Дмитрий Орлов-Ростовский. Чары-пожары: Стихотворения.
– М.: Изд-во «Флагман», 2020. – 352 с.
Это оригинальная и самобытная книга. С первых строк чувствуется напор, жар, словно сквозь строки проходит электрический импульс. Эпатажная энергия парадоксальности – вот нерв стиха Дмитрия Орлова-Ростовского, и именно от неё вспыхивают те самые чары-пожары, чувственные, яркие, от которых глаз не оторвать. Речь идёт здесь не столько о любовных и сексуальных переживаниях (хотя и о них сказано немало), сколько о проникновении в тайны нашего мира и тайны внутреннего устройства человека, погружение в глубины которых происходит прежде всего через постижение телесного, физического бытия. Эротический ключ открывает одновременно и красоту женского тела, и двери горнего мира. Это кажется невозможным, но Дмитрию Орлову-Ростовскому такое сращение – телесного и духовного – вполне удаётся. Потому что ключ подобран верно, искренний, без всякой фальши, сработанный поэтически мастеровито и точно с художественной точки зрения.
«Я сексуальный пролетарий» – есть такие строки у Орлова-Ростовского. И это, несмотря на обаятельную иронию, которой пронизана книга (кстати, ироническая палитра автора весьма широка – от мягкой улыбки до едкого сарказма), ключевое утверждение лирического героя. Он призывает читателя отбросить стыд и ложные установки, потому что двигатель нашего мира – это влечение мужчины к женщине и женщины к мужчине. Именно оно работает как основополагающий принцип любого развития – и человеческих отношений, и исторических периодов. Влечение – код всей цивилизации. И из него, по сути, произрастает культура.
Однако, несмотря на некоторую эпатажность, эротика для Дмитрия Орлова-Ростовского – не самоцель. Да, он, конечно, не прочь немного смутить и даже шокировать читателя, и здесь всегда присутствует некий элемент игры и озорства, но всё это, если угодно, с благородной целью: вызвать своего собеседника, читателя, на откровенный разговор о самом главном, без ложных установок и целомудренных поз. Если чуткий читатель откликается на этот призыв, то порой разговор получается проникновенным, а порой разгорается нешуточный спор, но так и должно быть при соприкосновении с настоящим произведением искусства.
Надо отметить ещё и то, что поэтика Дмитрия Орлова-Ростовского по-разному воспринимается мужчинами и женщинами. Например, есть в книге стихотворение, где лирический герой соблазняет чужую невесту, «Они порою просят нас» – мужчины воспримут это как увлекательное эротическое приключение, женщины – как осквернение основ. Кто прав в этом споре? Каждый по-своему, а больше всех – автор, задающий читателю эти трудные вопросы и довольно потирающий руки при виде смущения чопорных дам. В том, чтобы преодолеть смущение, без страха откликнувшись на зов автора, и есть путь к раскрепощению, к личной свободе, которую больше всего ценит Орлов-Ростовский.
Есть в «Чарах-пожарах» и ностальгическая тональность: сожаление о том, что многое уже осталось в прошлом. Но и это подано настолько лирически изящно, что нам остаётся только разделить с автором светлую грусть.
Одуванчик – венчик-птенчик,
Ты меня как будто ждал:
Вспомнил я, как милых женщин
Обожал и обижал,
Золотые косы гладил,
Ручки-ножки целовал,
А потом забавы ради
Дунул-плюнул и пропал.
Разлетелись в синь апреля
Чувства-буйства, только дунь!
Где вы, майские качели?
Начинается июнь…
Эротическая лирика Орлова-Ростовского почти всегда с философским подтекстом. Как уже было отмечено, телесное и духовное крепко спаяны в поэтике автора. Ему свойственно особое, тонкое чувствование меняющихся настроений, пограничных состояний между двумя мирами. Но, даже ощущая внутренний раздрай, можно попытаться увидеть действительность по-своему гармоничной:
Живу в чаду галлюцинаций,
Средь страшных снов и сладких слов,
Не уставая удивляться
Коловращению основ.
То я замёрз, то снова таю,
Вот я влюблён, вот одинок,
Реальна в мире только Майя –
Слепого зрения исток.
Ты наконец добился славы,
Сверг старый строй на перестрой,
Но всё равно под одеялом
Дрожишь мечтательной рукой.
Мир тот и этот – всё едино,
Порой не разбери-пойми,
Но этот мир – большая льдина,
А там – летают соловьи.
Присутствует в книге и гражданская лирика. Не ура-патриотическая и не чернушно-русофобская. Это взгляд неравнодушного человека на свою родину, на соотечественников. И здесь автор опять же предельно честен:
С каким наслажденьем свергает народ
Вчерашнего идола память:
За шею прихватит и в рожу плюёт,
И всё, что от дури, накатит.
Толпа красногубая давит и прёт,
От пьяного пыла зверея…
Я всё понимаю. Но сердце поёт,
И я, гогоча, молодею.
Тут примечательна дата под стихотворением – 22 сентября 1991 года. Это было время самого распада СССР, карьерного взлёта (и падения) известных политических деятелей, хаоса на площадях и в головах. И хорошо, что Дмитрий Орлов-Ростовский, будучи очевидцем, запечатлел тогдашнее безумие в стихах. Да, красногубая толпа, подогретая парами алкоголя, действительно давила и пёрла, сметая на своём пути всех, кто пытался её образумить. И редко кто смотрел на происходящее с той вдумчивой отстранённостью, как Орлов-Ростовский. Обычно поэты-трибуны примыкали либо к одной, либо к другой стороне. Но история и нынешнее время показали, что правы были те, кто оценивал происходящее трезво, не поддаваясь эмоциям. И ведь порой объективная констатация фактов действительно гораздо эффективнее призывов и проклятий:
Ах, где вы, воды синие,
Златые берега!
Россия рот разинула,
А сзинуть не смогла.
Аляска и Финляндия,
Берлинская стена,
История нескладная,
Неверная жена.
Неужто всё потеряно,
За что дрались отцы,
А мы отныне веруем
В таблетки и шприцы.
Врагов немало за морем
И рядом не сочтёшь,
А наши души старые
Утешит только ложь.
У Дмитрия Орлова-Ростовского нет подобострастного отношения к народу, чем отличаются писатели-патриоты. В то же время нет и презрения к нему, которое свойственно многим писателям-либералам. Он рассматривает народ как историческую данность. Например, в поэме «Жители ночи, или Эскиз с силуэтами» мы читаем:
Народ – мерзавец и доносчик?
Народ – страдалец и герой?
Ну как определиться точно?
Он – то и это. Он такой.
Кто сказал, что гражданская лирика должна обязательно за что-то или против кого-то бороться? Она вообще-то ничего никому не должна. И ценность стихов этого жанра определяется не пафосом, а достоверностью изложения событий и знанием темы. Орлов-Ростовский не видит в народе мерзавца или героя. Всё гораздо сложнее на самом деле. Многограннее.
В «Жителях ночи» мы видим судьбы разных людей, трагические события, кровь и смерть:
Суровый суд троцкистским тварям
И по ветрам развеять прах.
Порой, смягчась, давали лагерь
И добивали в лагерях.
Но опять же – здесь нет спекуляции на теме ГУЛАГа. Автор не пытается извлечь из этой истории никаких политических дивидендов, кого-то заклеймить или развенчать. Он лишь констатирует, что да, это была всенародная трагедия с миллионными жертвами, масштаб которой ещё до конца не осмыслен. И покаяние в исторической перспективе ждёт нас впереди.
Но как бы то ни было, а гражданские мотивы не главенствуют в творчестве Дмитрия Орлова-Ростовского. Он всё-таки чистый лирик, которого больше привлекают человеческие чувства, страсть, любовь. Вот он признаётся кому-то почти с блоковской застенчивостью:
Я робок так, я тих и скромен,
Дрожу, как детская слеза,
И чувствую, что недостоин
Вам показаться на глаза.
Согласитесь, не очень-то это соответствует образу героя-любовника, который вырисовывается в первом сборнике книги, в «Эротиде». Но в этом несоответствии читательским ожиданиям, в этом сочетании несочетаемого – главный парадокс поэта Дмитрия Орлова-Ростовского. К чести автора книги «Чары-пожары», он делает лишь то, что считает нужным и правильным с художественной точки зрения:
Поэта не слышит родная страна,
Но текст перепишет чужая жена.
А муж неподкупный, шмоная комод,
Крамольные строки найдёт и прочтёт.
Да ведь страна и не должна слышать поэта! Плох тот поэт, которого слышит страна. Не нужно быть историком литературы, чтобы вспомнить – все сколько-нибудь значимые авторы никогда не могли сказать, что страна их поняла и приняла. Даже чудовищно раскрученный Маяковский писал о том, что хотел бы быть понят страной, а если, мол, не будет понят, то просто пройдёт стороной…
Абстрактная читательская страна в состоянии понять только средненького автора, чьи интересы не простираются дальше интересов обывателя. Кто был самым известным писателем в пушкинское время? Фаддей Булгарин, которого мы сейчас знаем по пушкинским же эпиграммам. Кого при опросе в начале ХХ века назвали лучшими русскими поэтами? Не Блока, не Гумилёва, но князя К.Р. и Арсения Голенищева-Кутузова. А много ли, скажите, осталось от славы поэтов-шестидесятников, некогда вещавших из каждого утюга?
Понимая это, Дмитрий Орлов-Ростовский не рвётся в поэты-трибуны и не выдаёт себя за национального пророка. Он делает ровно то, что должен делать всякий уважающий себя поэт, – пишет искренне о том, что его тревожит.
И как доказательство поэтического прорыва в сферу трансцендентального в некоторых стихотворениях Дмитрия Орлова-Ростовского явственно чувствуется интуитивное ощущение присутствия незримого мира, который, по сути, и придаёт смысл миру реальному:
Со мной бывает – верь не верь,
Но факт на грани пониманья:
Незримый дух стучится в дверь,
Надеясь на моё вниманье.
Я широко открою дверь,
А там пустынная терраса,
Но чую: где-то рядом Зверь,
И хочется молиться Спасу.
…К сожалению, объём газетной публикации не позволяет подробнее разобрать книгу Орлова-Ростовского, но в этом, может быть, и есть свой плюс: сохраняется интрига, и читателю предстоит долгое и увлекательное духовное путешествие.
Сергей Астахов