Война лишила нас детства
Татьяна Соловьёва,
жительница
блокадного Ленинграда
Для меня это и радостные дни, и грустные. Я была маленькой, когда началась война, и многого не понимала. Поначалу казалось, что всё идёт как прежде. Но вот куда-то исчез родной дядя, который всегда приносил вкусные конфеты, а вскоре ушёл любимый отец – и сразу всё изменилось. Стало холодно, постоянно хотелось есть. Вокруг умирали люди: от голода погибла красивая и талантливая тётя, дедушки и бабушки. Мы с братом остались только с мамой, и нам грозила участь ушедших. Но мы выжили, так как нас, уже не ходящих от истощения, отправили в эвакуацию. На войне погибли отец и дядя. По возвращении в родной город мы продолжали выживать – маминой зарплаты не хватало. Порой уходили в школу голодные, а возвращаясь домой, пили чай и перебивались только хлебом… Конечно, те, к кому вернулись отцы, питались лучше, и, что скрывать, мы им завидовали…
Великая Отечественная лишила нас радостей детства и юности! В наши дни, когда идёт война с Западом на Украине, мужчины вновь уходят на войну, я очень жалею детей, у которых отцы не возвращаются. Несмотря на то что сегодня другое время и дети материально обеспечены, им не хватает важного – отцовского внимания и ласки!
Великое напоминание
Анатолий Белинский,
ветеран ВОВ
Победа навсегда останется великим напоминанием о силе духа нашего народа, его стойкости в борьбе с чёрными силами фашизма. Мой отец погиб в этой войне в августе 1941 го, старший брат Борис в двадцать один умер от ран в январе 1945 года в битве за Берлин.
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны.
В том, что они – кто старше,
кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь –
Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…
Почему мы победили
Михаил Кураев,
житель блокадного Ленинграда
Завешенный на праздник кумачом Мавзолей… Парад «в честь парада»... Только бы не вспоминать 7 ноября…
Блокада… Санкт-Петербурга? А я, да простят мне исправители истории, совсем не уверен, что Санкт-Петербург защищался бы с таким же жертвенным ожесточением, как Ленинград. Не уверен…
Я рассказывал студентам Тульского университета о том, как накануне Курской битвы в 1943 году были ковровыми бомбардировками положены «в хлам» ярославские шинные заводы и Горьковский автозавод, выпускавший танки, артиллерию, даже подводные лодки. Рассказывал о том, в какие сроки и каким трудом эти восставшие из пепла предприятия снова дали военную продукцию. Рассказывал, как главный конвейер ГАЗа начал работу под брезентовой крышей, как наши энергетики, потеряв треть мощностей к 1942 году, в 1946 году превзошли довоенную выработку электроэнергии… С полтысячи студентов слушали затаив дыхание, а потом бросились с вопросом: «Почему нам об этом не рассказывают?!»
Не потому ли, что Победу одержал советский народ, одержали полки, на знамёнах которых было выткано золотом: «За нашу Советскую Родину». Это надо осмыслить без лукавства и умолчания.
Без юбилейных медалей
Борис Подопригора,
полковник в отставке,
ветеран Афганистана и Чечни
Ловлю себя на мысли, что о Великой Отечественной сужу по литературе, а не по воспоминаниям отца, получившего первую Красную Звезду в новогоднюю ночь с 41 го на 42 й. Скажу больше: собиравшиеся в нашем доме сослуживцы отца – в основном рядовые той войны – о ней почти не вспоминали, как будто чего-то стеснялись. Да и до 1965 года, то есть ко времени, когда у меня, родившегося в 1955 м, закладывались первые представления о войне, 9 Мая особенно и не праздновалось. Общим фоном запомнились застольные споры о том, какой командир, точнее, командарм берёг людей, а какой нет. И всё же один эпизод, рассказанный отцом, врезался в память – это был единственный случай, когда отец заплакал. Дело, по его словам, было так: пожилой комиссар прибыл в полевой госпиталь, чтобы из раненых собрать хотя бы взвод. Комиссар обратился к лежащим на шинелях-носилках, а то и на ветках, с вопросом: у кого в Ленинграде остались родные, кто их может защитить? Откликнулись все без исключения. Даже те, кто не мог встать. И уж точно далеко не у всех откликнувшихся оставались в Ленинграде родственники…
Не знаю почему, но отец не любил торжественных собраний, посвящённых Дню Победы. И посещал их только по разнарядке. Но на повседневном пиджаке всегда носил орденскую планку. Без юбилейных медалей.
Не за ранги наград
Валентина Ефимовская,
поэт
Все родные мои в Невских землях лежат,
Кто-то – в общей блокадной могиле,
Кто-то – на поле пал…
Не за ранги наград,
За Россию России служили.
За неё и лишения чтили как дар,
Не боялись ни жизни, ни смерти,
Под защитой молитв,
не снимая креста,
Богатели трудом милосердья.
Помнить об этом
Александр Мелихов,
главный редактор литературного журнала «Нева»
В моей семье старшее поколение не любило говорить о непоправимом, сыпать соль на раны. Сколько себя помню, всегда знал, что у мамы был брат дядя Саша, который в войну «без вести пропал». Я по детской глупости не видел в этом трагедии – ну, пропал и пропал, так уж мир устроен. Тем более что если о дяде Саше и вспоминали, то всегда что-то смешное. То, как он ругался: «Весь дом провоняли этой гусятиной!» Или как они с моей мамой ехали поступать в институт, а Саша вёз с собой баян. И, чтобы не украли, где-то на пересадке он положил баян себе под голову и заснул. Мама вытащила баян у него из-под головы, а он так и не проснулся.
О немцах – не то что о ненависти к ним, даже о неприязни – никогда не говорили. Как будто дядю Сашу унесла какая-то безликая космическая сила. И когда уже в 1960 х моя мама по путёвке побывала в Литве и в пансионате по соседству поселилась немецкая группа, она против этого ничего не имела – идея мстить целым нациям была ей совершенно чужда. Но вот когда немцы устроили вечеринку, у мамы это вызвало брезгливую горечь: «Ведь в этих местах Саша погиб... Пусть приезжают, пусть живут, это уже другие немцы, сын за отца не отвечает – но пусть всё-таки держатся поскромнее».
Эту горечь в мамином голосе я слышу до сих пор, хотя её уже много лет нет с нами.
И ещё в моей душе звучит величественное вступление «Звезды» Казакевича: «Дивизия, наступая, углубилась в бескрайние леса, и они поглотили её.
То, что не удалось ни немецким танкам, ни немецкой авиации, ни свирепствующим здесь бандитским шайкам, сумели сделать эти обширные лесные пространства с дорогами, разбитыми войной и размытыми весенней распутицей».
Дальше автор спускается с этой высоты на уровень лиц, отдельных бойцов – разведчиков, отправляющихся в немецкий тыл, и каждый виден, каждый неповторим: истеричный жуликоватый храбрец, невозмутимый сибирский богатырь, юный витязь без страха и упрёка, – они кого-то убивают, кого-то допрашивают, за ними гонятся, их травят, как на охоте…
И тут снова вступает эпическое величие.
«Они шли, обессиленные, и не знали, дойдут ли. Но не это уже было важно. Важно было то, что сосредоточившаяся в этих лесах, чтобы нанести удар исподтишка по советским войскам, отборная дивизия с грозным именем «Викинг» обречена на гибель».
Взгляд повествователя поднимается ещё выше.
«На тысячи карт между тем синим карандашом наносился район сосредоточения дивизии «Викинг». Из штаба армии данные эти внеочередным донесением пошли в штаб фронта, а оттуда – в ставку Верховного главнокомандования, в Москву.
Если в дивизии и корпусе данные Травкина были восприняты как событие особой важности, то для штаба армии они имели уже хотя и важное, но вовсе не решающее значение.
Штаб фронта взял эти сведения на заметку как показательное явление, доказывающее лишний раз интерес немцев к Ковельскому узлу. Верховное главнокомандование, для которого мошкой были и дивизия «Викинг», и в конечном счёте весь этот большой лесистый район, сразу поняло, что за этим кроется нечто более серьёзное: немцы попытаются контрударом отвратить прорыв наших войск на Польшу».
Вот эта картина и живёт в моём сердце вечной печалью. Невероятное мужество, воинское мастерство, самопожертвование, показанные крупным планом, с исторической высоты уже неразличимы. И всё, что мы можем, – помнить об этом, уже не различая лиц.