Тут самое главное – успеть. Собраться, взять себя в руки, преобразиться. Хотя бы на пять минут. У Ахматовой такое было: преображение могло произойти в считаные секунды. Надежда Мандельштам вспоминала: «Я говорю: «Ануш, там идут к нам», а она спросит: «Что, уже пора хорошеть?» И тут же – по заказу – хорошеет».
Цветаева не умела нравиться. Но даже она умела преображаться. Художник Штейнберг вспоминал, как видел её один раз в жизни, в коридоре, перед войной, в Гослитиздате. Кто-то толкнул его в бок: «Смотри, Цветаева». В коридоре стояла старуха: неухоженная, отчуждённая, давно махнувшая на себя рукой. И вдруг она изменилась: в коридоре появился молодой Тарковский. Даже преображённая, светящаяся изнутри, Цветаева не нужна была влюблённому в другую женщину Тарковскому. Но минутному преображению Цветаевой эта горькая правда тоже была не нужна. Ей просто надо было потянуться к нему – всем своим свечением, хотя бы на миг. Не мотылёк летит на огонь, это огонь летит к мотыльку. Никто никогда не думал, что огню мотылёк нужнее.
К умирающей от рака Веронике Тушновой в последние дни в больницу приходил поэт Александр Яшин (по одной из версий, это к нему обращены стихи «Не отрекаются любя»). Марк Соболь, её давнишний друг, в этом смысле, сыграл тут роль художника Штейнберга: «Я, придя к ней в палату, постарался её развеселить. Она возмутилась: не надо! Ей давали антибиотики, от которых стягивало губы, ей было больно улыбаться. Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришёл – он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихо окликнула: «Мальчики.» Я обернулся – и обомлел. Перед нами стояла красавица! (...) Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица. И тут я с особой силой ощутил, что всё, написанное ею, – правда. Абсолютная и неопровержимая правда».
Мы, в отличие от Марка Соболя, не очень в этой правде уверены: есть версия, что самое знаменитое стихотворение Тушновой обращено не к Яшину, а к первому мужу, Юрию Розинскому, почему-то бросившему их с дочерью в горькое военное время. Но это не мы нужны легенде, это легенда нужна нам. И тени Юрия Розинского придётся с этим смириться.
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счётчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
Когда по лестнице всё-таки взбегут и постучат, тут самое главное – успеть похорошеть. Но не надо относиться к себе как к драгоценности. И к другому не надо относиться как к драгоценности. Это к случаю, судьбе, которая дала тебе шанс, надо так относиться. Тебе дали этот яхонт удачи, хватай его скорей, держи крепче. «Дали – бери, бьют – беги». Тут надо немного переделать: дали удачу – бери и беги.
Или плыви, как рыба. (Мотылёк, легенда, рыба – не много ли для одного короткого текста?) Чувствуй плоской своей головой океанические течения, используй их силу. Не двигайся против волны, действуй тайно. Если надо – выгляди как окружающий пейзаж, маскируйся, сливайся с местностью. Чтобы потом выпрыгнуть из воды – блеснуть в солнце чешуёй и похорошеть.
Я бы хотел написать текст-драму, текст-триллер, текст-детектив, текст-плач. Плач рыбы. Иногда я вижу людей и думаю: ты, я, он, она – рыба, эта рыба плывёт и плачет. Но этого никто никогда не видит: кругом же вода. Целый океан слёз. Но и внутри самой рыбы есть такой же солёный горький океан. И эти слёзы нам никогда не выплакать.
Дмитрий Воденников, поэт