Во время эпидемии холеры 1830 года Пушкин, оказавшийся отрезанным карантинными мерами в Болдино, писал в Петербург своему другу П. Плетнёву: «Около меня колера морбус. Знаешь ли, что это за зверь? того и гляди, что забежит он и в Болдино, да всех нас перекусает – того и гляди, что к дяде Василью отправлюсь, а ты и пиши мою биографию...» Ковидный зверь пандемии, забежавший в наши края, немало перекусал народу в России. 29 июня 2021 года не стало Сергея Мнацаканяна. И хотя мы не пишем его биографии, но в юбилейный год поэта всё ещё свежо горькое чувство утраты, накладывая отпечаток на воспоминание об ушедшем товарище…
Поскольку Сергей Мнацаканян был человеком абсолютно литературоцентричным, в разговоре о нём неизбежны литературные ассоциации. Так, вспоминаются известные строки Анны Ахматовой:
Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другой улыбкой.
Я заметила это, вернувшись
С похорон одного поэта.
И с тех пор проверяла часто,
И моя догадка подтвердилась.
На самом деле, думаю я, изменяются не портреты ушедшего, но изменяемся мы, о чём сказано: «...видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют» (Мк. 4:11,12; Лк.). Сакральность смерти изменяет наше зрение, с наших глаз словно спадает мирская пелена, и мы впервые открываем для себя человека в его подлинной сущности, каким он всегда и был, но мы не могли его видеть в экзистенциальной реальности, с той стороны, с которой смотрит на нас Бог.
Как бы в новом измерении открывается теперь мой старый товарищ из послевоенного поколения Сергей Мнацаканян, да, и глаза, и улыбка, и слова, и поступки его, и умение дружить, и стихи его, и проза, и судьба, а через него и время, эпоха, культурный контекст, в котором он жил… И пророческие строки, написанные им в 2019 году за три года до начала СВО, с мистической ясностью передающие узнаваемый ныне видеоряд
Три четверти века шумят за спиной,
как злая метель и как звёздный прибой…
Три четверти века, а дальше туман,
ты смотришь во время, как в телеэкран,
а в этом экране на все времена
любовно целуются мир и война!..
Три четверти века, три четверти ве…
…и дрон, словно ворон, парит в синеве.
5 августа 2019
Неожиданный образ дрона, парящего «в синеве», сегодня воспринимается как предвестие образа народного песенного чёрного ворона, о котором пелось на войне: «...Что ты вьёшься надо мной? / Ты добычи не дождёшься, / Чёрный ворон, я не твой!»
Смотреть бесстрашно и трезво, «как в телеэкран», в неумолимый поток времени – Державин называл его всепожирающим жерлом – может только Поэт. Сергей Мнацаканян заглядывал в это жерло в своих стихах и мемуарах, воспринимающихся скорее как реквием, а не просто воспоминания. Кажется, что державинское грозное, в духе Экклезиаста, предупреждение: «А если что и остаётся / Чрез звуки лиры и трубы, / То вечности жерлом пожрётся / И общей не уйдёт судьбы» – с годами становилось для Мнацаканяна мучительной, почти навязчивой личной драмой. Что особенно понятно, когда он, словно спасатель из завалов бездонной шахты, вытаскивал на свет забытые и совсем неизвестные имена своих современников, товарищей по литературной судьбе и поколению в мемуарной книге «Ретроман, или Роман-Ретро». Но и когда приходилось упоминать, что о его собственных стихах писали и хорошо отзывались Леонид Мартынов, Борис Слуцкий, Николай Старшинов, Анатолий Жигулин, Владимир Соколов, Андрей Вознесенский, Андрей Дементьев, Евгений Рейн, Александр Ткаченко, Александр Аронов… А при этом большинство в лучшем случае только и могли поинтересоваться: «А кто это такие?..»
Время, с которым пытался бороться Мнацаканян, словно предчувствуя свой скоропостижный уход, буквально на глазах одного-двух поколений стремительно ускорило распад культуры, иерархии ценностей, сбросив с пьедестала достойных и недостойных вчерашних кумиров. Хотя для последних из могикан истинной культуры в воздухе всё ещё витал пьянящий аромат атмосферы прошедшей молодости, где живой классик русской поэзии Борис Слуцкий – почти как Державин о Пушкине после выпускного экзамена в Царскосельском лицее – говорил о Сергее Мнацаканяне: «В этом молодом человеке есть искра. Я думаю, даже Божья…»
Помню, с какой наивной убеждённостью что-то изменить С. Мнацаканян бросился изучать законы и скрытые механизмы распространения книжной продукции, когда после гайдаровских реформ рухнула прежняя надёжная и хорошо отработанная система книгоиздания и распространения книг через магазины, книжные киоски, библиотеки. Он выступал в печати в защиту литературы, поэзии, думая, что дело всего лишь в сбое нарушенной системы, которую достаточно слегка отладить, освободить от профнепригодных чиновников, не понимая до конца, что грабительские невежественные «святые девяностые» просто отменили культуру, выбросив её на рынок. На самом деле Мнацаканян оказался в одном стане с Велимиром Хлебниковым, который писал: «Сегодня снова я пойду / Туда, на жизнь, на торг, на рынок, / И войско песен поведу / С прибоем рынка в поединок!»
Начинавший как урбанистический московский поэт, ощущавший себя порою невольником «зябкого чуда стандарта» советской эпохи, где «28 Мнацаканянов / в одинаковых башмаках / достают из пиджачных карманов / одинаково горький табак», но уже заранее провидя, что:
В государстве стали и берёз,
внемля крикам авиакрушений,
я потом задумаюсь всерьёз
о минутах слабости душевной.
Замечательный лирик, блистательный мастер стиха, он не уступал в формальной и метафорической свободе Вознесенскому, с которым его нередко сравнивали, а во многом был глубже, разнообразнее и философичнее, в поздней же лирике – обретя сильную трагическую ноту. Ю. Кувалдин ставил его в один ряд с Бродским и Евгением Рейном. Прожив в 90-е годы несколько лет за границей, он вернулся в Россию как будто другим поэтом и человеком. Именно после возвращения начинается его схватка с временем, с забвением. Схватка, как мы теперь видим, метафизическая. Катастрофу рухнувшей страны он, никогда не замеченный в славословиях советскости, почувствовал как горькое сиротство:
Моя империя! Откуда эти слёзы?
А это музыка советская звучит...
И почти в космических масштабах:
Так вот – смещаются критерии,
не выполняются гарантии –
и расползаются империи,
и разбегаются галактики…
При этом удивит меня, когда в начале 2000-х, работая в «ЛГ», будет заказывать мне жёсткие критические статьи о так называемой поэзии раздутых фигур Макаревича* , Гребенщикова* (признаны иноагентами - Ред.), Пригова, Рубинштейна и др., словно чувствуя в их официально поддерживаемой и щедро оплачиваемой эстетике разрушительную энтропию русской культуры, без которой не может быть государства. Не случайно в беседе с тем же Ю. Кувалдиным на вопрос, состоялась ли вышедшая из подполья антисоветская литература, Мнацаканян, всё больше ощущая в себе некоторую тоску по советской имперскости, радикально ответит: «У известного диссидента генерала Григоренко была книга под названием «В подполье можно встретить только крыс». Я думаю, он хорошо понимал тот круг, в котором вращался». Сказано словно о сегодняшних «испуганных патриотах», о сбежавших от СВО релокантах и затаившихся в своих ныне роскошных подпольях «ждунах», чающих поражения России…
Блестящий поэт, прозаик, верный товарищ, о котором говорили, что у него нет врагов, Сергей Мнацаканян в конце жизни горестно назовёт себя временно уцелевшим. Однажды, проезжая улицами старой Москвы мимо дома, где прошло его детство, он тихо скажет своему спутнику: «Домой возврата нет». Не было его страны, шумного и яркого круга талантливых друзей, коллег, учителей, современников. В «сумерках мирового забвения» его память отыскивала их имена, словно примеряя на себя холод этих сумерек: «Перед лицом вечности безвестный поэт Анатолий Чиков ничуть не меньше знаменитого Евгения Евтушенко, которого тоже, увы, сегодня вспоминают нечасто…»
И как на тех фотографиях, о которых говорила Ахматова, вдруг по-новому прочитывается название первой книги Сергея Мнацаканяна – «Бескорыстье», изданной в Ереване. То, что могло восприниматься всего лишь как некая возможность быть в гармонии с миром и самим собой, а стало судьбой. «Он прожил жизнь, как большинство из нас», – напишет Мнацаканян об одном талантливом забытом поэте, не отделяя себя от всех. Именно это бескорыстие продиктует ему в конце удивительно светлые спасительные строки:
Он блажен, кто сроду нищий духом,
это всё духовная родня,
ангелы над вами ходят кругом –
это значит: около меня…