До осени 1968 года я вовсю писал и печатался. Пропивая в Сандунах свои гонорары, обычно мы шутили так: «Старики, а ведь мы – писатели. – Тут пауза и дальше хором: – Но неплохие!»
А осенью шестьдесят восьмого я на ходу, в метро, открыл свежий номер «Нового мира». Пробежал оглавление: «Бухтины вологодские, завиральные». Конечно, начал с них, ибо у вятских с вологодскими историческое противостояние. Когда в вятских лесах нет белок, значит, вятский лесник проиграл их в карты вологодскому. На первой же станции я выскочил из вагона, помчался наверх. Мне надо было куда-то приткнуться, чтобы остаться одному, чтобы читать. То, что я начал читать под землёй, меня потрясло. Примерно такое же потрясение, с годами исчезнувшее, было при чтении «Одного дня Ивана Денисовича». Но там были политика, сенсация, разоблачение… Здесь же было всё настолько просто, всё такое пережитое мною, моей роднёй, моим народом и написанное с такой лёгкостью, с таким юмором, обличающим высочайший талант, что читал, забывая дышать. Вцепился в журнал, боясь, что он исчезнет как приснившийся. Дочитал и поднял голову. Я сидел у подножия памятника Пушкину.
Я понял, что жизнь моя как писателя закончилась. Писать после вот этого, написанного не мною, было бессмысленно. А ведь прочёл о том, свидетелем чего был сам, сам испытал все эти издевательства над народом в послевоенные и в кукурузные времена, гонения на Церковь, обнищание людей, давление идиотской идеологии марксизма-ленинизма, снос деревень, высокомерие и хамство номенклатуры, нищету людей и их незлобие, их терпение и объединяющую всех нас любовь к Отечеству. Да, был уже написан «Вертер» и всякие штуки, что посильнее «Фауста» Гёте», но до «Вологодских бухтин» им было, как до звёзд. Там была литература, здесь жизнь.
С боязнью и трепетом начинал читать «Привычное дело». И недавно, спустя сорок лет, перечитал. И вновь, как и при первом прочтении, разревелся в том месте, когда Иван Дрынов сидит на могиле Катерины и потрясённо и безропотно спрашивает жену: «Катя, ты где есть-то? А я вот, а я вот, Катя...». И горе пластает его на холодной земле. Ни разу не посмел я спросить Василия Ивановича, как он писал эти строки? Думаю, он и не помнит. Думаю, многие страницы беловской прозы написаны за него его ангелами.
Счастлив я, имея в этой жизни брата во Христе Василия. Счастлив, что присутствовал при начале создания великого «Лада» – этой поэмы о России, о русском народе. Это подвиг, равный «Толковому словарю живого великорусского языка» Владимира Даля и «Поэтическим воззрениям славян на природу» Афанасьева. Даже больше. У Афанасьева всё-таки очень силён элемент язычества, а у Белова всё освещено фаворским сиянием христианства.
Одновременно с трудами Василия Ивановича тогда же начал снимать родину Василия Ивановича его друг Анатолий Заболоцкий. Мороз в Тимонихе был такой, что долго не могли завести машину. Ходили за кипятком на ферму. Весь день мы с Василием Ивановичем пытались затащить Анатолия в машину, бесполезно. Вечером он уже не мог даже идти, окоченел. Мы втащили его в избу и почти весь запас горючего, предназначенный к употреблению внутрь организма, извели на растирание рук и ног великого мастера фотосъёмки. Он даже говорить не мог, только глаза радостно блестели.
Баню топили. Ту самую, о которой есть знаменитое стихотворение «По-чёрному топится баня Белова» и из которой однажды выскочил японский профессор с криком: «Тайфун!». Тогда же я с размаху, выходя из дверей, треснулся головой о верхний косяк. Даже присел. Вскоре приложился и Анатолий. Белов, огорчённо охая, жалел нас и всё приговаривал: «Да что ж вы это всё о косяк-то трескаетесь? И Передреев, и Горышин, и Горбовский, и Женя Носов. Личутин же не треснулся. И ни Абрамов, ни Балашов». – «А Астафьев трескался?». – «Он вас поумнее, заранее нагнулся». Когда в Тимониху, эту священную Мекку русской литературы, поехал Распутин, я предупредил его насчёт косяка. Он поехал, вернулся. – «Ну как?» – «Конечно, надо ж было отметиться».
Помню гениальный ответ Василия Ивановича на мои хвастливые слова. Мы сидели с ним, и я, раздухарившись, заявил: «А ведь я, Василий Иванович, тебя перепишу». Он посмотрел, прищурился и спросил: «От руки перепишешь?» Слышите, нынешние молодые? Займитесь. Не всё же Чехову лермонтовскую «Тамань» от руки переписывать.
Вообще зря сейчас замолчали и не обсуждают роман Белова «Всё впереди». На него тогда так торопливо набросились, так вульгарно и примитивно истолковали. На самом деле всё сложнее и страшнее.
Перестройка и демократия как способ дальнейшего уничтожения России набирают обороты. Врагам нашего спасения ненавистна русская культура, и особенно наша любовь к России. И тут врагам России будет абсолютна безразлична национальность любящих её. Ты не хочешь променять родину на общечеловеческие ценности? Умирай. Для тебя Христос дороже жизни? Умирай. Для тебя русская земля не территория, а мать сыра земля? Ложись в неё. Вот что такое – всё впереди.
Так кто же спасётся? И как спастись? Но об этом к следующему юбилею Василия Белова.