В ночь с 27 на 28 октября Лев Толстой покинул Ясную Поляну навсегда
Инна КАБЫШ
Логично – и соблазнительно – в год Семьи, являющийся одновременно и годом юбилея Толстого, написать о семье великого писателя.
Как говорила наша учительница литературы: «Какая жена была у Толстого – друг, советчик, помощник! Не то что у Пушкина…»
Кстати, о Пушкине. Если уж сравнивать, то путь Пушкина – при всей его сложности – был путём от, как тогда говорили «афеизма», к православию и Святогорскому монастырю, тогда как путь Толстого – от православия (самой яркой, если не единственной точкой пересечения с которым был день его рождения – 28 августа – Успение Богородицы) к Астапово и Заказу.
Кстати, о православии.
Пришла я на Троицу в храм и, как заведено в этом храме, прошла вперёд, где всегда стоит матушка настоятеля храма, и протянула ей свою исповедь в письменном виде. Когда таких записок у матушки набралось достаточно, она передала их дьякону, специально для этого вышедшему из алтаря и по получении записок сразу же туда вернувшемуся.
Затем тот же дьякон вынес маленький столик и расположил на нём многочисленные исповеди. В самом конце службы настоятель вышел из алтаря и стал, беря записку, называть написанное на ней имя.
Исповедующиеся, услышав своё имя, подходили к батюшке, тот накрывал их епитрахилью и читал разрешительную молитву.
Быстро, чётко, без лишних (а точнее, без всяких) слов.
Таинство, оно, конечно, и есть таинство, и неважно, в какой форме происходит.
Но я, наблюдая эту сцену, помимо своей воли вспомнила печально знаменитую 39-ю главу романа «Воскресение», где Толстой описывает сцену причастия.
Не хочу проводить никакой аналогии.
Но – да простит меня Бог! – есть что-то не просто «слишком человеческое», а порой механическое в православной службе.
Чтобы это почувствовать, необязательно быть Толстым.
Помнится, в школе мы тщательно конспектировали статью Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции»: учительница представила её нам в виде таблицы, где в одной колонке были перечислены «сильные», а в другой «слабые» стороны великого русского писателя.
При всём моём теперешнем неприятии аргументации Владимира Ильича я не могу отрешиться от ощущения, что сам вопрос вождём русской революции поставлен правильно: Лев Толстой действительно является зеркалом русской революции, в особенности Толстой-семьянин.
Как известно, Толстой, впрочем, как и Пушкин, женился в сознательном возрасте, женился не потому, что влюбился, а скорее, влюбился потому, что решил жениться.
«Я женат и счастлив», – писал о своём новом состоянии Пушкин. «Неимоверное счастье», – как бы вторил ему Толстой в дневнике 1862 года, через 2 дня после венчания.
«Жена у Вас идеальная», – писал Толстому Фет («Чистейшей прелести чистейший образец»).
Свою семейную – яснополянскую – жизнь Толстой устраивал всерьёз и надолго.
«Работаю, рублю, копаю, кошу…» – писал он тому же Фету. Он хочет быть примерным мужем и любящим отцом. В семье один за другим рождаются дети.
Толстой создаёт план идеальной семейной общины: «…доход отдать на бедных и школы… Жизнь, пища, одежда – всё самое простое. Всё лишнее – фортепиано, мебель, экипажи – продать, раздать. Цель одна – счастье своё и семьи – зная, что счастье это в том, чтобы довольствоваться малым и делать добро другим».
Иными словами, построение социализма в одной отдельно взятой семье. Как это похоже на чаяния русской революции построить земной рай в одной отдельно взятой стране!
И похоже тем больше, что «рай» этот строится собственными силами, без Бога.
Ведь Толстой отрицает не только церковные обряды, но и божественную сущность Христа.
А социализм, как заметил современник Толстого Достоевский, «по преимуществу атеистический вопрос… вопрос построения Вавилонской башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю».
Социализм – это религия людей, «звучащих гордо».
Да ведь и о Толстом встречавшийся с ним наместник Лавры Вениамин Кавелин с сожалением констатировал: «Заражён такою гордыней, какую я редко встречал. Боюсь, кончит нехорошо».
Это «нехорошо» начиналось исподволь.
Сначала размолвками между супругами. Затем припадками и истериками Софьи Андреевны, той самой, которая родила Толстому 13 детей и 8 раз переписала «Войну и мир».
С 1884 г. семейные скандалы сотрясали Ясную Поляну непрерывно.
«Нашла коза на камень», – как любил шутить Лесков.
В своём дневнике этой поры Толстой записывает: «Разрыв с женой уже нельзя сказать, что больше, но полный».
Кстати, о дневнике. С некоторых пор Софья Андреевна, боявшаяся в дурном свете предстать перед потомками, начинает охотиться за дневниками мужа.
Он заводит тайник для дневника. Она его обнаруживает.
С 1908 г. он заводит «тайный» дневник.
Жизнь превращается в сущий ад, когда к разладу между супругами добавляется раскол среди детей: дочери (особенно Александра) становятся на сторону отца, сыновья (особенно Лев) – на сторону матери.
Как всё это похоже на то, что совсем скоро произведёт русская революция: раскол нации на два лагеря, оскудение любви, вражда, ненависть.
«Он – зверь, он проповедует любовь, в нём никогда не было ни крошечки любви…»
«Она совершенно лишена всякой религиозной и нравственной основы, в ней даже нет простого суеверия…»
В самое последнее время Софья Андреевна сделала жизнь в Ясной Поляне невыносимой: она неусыпно шпионила за мужем, подслушивала, подсматривала, рылась в рукописях.
Он боялся спать по ночам (как вскоре будут бояться миллионы его соотечественников).
«Побег» стал неизбежен.
В конце жизни и Пушкин «замыслил побег», но, помнится, замыслил его не ОТ жены, а С ней (от суеты). Одни из его последних строк: «…а мы с тобой вдвоём Предполагаем жить».
Последняя дневниковая запись, сделанная Толстым в Ясной Поляне: «Тяжесть всё увеличивается».
В ночь с 27 на 28 октября 1910 г. он уходит. Наутро после его ухода она бежит топиться. Толстой, как известно всему миру, «добежал» до станции Астапово. Софья Андреевна, вынутая из пруда и догнавшая мужа, пришла попрощаться, но он был без сознания и ничего не слышал.
Его похоронили рядом с Ясной Поляной в лесу «Заказ», где, по детским рассказам брата Николеньки, была зарыта «зелёная палочка», приносящая счастье всем людям.
В русской революции, несмотря на весь её трагизм, тоже есть что-то детское: вера в волшебную палочку.