Д. Быков. Булат Окуджава. Серия «Жизнь замечательных людей». – М.: Молодая гвардия, 2009. – 777 (7) с.: ил
Несмотря на то что нынешняя ЖЗЛ растеклась, как в половодье, что твой реализм без берегов, смириться, что под её стандартной павлёнковско-горьковской обложкой оказался Булат Окуджава, было бы равносильно тому, как если бы академический том Венгеровской библиотеки отвели бы приснопамятному Баркову! И трудно смириться с этим, конечно же, не потому, что Окуджава не замечательный человек, а потому, что советская память с её ненавистью к инакомыслию доднесь тяготеет.
А то, что Окуджава мыслил иначе, нежели большинство соплеменников (и даже сопланетников), сомнений не вызывает. Довольно того, что это он, фронтовик, рискуя вызвать очередное улюлюканье в свой адрес, незадолго до кончины первым произнёс, что никакая война – по определению! – не может зваться великой: великой может быть только Победа. «Смиряться» с этой крамолой нам века не хватит!
Тем более что, по словам автора книги Дмитрия Быкова, за первое десятилетие после Окуджавы «мы можем с полной уверенностью сказать, что почти построили Советский Союз, но без Окуджавы…».
Первые отзывы и печатные отклики на эту его книгу были кислыми, вплоть до резко отрицательных, включая развязные. Кого-то не устраивала репутация автора, кто-то ревновал – не без оснований! – к его плодовитости. Однако в большинстве своём претензии рецензентов оставались малоубедительными или голословными.
Возражения критиков книги были бы куда менее отвлечёнными, заметь они досадные неточности, в неё просочившиеся, видимо, из-за спешки с изданием. Так, «Тарусские страницы» называются всё же не «Калужскими страницами» (с. 273). Будущую жену Галактиона Табидзе звали Ольгой, а не Марией Окуджава (с. 47) – о чём автор прекрасно знает и сам. Имя-отчество няньки маленького Булата нам известно отнюдь не единственно из «Упразднённого театра», но и из стихотворения «Нянька», на которое автор ссылается парой страниц ниже, – «Акулина Ивановна, нянька моя дорогая…» (с. 70 и 72). Режиссёр и поэт Владимир Шмидтгоф-Лебедев, отец Ольги Арцимович-Окуджава, умер не в 1943 году (с. 459), а в 1944-м (с. 418). Приписанный ему автором фильм «Академик» в советском кино не значится. Видимо, это всё же «Макар Нечай» (1940), картина про новатора-селекционера, прообразом заглавного героя в которой послужил прославленный сталинский и хрущёвский академик – орденоносец Трофим Лысенко. Фильм Марлена Хуциева по сценарию Анатолия Гребнева называется всё же «Июльский дождь», а не «июньский» (с. 602 и не раз в других главах). В «Белорусском вокзале» всё же не двенадцать, а десять частей (с. 603). Фильм «Деревня Утка» поставлен в 1976-м, а не двумя годами ранее и не Геннадием Шумским, а Борисом Бунеевым (с. 622). (Вполне допускаю здесь вариант постановки «Вкуса черешни», когда будущий спектакль начинала ставить Екатерина Еланская, а вытянул его и довёл до ума Олег Ефремов. Но так ли было на студии Горького с «Деревней Уткой», не знаю. Это всего лишь мой домысел…) Все эти блохи легко исправимы, но так же легко без этого можно было бы и обойтись. Но «…по капле это на Капри, а нам – подавай ведро…»: у нас упраздняют не только театр, но и с грамотными корректорами сведущих редакторов!
Куда как непросто обстоят дела в книге и с приводимым в Приложении сводом песен Булата Окуджавы, составленным Григорием Симаковым. Ловишь себя на ощущении, что Д. Быков, скорее, от этого списка отталкивается, чем на него опирается. Даже в количестве авторских песен Б. Окуджавы у Быкова и Симакова наблюдаются расхождения в несколько десятков названий, и это при том, что песен у Окуджавы всего около двухсот.
Собственно, песни на стихи поэта, музыка к которым была написана другими композиторами, не являются песнями Булата Окуджавы. Их полный список вряд ли поддаётся учёту, включая самодеятельных композиторов – таких как, скажем, Алексей Кагирин. Если же ограничиться остающимися в этом своде (а он единственный из опубликованных доныне, претендующих на полноту!) авторскими песнями поэта числом около полутора сотен, то недоумеваешь: а где же остальные песни Булата Окуджавы? Где «Песенка об открытой двери» («Когда метель кричит, как зверь…»), Песенка об арбатских ребятах («О чём ты успел передумать, отец расстрелянный мой»), «Песенка короткая, как жизнь сама…», «Настоящих людей так немного…», где «Надпись на камне» («Пускай моя любовь как мир стара…») и ещё несколько десятков авторских песен? Кстати, в основном корпусе книги сам Дмитрий Быков говорит о ста семидесяти авторских песнях Булата Окуджавы. Но и эта цифра не окончательная и требует уточнений.
Вообще свод песен Булата Окуджавы испещрён неточностями. Застольная песня «Николай нальёт…» (из «Леса» Владимира Мотыля) приписана Исааку Шварцу, тогда как музыку к ней написал Александр Журбин. «Счастливый жребий» и «Две дороги» впервые прозвучали не в фильме «Эта женщина в окне», а восьмью годами ранее, в 1985 году, – в «Законном браке». Шестнадцать песен к спектаклю Ленинградского театра музыкальной комедии «Мерси, или Старинный водевиль» написаны на стихи поэта композитором В. Гевиксманом, а вот песня последнего из «Цепной реакции» – «Старый причал», – которую поёт в фильме Майя Кристалинская, существует и как авторская на мелодию в минорном ладу: есть её запись в исполнении Булата Окуджавы, который, за редчайшими исключениями, исполнял лишь песни на собственные мелодии.
Но как-никак Приложение – это не сама книга, а её часть, составленная к тому же не Дмитрием Быковым.
Автор же книги (подозреваю, не без некоторого кокетства) признаётся в газетном интервью: «Когда хвалят – это вызывает некоторые подозрения. Меня за «Пастернака» довольно много хвалили, причём те люди, с которыми я не желал бы иметь ничего общего. С Окуджавой я возвращаюсь в родную стихию попрёков, обид, недоумений и личных претензий». И далее по-своему убедительно это аргументирует.
Есть в такой позиции разумное спортивное стремление упредить удар, наскок, лобовую атаку. Но есть и нечто другое, куда более существенное.
В итальянском языке широко распространено слово provocazione, которое в отличие от родной «провокации» не столь грамматически педжоративно и не так уж однозначно уничижительно. Так, «провокативность» по нему значит отнюдь не склонность к провокации, а, напротив, умение выявить скрытое, послужить лакмусом, а порой и усыпить бдительность ретивых церберов, а то и раздразнить их.
Уже вводная литературоведческая глава жизнеописания о сродстве двух поэтов – начала и второй половины XX века, русского и советского – Блока и Окуджавы способна вызвать неоднозначные суждения. Она столь же блистательна по мастерству аргументации, сколь и спорна по существу. Окуджава и символизм? Где имение, а где наводнение?! Поэтика Блока и стилистика Окуджавы всё же противятся сопряжению. Но если встать на позицию Дмитрия Быкова и попробовать разделить его концепцию, то в парадоксальности такого сведения выявится своя логика. И глубоко неправы первые рецензенты книги, которые суждения о ней распечатывали, успев прочитать лишь эту, собственно, внебиографическую часть.
А Дмитрий Быков, этакий наш современный Виктор Шкловский, манежит, лукавит, порой намеренно водит читателя за нос и, лишь рассеяв, если не усыпив, твоё внимание, в последнюю очередь проговаривается зорким и метким наблюдением. И ты спохватываешься, как же тебе самому не пришло в голову сопоставить начало песенного марафона Окуджавы с гастролями в Москве Ива Монтана в декабре 1956 года, первую московскую авторскую песню «На Тверском бульваре» с песенным рефреном певца парижских бульваров! Или на сродстве двух поэтик Окуджавы и Светлова.
Обладая феноменальной эрудицией, свободно владея биографическим материалом практически во всей его полноте, автор тем не менее без боязни признаётся в том, что много чего ему неведомо из обстоятельств жизни героя его повествования. Но ведомого ему вполне достаёт на то, чтобы не польститься на автобиографические повествования поэта как на бесспорный и единственный источник его жизнеописания. Но диалектический принцип вживания по Станиславскому и отстранения по Мейерхольду ведом не только Дмитрию Быкову. Окуджава не менее своего биографа лукав и не уступит ему в умении петлять в сюжетных хитросплетениях повестей и рассказов о себе самом при всём их внешнем простодушии и незатейливости.
Мастерски освоив принцип намеренно «ложного хода», Быков идёт здесь вслед за Окуджавой. В определении формулировки понятия «народ» он не утверждает, а лишь предлагает предположить, что «народом называется тот, кто пишет народные песни». Сказано не без намерения раздразнить будущих оппонентов, точно промелькнул кусок красной тряпки для уже разъярённого за барьером быка. Не хуже Окуджавы Быков знает, что «народ – категория историческая», и при желании мог бы процитировать своего героя, который в унисон классикам марксизма, когда бывало необходимо, весомо утверждал это. Но Дмитрию Быкову в данном случае нужен был ещё один кирпичик в возведении блистательной главы «Новая народная песня», где убедительными аргументами послужат и «народ-языкотворец» Маяковского, и народ как творец фольклора.
Вопреки, повторюсь, фактологическим и фактографическим неточностям, которые легко устранимы при переизданиях, книга Д. Быкова о Б. Окуджаве берёт в полон своей концептуальностью, как бы ты порой ни сопротивлялся отдельным положениям авторской концепции. Впервые после долгих лет советского заушательства Окуджавы, нежелания и неумения ввести его поэзию, прозу и сам феномен поэта в прокрустово ложе официозных догм, даже после официального государственного признания в последнее десятилетие жизни (вплоть до Государственной премии СССР, от которой он вежливо, но твёрдо уклонился), – спустя всего лишь ещё одно десятилетие после кончины поэта появляется книга о его жизни и творчестве, лишённая как намеренной лжи, так и патоки пополам с елеем, зато исполненная неподдельной любви к герою повествования, столь же биографическая, сколь и аналитическая. И прав академик Г.С. Кнабе, историк-латинист и культуролог, давний исследователь и поклонник творчества Б. Окуджавы, человек окуджавского поколения, в чьих биографиях сопряглись арбатское детство и фронтовой опыт, сказавший, что отныне говорить и писать о поэте, минуя книгу Д. Быкова, уже невозможно.
К тому же это первая и на сегодняшний день полная биография Булата Окуджавы, рискну предположить, не только на русском языке, но и в мире. И академик Кнабе прав и с этой точки зрения: на книгу будут опираться не только будущие отечественные, но и зарубежные исследователи.
Помнится, в той же ЖЗЛ в 1960-е годы вышел не меньший по объёму том В. Шкловского о Льве Толстом, а в 1970-е в «Жизни в искусстве» – его же книга о Сергее Эйзенштейне. (Именно острослов Эйзенштейн своего соратника и старшего современника аттестовал хлёстким мо – «материал для гения».) Помнятся и разговоры о том, что всего масштаба и всего величия героев ни та, ни другая книга не достигают. Зато обе остались бесспорными вехами в истории литературы и искусства, литературными образцами не только своей эпохи. Осмелюсь предположить, что книгу Д. Быкова о Булате Окуджаве, книгу нашего современного Шкловского, ждёт схожая судьба.