Елена Сазанович, писатель, драматург, сценарист
«Я хочу России!»... «Моё сердце в России!»… Как она была давно. Россия. И этот золотой месяц в пенной волне моря. Почему бы его не достать? Ему казалось тогда всё возможным. И он пошёл за ним. Наперекор взволнованному морю. В шляпе, в пальто. С неизменной тростью. И вот уже вода по самое горло. А месяца нет. И он так же вернулся обратно. Продолжая верить, что когда-нибудь… Непременно… Да какой он гражданин мира! «Я русский, а не гражданин Вселенной, и уж меньше всего гражданин старенькой, скучненькой, серенькой Европы…» Потому что только русский может поверить в то, что месяц можно достать из моря. И не просто поверить. И повести за собой других. И главное – когда-нибудь его достать. Вот в чём она, русскость! Потому что только русский может четырежды совершить кругосветку, но окно в Европу таки захлопнуть. Знать более 20-ти языков, чтобы разговаривать на одном. Только русский может устроить бурю в стакане воды. Чтобы на дне увидеть – месяц…
Я же всегда их не любил! И какого чёрта я здесь! В убогой парижской квартирке, с разбитым окном в Париж. Которое он сам же и разбил. От очередного отчаяния. Когда даже нет смысла вставлять новое. Как нет и гарантии, что отчаяние не вернётся. Как темно… Как холодно… Ветер… Марина… Мой самый верный товарищ и друг. И как часто я жалел, что не больше. Наверное, потому, что она меня боготворила. А это не любовь... Она перекрестила меня на прощанье. Тогда, в Москве. Она чувствовала, что я уезжаю навсегда. Только она это чувствовала. Марина Цветаева. И она была права: «Революции делаются Бальмонтами и держатся Брюсовыми». Но Бальмонты ещё делают историю. И когда её пытаются переписать, Бальмонты одни из первых оказываются под прицелом. Почему?..
Он часто сравнивал себя с Байроном. Оба – из благородных по происхождению. Оба – революционеры по убеждению. И поэты – по призванию. Эксцентрики – по желанию. Нет, я не Байрон! Я – Бальмонт! Прошу не путать. . Подумаешь, прихрамываю, как он... Так же с пяти лет он научился читать, а с десяти – сочинять! Эпатажные выходки на самом деле – гнев против сытых. Пылкая любовь – в крови. И революция – в крови. Невозможно быть счастливым, когда другие несчастны! Это не просто непорядочно. Это подло! Да, я, как Байрон… Мы – отверженные. Аресты и изгнание. И наконец – эмиграция. Навсегда. Уже по своей воле. И я мог, мог, как и он, участвовать в восстании. За свободу чужой страны! Потому что революционеры бывшими не бывают! Но мне уже не 36… Нет, я не Байрон. Я гораздо старше… «Байрону легко было быть Байроном». А Бальмонту трудно быть Бальмонтом. В России. Даже когда вся Россия в него влюблена.
Его выгоняли из всех учебных заведений, включая Московский университет. За участие в революционных кружках. За революционные прокламации. За революционную агитацию. А он шёл вперёд. Как всегда с гордо поднятой головой. И детской улыбкой. Самый лиричный из лириков. Подсолнечник! Так однажды назвала его Марина. А он шёл вперёд, по Невскому, чуть прихрамывая. С револьвером в кармане. И красным флагом в руках. Это он строил баррикады. Это его бросали в Бутырку. Это он участвовал в краснопресненском декабрьском восстании и во всех революциях. Это его дерзкие строки звучали на улицах и площадях. И это его не раз ждало изгнание… И это его стихи – категоричные, без прощения – гремели по всей стране. «Наш царь», «Николаю Последнему», «Царь-ложь», «Преступное слово», «Будто бы Романовым»… Стихи арестовывают вслед за автором. И судят. И Бальмонт покидает Россию. А стихи остаются. Ведь стихи арестовать невозможно. Их эхо мятежный ветер разносит по всей измученной стране. И уносит далеко-далеко за её пределы… Самый символичный из символистов. Подсолнечник! «Будем как Солнце!..» «Я русский, я русый, я рыжий! Под солнцем рождён и возрос!..» «Я верю в Россию, я верю в самое светлое её будущее!..» Он до конца считал себя революционером и бунтарём, мечтающим о «воплощении человеческого счастья на земле».
Он умирал в оккупированном фашистами Париже. В холодной постели. В приюте Матери Марии, где прожил последние годы своей бурной жизни. Такой непривычно тихий. Такой отрешённый от мира. Навсегда разучившийся улыбаться. А ведь скоро Новый год. Разве под Новый год умирают? И что же тогда будет в следующем?.. Перед смертью он перечитал «Войну и мир». А совсем скоро победоносно закончится Сталинградская битва. Но он этого уже не узнает.
Бальмонта называли сумасшедшим. И не простили… Впрочем, за что его могла принять эмиграция? За его революционные стихи? За приглашение печататься в «Искре» Ленина? За работу в Наркомпросе у Луначарского? За его лекции, стихи и переводы? За его дружбу с Горьким, Короленко и Блоком?.. Накануне 1 мая 1920-го в Колонном зале Дома Союзов он прочёл «Песнь рабочего молота». А перед отъездом за границу поэта громко чествовали к 30-летию выхода первого поэтического сборника. За рубеж он уехал не на их пароходе. И не скрылся тайно из страны. Тем самым нарушив «церемониал» бегства из Советской России и прибыв в Париж «не подстреленным». Заграницу его отправил Луначарский. С заданием изучить революционное творчество народных масс. С командировочными на полгода безбедной жизни с семьей. И на лечение. А Луначарский редко ошибался. И отпускал тех, кому доверял. Эмигранты дружно назвали Бальмонта большевиком и чекистом. Он пытался оправдаться, периодически поносил Советы. Но там всегда помнили, что он – самый революционный поэт России. Поэт, у которого вышло 35 сборников стихов и 20 книг прозы. Его переводы, которых насчитывалось около 10 тысяч страниц текстов, познакомили русского читателя с Байроном, Шелли, Верхарном, Уитменом, Уайльдом, Лопе де Вега…
Когда-то его назвали «вечной тревожной загадкой». Он так и остался загадкой. Почему он умирает в чужой стране? А может быть, просто Бальмонт выполнил свою миссию? Перед Родиной? Судя по шальной реакции эмиграции? Загадка… «До свидания в Москве!» – Бальмонт пожал руку Луначарскому перед отъездом. Свидания не состоялось. Но как знать. Возможно, где-то там… «Я не знаю в истории ни одного поэта, который бы предал свою Родину». Может, разгадка в этих его словах?
Он всё познал. И высоту. И бездну. Но оказался в стороне. И от вершин. И от пропасти. В его жизни был утраченный рай и добровольный ад. И демоны кружили над ним, и ангелы охраняли его. В его жизни были и праздничные колокольчики, и траурные колокола. Время колоколам кричать. И время молчать. Однажды его колокола замолчали. Может быть затем, чтобы он достал месяц из моря.