Почему-то считается, что пейзажная лирика нынче не в моде. Ну кому интересны сегодня описания природы? Вроде как столько всего этого было в поэзии – начитались... Но это вовсе не так. Русский поэт пишет не только и не столько о природе, сколько об истории своей души, остро чувствующей красоту окружающего мира. Именно в природе ищет она утешения, освобождения от городских забот, именно здесь ощущает собственные корни и корни своего великого народа.
Очень точно сказал один из представленных в этой подборке поэтов Валерий Тихонов: «Тем сохраняемся, что дышим наизусть / Стихами Пушкина, Есенина, Рубцова». Пожалуй, сам он, со стихотворениями, глубоко чувственными и вместе с тем сдержанными, в какой-то мере наследует в поэзии рубцовскую линию. Словно вторят данному завету стихи Александра Сарычева, убедительно образные, пронизанные трогательной любовью к родному Рязанскому краю. Стихотворения Константина Свириденко, поэта отчаянного и страстного, интонационно богаты и по амплитуде переживания не уступают есенинским. Главное – всем троим удалось создать выразительные строфы о родной природе и достойно продолжить эту традицию в отечественной литературе.
Анастасия Ермакова
Ясноглазым стал мой луг
Валерий Тихонов
Родился в 1961 году в г. Белореченске Луганской области. Окончил филологический факультет Барнаульского пединститута. Работал в штате редакций радио, газет, журнала «Барнаул» (2002–2011 годы – зам. главного редактора, главный редактор). С октября 2012 года – в Алтайской краевой детской библиотеке имени Н.К. Крупской. Автор шести публицистических и шести поэтических книг.
Живёт в Барнауле.
Родина
Родник – и озеро и речка,
в миниатюре всё дано.
Травинка тонким человечком
глядит в него, словно в окно.
Вот тонкохвостая синица
свистит сестрицам: «Здесь я! Здесь!..»
Цветы свои открыли лица
и улыбаются поднесь.
На что ни глянешь, скажешь: «Ах ты!..»
Или промолвишь: «Боже мой!..»
Вот муравей усталый – с вахты
несёт соломинку домой.
Здесь всё родное. И роднее
не может быть, как ни влекут…
Отсюда многое виднее…
Меня здесь ждут.
Родник – и озеро и речка,
в миниатюре всё дано.
Травинка тонким человечком
глядит в него, словно в окно.
Вот тонкохвостая синица
свистит сестрицам: «Здесь я! Здесь!..»
Цветы свои открыли лица
и улыбаются поднесь.
На что ни глянешь, скажешь: «Ах ты!..»
Или промолвишь: «Боже мой!..»
Вот муравей усталый – с вахты
несёт соломинку домой.
Здесь всё родное. И роднее
не может быть, как ни влекут…
Отсюда многое виднее…
Меня здесь ждут.
* * *
Июнь сиренью дни наполнил,
но пятилистник засекретил.
Уже черёмуху не помним.
Жару тревожит тихий ветер.
Раскрытый сквер. Тягучий полдень.
Паук в тенёчке сети вяжет.
Июнь сиренью дни наполнил!
Мы в городе, словно на пляже…
Срывая или не срывая
кипучие цветы сирени,
ищу я, словно эхо мая,
своё – в пять строф – стихотворенье.
В нём отразятся детство, юность,
родные лица – дорогие…
Такие были дни в июне,
что и не надобны другие.
Июнь сиренью дни наполнил,
но пятилистник засекретил.
Уже черёмуху не помним.
Жару тревожит тихий ветер.
Раскрытый сквер. Тягучий полдень.
Паук в тенёчке сети вяжет.
Июнь сиренью дни наполнил!
Мы в городе, словно на пляже…
Срывая или не срывая
кипучие цветы сирени,
ищу я, словно эхо мая,
своё – в пять строф – стихотворенье.
В нём отразятся детство, юность,
родные лица – дорогие…
Такие были дни в июне,
что и не надобны другие.
Пейзажи
Луга мои укутаны в снега,
мои озёра скрыты подо льдом…
Лишь стайки клёна, редкие стога –
сопровождают нас, словно фантом.
Автобусом, машиной ли в пути
к родным спешишь ты,
или ждут друзья…
«Пейзажей лучше наших не найти!» –
сказал шофёр, попутчиков дразня.
Мы здесь ещё, а взглядом я уж там,
где улицы ровняют тополя…
Сейчас мосток не нужен берегам –
застыло всё – и речка, и земля.
Над крышами красуются дымки.
Собачий лай озвучивает тишь.
Прохожий посмотрел из-под руки.
На горку тянет саночки малыш…
Луга мои укутаны в снега,
мои озёра скрыты подо льдом…
Лишь стайки клёна, редкие стога –
сопровождают нас, словно фантом.
Автобусом, машиной ли в пути
к родным спешишь ты,
или ждут друзья…
«Пейзажей лучше наших не найти!» –
сказал шофёр, попутчиков дразня.
Мы здесь ещё, а взглядом я уж там,
где улицы ровняют тополя…
Сейчас мосток не нужен берегам –
застыло всё – и речка, и земля.
Над крышами красуются дымки.
Собачий лай озвучивает тишь.
Прохожий посмотрел из-под руки.
На горку тянет саночки малыш…
* * *
Ясноглазым стал мой луг
в день, когда расцвёл подснежник.
Меж землёй и небом круг
жаворонок вывел нежно.
Колокольчик не звенит,
а молчит созревшей вишней!..
Если кто придёт за ним,
тот здесь будет третьим лишним.
Кажется, что на века
мир заговорил стихами…
Ивы в жёлтых париках
солнечным живут дыханьем.
Это всё – весенний мир:
огоньковый, одуванчи…
Кепку перед ним сними,
береги его, мой мальчик!
Прошепчу себе: дыши
безраздельно, бесконечно!..
Родина моей души –
луговой простор приречный.
Родился в Иркутской области в 1962 году, вырос в городе Усть-Куте. Сменил множество профессий: был геологом, заместителем директора художественного салона, монтёром пути на железной дороге, корреспондентом газеты, таксистом, рекламным агентом, владельцем ломбарда. Ныне пенсионер. Автор книг «Образы и образа», «Ледяная луна» и др. В интернете известен как Константин Свириденко (Ушелец).
Живёт в Свердловской области, с. Сылва.
Ясноглазым стал мой луг
в день, когда расцвёл подснежник.
Меж землёй и небом круг
жаворонок вывел нежно.
Колокольчик не звенит,
а молчит созревшей вишней!..
Если кто придёт за ним,
тот здесь будет третьим лишним.
Кажется, что на века
мир заговорил стихами…
Ивы в жёлтых париках
солнечным живут дыханьем.
Это всё – весенний мир:
огоньковый, одуванчи…
Кепку перед ним сними,
береги его, мой мальчик!
Прошепчу себе: дыши
безраздельно, бесконечно!..
Родина моей души –
луговой простор приречный.
Непокорная горечь тумана
Константин Свириденко
Родился в Иркутской области в 1962 году, вырос в городе Усть-Куте. Сменил множество профессий: был геологом, заместителем директора художественного салона, монтёром пути на железной дороге, корреспондентом газеты, таксистом, рекламным агентом, владельцем ломбарда. Ныне пенсионер. Автор книг «Образы и образа», «Ледяная луна» и др. В интернете известен как Константин Свириденко (Ушелец).
Живёт в Свердловской области, с. Сылва.
Бражка
Падал, стремился и рвал себе жилы,
Грезил во сне, что лечу.
Этой весной вдруг такое случилось:
Я ничего не хочу…
Поздно.
И не к чему больше стремиться.
В мире – одна суета.
Нечему радовать,
Нечего злиться.
Пахнет прокисшим мечта.
Сыто.
Осознанно.
Тихо спиваюсь.
Просто от жизни устал,
И в одиночку в себя я вливаю
Бражку.
Начало начал.
Падал, стремился и рвал себе жилы,
Грезил во сне, что лечу.
Этой весной вдруг такое случилось:
Я ничего не хочу…
Поздно.
И не к чему больше стремиться.
В мире – одна суета.
Нечему радовать,
Нечего злиться.
Пахнет прокисшим мечта.
Сыто.
Осознанно.
Тихо спиваюсь.
Просто от жизни устал,
И в одиночку в себя я вливаю
Бражку.
Начало начал.
* * *
Просто я умею так любить:
Как спросонья,
Тонко, необычно…
В сквере осень
Поймана с поличным,
И, наверно,
Заедает быт.
Толстый чайник щёлкнет,
Закипая,
Кипа дел на письменном столе.
Много параллелей на Земле,
Не войдёшь ты в кухню выпить чаю.
Я – скучаю.
Знаешь, я скучаю!
И слоняюсь в четырёх стенах,
Мистикою выцветшего сна
Очарован,
Как-то чрезвычайно!
В сквере осень стонет мокрый блюз
Серым уткам,
Призрачным и тонким,
А у них на пальцах –
Перепонки.
Может, потому я и не сплю?
Шум машины…
Лязгнет громко люк,
Звук
Вонзится в стёкла
Истончаясь.
Наливаю пару кружек чая:
Приезжай.
Я так тебя люблю!
Просто я умею так любить:
Как спросонья,
Тонко, необычно…
В сквере осень
Поймана с поличным,
И, наверно,
Заедает быт.
Толстый чайник щёлкнет,
Закипая,
Кипа дел на письменном столе.
Много параллелей на Земле,
Не войдёшь ты в кухню выпить чаю.
Я – скучаю.
Знаешь, я скучаю!
И слоняюсь в четырёх стенах,
Мистикою выцветшего сна
Очарован,
Как-то чрезвычайно!
В сквере осень стонет мокрый блюз
Серым уткам,
Призрачным и тонким,
А у них на пальцах –
Перепонки.
Может, потому я и не сплю?
Шум машины…
Лязгнет громко люк,
Звук
Вонзится в стёкла
Истончаясь.
Наливаю пару кружек чая:
Приезжай.
Я так тебя люблю!
* * *
Я прощаюсь с тобой...
Непокорную горечь тумана
Наливаю в гранёный,
Омытый ветрами стакан
Значит, будет покой.
Это так непонятно и странно!
Значит, ветер солёный
Не высветит мне Магадан.
Значит, будет сентябрь,
Шелестящий подошвами листьев,
Значит, будет зима
Колыхаться в полярном бреду.
Значит, буду не я
Сквозь пургу пробиваться неистово?
Жаль, не я.
Я с ума
От познанья такого сойду.
Я прощаюсь с тобой...
Непокорную горечь тумана
Наливаю в гранёный,
Омытый ветрами стакан
Значит, будет покой.
Это так непонятно и странно!
Значит, ветер солёный
Не высветит мне Магадан.
Значит, будет сентябрь,
Шелестящий подошвами листьев,
Значит, будет зима
Колыхаться в полярном бреду.
Значит, буду не я
Сквозь пургу пробиваться неистово?
Жаль, не я.
Я с ума
От познанья такого сойду.
* * *
Мой друг – неудачник:
Шесть ходок на зону,
Да только печник – хоть куда.
Он мог гончаром стать
И делать вазоны,
Ведь спрос на вазоны – всегда.
А он, как ни странно,
Но вкладывал душу
В тепло, в неожиданность встреч.
Я глажу кирпич.
Мне судьбу не разрушить.
Но топится, топится печь.
Мой друг – неудачник:
Шесть ходок на зону,
Да только печник – хоть куда.
Он мог гончаром стать
И делать вазоны,
Ведь спрос на вазоны – всегда.
А он, как ни странно,
Но вкладывал душу
В тепло, в неожиданность встреч.
Я глажу кирпич.
Мне судьбу не разрушить.
Но топится, топится печь.
Раздолье русское
Александр Сарычев
Родился в селе Романовы Дарки Рязанской области. Публиковался в различных литературных изданиях. Автор книги «И у красных рябин». Живёт в Москве.
Рязанский край
Рязанский край – он дорог мне,
Из всех красот земных на свете,
В летящей суматохе дней,
В пьянящих утренних рассветах.
Берёз немыслимая синь
К себе зовёт прохладой свежей,
И необъятностью равнин
Ласкает взор тепло и нежно.
Озёр сиреневая гладь,
Оки спокойная беспечность,
Где снова хочется пропасть
И раствориться здесь навечно.
Полей раздолие златых
И аромат густой полыни,
О, как же не любить мне их
Под этим небом светло-синим.
Как не раскрашивать цвета
Земли родимой, хлебосольной
И эти тихие места
Любить пронзительною болью.
Рязанский край, любимый край –
Судьбы ранимая отрада,
Раздолье русское и рай,
Ты для души моей награда.
В рубаху свой
Я в рубаху свой, конечно, был,
За сохою в пахоте ходил,
По траве звенящею росой
Я размашисто махал косой.
К водопою верного коня
Вёл, уздечкою его звеня,
Для деревни был в рубаху свой,
А сейчас, сейчас я городской.
Я забыл про утренний туман,
Про берёзы нежный белый стан,
В апельсин вечернюю зарю,
Уж с деревней песни не пою.
Журавли курлычат уж не мне,
Забываться стал теперь в вине,
И тоска приходит, да и грусть,
Но ты верь, ведь я к тебе вернусь.
Возвратится всё в круги своя,
И с рассветом солнечного дня
Дождь прольётся благостным теплом
Над святым, божественным селом.
Детский смех заполнит пустоту,
И взметнётся песней в высоту,
«Здравствуй, – поклонюсь до пола я, –
Деревенька, милая моя!»
Я в рубаху свой, конечно, был,
За сохою в пахоте ходил,
По траве звенящею росой
Я размашисто махал косой.
К водопою верного коня
Вёл, уздечкою его звеня,
Для деревни был в рубаху свой,
А сейчас, сейчас я городской.
Я забыл про утренний туман,
Про берёзы нежный белый стан,
В апельсин вечернюю зарю,
Уж с деревней песни не пою.
Журавли курлычат уж не мне,
Забываться стал теперь в вине,
И тоска приходит, да и грусть,
Но ты верь, ведь я к тебе вернусь.
Возвратится всё в круги своя,
И с рассветом солнечного дня
Дождь прольётся благостным теплом
Над святым, божественным селом.
Детский смех заполнит пустоту,
И взметнётся песней в высоту,
«Здравствуй, – поклонюсь до пола я, –
Деревенька, милая моя!»