения Сидорова оказываются словно вне времени. Читаешь иную заметку об общественных настроениях и думаешь: «Как же всё поменялось!» Затем переворачиваешь страницу и вздыхаешь покаянно: «Нет... Всё осталось по-прежнему». А следом автор окончательно ставит тебя в тупик, мимоходом замечая: «Что касается России, то её международный курс весьма загадочен и не поддаётся никаким рациональным объяснениям. Впрочем, как и внутренняя политика» – это о распаде СССР, между прочим, а не о том, о чём вы подумали.
Но больше всего о солидном жизненном опыте автора свидетельствует даже не глубина рассуждений и способность восстанавливать в памяти события, давно осевшие на страницах учебников по истории (хотя и то и другое в книге есть), а чуть отстранённые размышления о неминуемом. Самого себя он считает пессимистом, хотя и признаётся: «Для меня пессимизм обязательно включает в себя любовь к жизни, её утверждение, несмотря на горькое понимание, что зло мира неодолимо, в том числе и в человеке». И обвинения в лукавстве придётся попридержать – в Евгении Сидорове читатель увидит человека, единожды влюбившегося в жизнь, да так к ней и не охладевшего. Только не думайте, что «Осколки...» – это помпезная ода возлюбленной. Вовсе нет. Словно встретив старого знакомого на людной парижской набережной, Евгений Сидоров приподнимает шляпу, вежливо кивает и с достоинством идёт дальше. Едва ли стоит ждать от него многотомных мемуаров: детали своего романа с жизнью Сидоров до конца не станет раскрывать никому. Так давайте же любоваться причудливой мозаикой из «Осколков…».
София Шпитонкова