Константин Шимкевич. С пищей стало спокойнее: письма после блокады / Сост. и подг. текста В. Отяковского. – СПб.: Jaromír Hladík press, 2024. – 96 с.: ил.
Нынешнее изобилие книг, с одной стороны, радует, с другой – удручает. Весь этот массив никогда и ни при каких условиях не прочесть, да и навряд ли каждая книга того стоит. Любопытно здесь другое: собственная ценность опубликованной рукописи измеряется теперь по-разному, не одним лишь содержанием. Странная мысль? Сейчас поясню. Резкое снижение (да что там, падение!) планки привело к тому, что мы всё чаще и чаще готовы хвалить книгу и автора за «богатый материал», «актуальность», «смелость» и даже «оформление» – почему бы и нет, если стиль, сюжет и мысли отсутствуют в принципе. Но как в любой не до конца сложившейся тенденции, здесь встречаются вариации иного свойства. Некоторые книги ценны уже просто самим фактом своего появления на свет, как вот это скромное издание писем забытого ленинградского филолога Константина Шимкевича (то, что их интересно читать, становится лишь приятным бонусом).
Профессиональная судьба Шимкевича – кабинетного учёного, исследователя русской поэзии – была на редкость несчастливой. Ему, попросту говоря, не повезло – пусть не трагически, но необратимо. Родившийся в 1887 году Константин Шимкевич получил филологическое образование в Санкт-Петербургском государственном университете, учился в числе прочих у Бодуэна де Куртенэ и Зелинского. Вместе с ним (чуть старше и чуть младше годами) учились в те годы будущие формалисты Жирмунский и Тынянов. Поначалу занимавшийся древнерусской литературой Шимкевич со временем перешёл к Пушкину, работал с архивом Хвостова, готовил к публикации собранные материалы, но с первых же дней Первой мировой войны его призвали на фронт – и с академической карьерой пришлось распрощаться на долгих семь лет. За это время все ключевые места, грубо говоря, оказались заняты, переворот в науке свершился без него. Как пишет в предисловии к книге «С пищей стало спокойнее...» Валерий Отяковский: «Вернувшись в Петроград в 1921 году, Шимкевич обнаружил, что за это время бурно расцвела новая теория литературы, бал правят яркие и остроумные учёные-формалисты». Тем не менее нельзя сказать, чтобы Шимкевич поначалу оказался совершенно не у дел: его пригласили в Институт истории искусств, где он вёл семинары по истории поэзии и даже возглавил экспериментальный Кабинет современной литературы, для которого скупались рукописи не самых привечаемых на тот момент авторов – в том числе Кузмина и Мережковского.
В 1930-х Кабинет вместе с Институтом был разгромлен, а формализм – запрещён. Шимкевич, избежавший ареста и репрессий, из осторожности всю оставшуюся жизнь – а его не стало в 1953 году – не возвращался к научной работе. Впрочем, смотря что полагать под научной работой… Читая для заработка лекции в полиграфическом техникуме и обучая будущих актёров литературе и искусству декламации, Шимкевич многие годы писал для себя, буквально в стол, колоссальный труд – «Историю русской поэзии». Эти несколько тысяч страниц, где подробнейшим образом исследовалось всё, что происходило в русском поэтическом творчестве – с XI века и до 1940-х, – не были опубликованы, и не факт, что когда-нибудь будут. Вновь процитирую Валерия Отяковского: «Я не думаю, что «История русской поэзии» когда-либо увидит свет в полном виде. Подготовка публикации к рукописи требует огромной работы. Не совсем понятно, кому сейчас это может быть интересно. Но, если бы книга Шимкевича появилась в 1990 е годы, она стала бы незаменимым пособием, ведь на тот момент в филологию ещё не был введён огромный массив текстов, описываемых Шимкевичем. Любопытно, что именно тогда была предпринята попытка опубликовать книгу Шимкевича, и предпринял её не кто иной, как Сергей Курёхин»1.
Увы, учёному (точнее, его наследию) вновь не повезло – Курёхина не стало до того, как книга успела увидеть свет, и уже подготовленная к публикации машинопись так и осталась машинописью. Шимкевич не завершил свой опус магнум при жизни, «История русской поэзии» была слишком уж лихо и с размахом задумана для того, чтобы в ней можно было поставить точку. Зато этот труд спасал Константина Антоновича от ужасов блокадной жизни и мучительного одиночества, сопровождавшего его после разлуки с высланной из Ленинграда женой Марией Любберс (немка – вот и вся причина) и особенно с дочерью Ариадной, уже после снятия блокады мобилизованной на восстановление железной дороги. Страхом и волнением пожилого отца за хрупкую болезненную дочь (Ариадна была очень слабого здоровья) пронизаны все письма, вошедшие в книжечку «С пищей стало спокойнее...». Собственно, сама книжечка – и есть эти письма Шимкевича к дочери и жене, плюс несколько ответов Марии Любберс, письма ученицы Шимкевича Валентины Денемарк и обращения к неустановленным лицам. И здесь мы вновь сталкиваемся с парадоксом, когда книга как бы приподнимается над собой – печатным карманным изданием, не насчитывающим даже сотни страниц, – и превращается в исторический факт, прецедент, даже если хотите – символ. Единственное опубликованное произведение Шимкевича (при жизни он выпустил лишь несколько статей) содержит крайне мало упоминаний о его литературных трудах. В основном там – тяжёлый быт, вынужденное взаимодействие с чужими подлыми людьми («всё это грязь, и прилипчивая»), неумелое огородничество, возня с любимыми козами Шоколадкой и Бяшкой (как трогательно Шимкевич упоминает о том, что им скоро «козиться» – а козлят назовут Пьеро и Сенекой!)… Оставшись один, Шимкевич описывает свою жизнь жене и дочери в письмах, лишь изредка позволяя себе упомянуть о затеянной им титанической «Истории...»:
«Вчера писал замечательно хорошо, писал о Жуковском, Пушкине, Сумарокове, писал просторно и всё новое. Опять, моя родная, счастливое открытие новых связей».
Не помышляя о публикации, Шимкевич находил спасение в самом моменте творчества, служившего ему надёжным укрытием. Страх за близких, тревога, голод (с пищей стало спокойнее далеко не сразу), болезни, неустроенность – всё это отступало благодаря внутренней эмиграции, ведь когда входишь в мастерскую, любые испытания остаются за дверью. Даже для кабинетного учёного без кабинета…
Конечно же, Шимкевич не предполагал, что его письма будут когда-нибудь опубликованы, – именно поэтому они особенно ценны. В них нет расчёта на «чтение потомками», они полны любви и смирения, и в том, что мы можем их сегодня прочесть, есть какая-то высокая справедливость.
Что, впрочем, не делает их чтение менее печальным.
_____________________________
1В тексте приводятся цитаты из интервью В. Отяковского – К. Митрошенкову для портала «Горький»: https://gorky.media/context/v-mire-milyh-i-znakomyh-prizrakov