Пётр Столповский
Родился в 1943 году в городе Ачинске Красноярского края в эвакуации. Окончил филологический факультет Коми государственного педагогического института. Работал журналистом в газетах Сибири, Казахстана и Сыктывкара. С 1983-го – редактор, с 1999-го – директор Коми книжного издательства. Автор нескольких книг прозы. Переводчик на русский язык произведений коми писателей, коми фольклора. Выпустил ряд сборников переложений коми народных сказок: «Три стрелы» (1998), «Солнцеликие братья» (2007), «Доброе слово» (2008). Составлял и редактировал энциклопедические сборники, альманахи о Коми крае. Сборник «Коми – край, далёкий и близкий» (2003) удостоен диплома и II премии Всероссийского конкурса «Моя малая родина». За повесть «Дай доброты его сердечку», посвящённую теме послевоенного детства, Петру Столповскому присуждена II премия Всероссийского конкурса на лучшее художественное произведение для детей и юношества. Член Союза писателей России. Живёт в Сыктывкаре.
Лёша Кузюкин, конечно, знал эту истину, но не всегда её помнил. Не из-за дурного воспитания, а по причине сугубого простодушия. Прост, как дрозд Лёша Кузюкин, немудрёный, как гриб солёный. Никто его не тянет за язык, а он – ляп Верунчику своему про то, что жене знать совсем необязательно и даже вредно. Про рыбалку, к примеру. А ведь знает, знает, что для женщины тема рыбалки посложнее будет теории относительности Эйнштейна. Сам же не раз говорил: «Извини, конечно, Верунчик, но рыбалка – это понятие чисто мужского рода».
Тут он, конечно, прав на все сто. Посудите сами, может ли нормальная женщина понять что-то в таком, скажем, ненормальном телефонном диалоге:
– Привет! Наточил?
– Как огонь!
– Кровь кипит?
– Да прямо выкипает!
– Тогда в двадцать четыре с двумя нулями, плюс-минус исключается.
– Курс?
– Сообщаю по большому секрету: на северо-северо-восток с поправкой на нестабильность магнитных полюсов.
Скажете, бред беременной сороки? Это смотря для кого. Для рыбака – исчерпывающая информация, для женщины – сапоги всмятку.
И не жалко же было Лёше Кузюкину своего Верунчика, когда расписывал всеми цветами и полутонами прелести далёкой речки Ловью, куда ездил иногда с приятелями на рыбалку! Разукрасил, завитушек романтических понавешал. Впечатлительная Верунчик руками всплеснула, глаза мечтательно закатила. Ах, Лёшенька, я по твоей красавице-речке весь покой растеряла, наверно, опять бессонница начнётся, а от бессонницы у меня всегда давление прыгает, как кенгуру, а от давления знаешь, что бывает? Скажу, так ты тоже запрыгаешь и покой растеряешь. Так что, Лёшенька, заводи машину, поедем рыбачить на эту самую Ловью.
Лёша хмыкнул так, что сразу было понятно: жена может попасть на рыбалку только через его надёжно охлаждённый труп.
– Кузюкин! – гневно воскликнула жена, придав голосу удвоенную… нет, утроенную решительность, и Лёша позорно сник.
– Ну, вот, сразу Кузюкин.
Он терпеть не мог, когда Верунчик называла его по фамилии.
– Да, Кузюкин! – напирала Верунчик. – Фамилия у тебя такая: Ку-зю-кин!
– А ты Кузюкина, – вовремя вспомнил Лёша.
– Я Кузюкина по причине замужества, а ты – по состоянию души.
– Ты же знаешь, мой род не Кузюкиных, а Кузьминых. Писарь, собака пьяная…
– Вот-вот, писарь виноват. Докажи теперь – полтора века прошло с крепостного права…
Перепалки между Кузюкиными случались очень редко, и всегда Лёша проигрывал их ещё до того, как они разгорались. Можно было не тратить патроны, а сразу, после первого залпа выходить из окопа с высоко поднятыми руками.
Короче говоря, не уберёг Кузюкин божественное спокойствие любимой жены – сдался, подписав кабальный мир, то бишь, согласие взять Верунчика на рыбалку. Можно сказать, невоздержанным своим языком по её здоровью шмякнул.
Это, во-первых. А во-вторых, сами подумайте: как называется рыбалка, когда жён с собой берут? Вот именно: как угодно, только не рыбалка.
Слово не воробей. Рано поутру Лёша подогнал к подъезду чудо родного автопрома четырнадцатой модели и загрузил в багажник всё, что приготовил с вечера. Прежде всего приготовил самое главное – лодку и удочку с рыбацкой сумкой. Эту основу основ – удочку с сумкой – бережно поставил возле входной двери. В уголок по правую руку. Очень разумно! Что угодно можно забыть, а вот основу основ оставить дома можно только вместе с головой.
Первым делом в багажник нырнула «резинка», то бишь лодка надувная со всеми её причиндалами. Следом улеглась пара котелков с кружками-ложками и прочими кухонными делами. Потом – пузатая сумка с продуктами. Тут Верунчик хозяйничала, Лёша самолично проверил только чай, сахар да соль. Далее в багажник протиснулся складной столик со складными же сиденьями. Затем…
– Много ж набирается, Верунчик!
– А ты как думал, Лёшенька! Это только экстремалы вроде тебя на целый день едут с куском хлеба в зубах.
На заднем сиденье – одежда на любые капризы северной погоды, запасная обувь с носками, накидки непромокаемые, шляпы недосягаемые, пятое-десятое, да ещё мелочей всяких набралось на сумку девятого месяца беременности…
Да уж, берёшь с собой жену на один день, готовь контейнер средних размеров.
– Верунчик, ты фотоаппарат взяла?
– Взяла.
– А книгу какую-нибудь взяла? Вдруг заскучаешь.
– Лёшенька, кто же на природе скучает? Заскучаю, так ты мне споёшь и спляшешь. Взяла, взяла книгу. А ты сухари свои на прикормку взял?
– Сейчас гляну… Взял!
– Насос лодочный на месте?
Глубокий вздох. Чем глубже, тем лучше.
– Верунчик! Я без лодки и насоса на рыбалку не езжу.
– Ну, если ничего не забыли, вперёд – на красавицу твою писаную!
Восемьдесят километров мчали по условно приличной автотрассе. Двадцать ехали по дырявому асфальту эпохи Никиты Сергеевича. Ещё десять двигались по неукатанному просёлку, на котором четырнадцатая модель переваливалась с боку на бок, как утка пенсионного возраста. А последние пять километров ползли по старой лежнёвке, где сантиметр вправо-влево – и сиди на брюхе до морковкиного заговенья.
Верунчик сначала разглядывала проплывающие пейзажи, потом малость вздремнула, затем послушала какую-то несусветную поп-дребедень. А лежнёвку она не заметила, потому что с непонятным упрямством крутила пуговки радиоприёмника – искала программу про очередные панацеи.
– Лёшенька, это важно.
– Конечно, важно, – не спорил Кузюкин. – Говорят, даже после смерти помогают.
Программа не обнаруживалась. Наверно, панацеи запрещены президентским указом ради сохранения здоровья нации, только Верунчик этого не знала.
– Приехали! – объявил Лёша, выруливая на песчаную площадку, окружённую с трёх сторон бронзовоствольным сосновым бором.
– Ой, красотища!.. А речка где?
– Там, внизу, – кивнул Лёша в сторону обрыва.
Верунчик выскочила из машины, раскинула в стороны руки, оглядывая красотищу, и не было сомнений, что сейчас она взлетит и запорхает восторженной бабочкой. Но полёт не состоялся.
Выше по течению Ловью порожистая, быстроструйная, а ниже омутистая, спокойная. Там вековые берёзы грустно смотрелись в зеркальную гладь реки: что ни год, новые морщины на некогда белоснежных стволах.
– Срочно запечатлеть для потомков! Лёшенька, где фотоаппарат?
– Чего не знаю, того не знаю. Верунчик, давай договоримся: у меня – своё рыбацкое, у тебя…
– Моё дурацкое?
– Не угадала. У тебя – всё остальное.
– Смотри, Лёшенька, прогадаешь! Всего остального очень много.
Пока Верунчик, спустившись к воде, примерялась ракурсами-фокусами к роскошной речке, Лёша занялся «своим рыбацким». Вытащил из багажника лодку с поэтическим названием «Тузик поливинилхлоридовый», распластал её на песочке, вставил в пазы сиденья и повернулся за «лягушкой», то бишь резиновым насосом.
И замер с каменным лицом.
Запоздалая память с безжалостной услужливостью развернула перед его внутренним взором ужасающую картинку. На этой картинке с фотографической точностью, с сумасшедшим количеством пикселей, во всём цветовом богатстве была изображена часть прихожей с входной дверью. Ужас притаился в углу, справа от двери.
Удочка!
С рыбацкой сумкой!
В которой всё, от крючка до наживки!
Как?! Как Кузюкину удалось вместе с удочкой и сумкой не забыть взять в дорогу свою голову?! Фантасмагория! Неразгаданная тайна серого вещества!
– Лёшенька, тут такие кадры!..– словно из параллельного мира доносился восторженный голос.
В следующую секунду Верунчик вздрогнула и чудом не уронила фотоаппарат в светлые воды Ловью. Сосновый бор испуганно притих. Он много чего понаслушался на своём вечнозелёном веку, но такого вопля, такого знания параграфов неизящной словесности он не знал.
– Лёша, что случилось? – тревожно запрашивал параллельный мир.
Какие у неё огромные глаза! С какой изящной лёгкостью она взлетела на речной обрыв! Грациозная лань из роскошной сказки!
– Лёша!..
Кузюкин стоял памятником нерукотворным, тупо уставившись в багажник родимого автопрома, словно там в развёрнутом виде лежала его трагическая судьба.
Говорили тебе, Кузюкин, говорили: женщина и рыбалка несовместимы, как губная супернежная помада и банка грязно-коричневого солидола. Говорили ведь!..
Ладно, не добивать же Лёшу Кузюкина в минуту тяжёлой утраты. Успокоить бы, отвести от его несчастного сердца секиру инфаркта. Пусть лучше Верунчик…
Она сразу всё поняла. Приобняв, нежно погладила по головке… и столбняк начал отпускать благоверного. Она тихонько щебетала ему о чём-то, тут и бор стал нашёптывать успокаивающее, и бабочка села на рукав его штормовки…
Жизнь продолжается, Кузюкин! Выше голову! Вполне возможно, что мир способен выжить без удочки и рыбацкой сумки, хотя это ещё не проверено.
– Отдохнём, грибочков поищем, – нашёптывала Верунчик. – Я книжку взяла с собой.
– Вера!
Вера вместо Верунчик – это очень серьёзно. Это как окрик: «Стой, кто идёт!» Такое заставляет вспомнить семейнообразующую истину: жены должно быть ровно столько, чтобы её чуточку не хватало.
– Не расстраивайся, Лёшенька, – перешла она на голубиное воркование. – Я погуляю с фотоаппаратом, а ты успокойся. Потом чай будем пить, у меня такие ватрушки!..
Нет, женщине спеты далеко не все гимны «полные любви и удивленья».
Проводив взглядом Верунчика, Кузюкин глубоко вздохнул, и это помогло ему вспомнить, что ещё неделю назад собирался подкачать передние шины. Да, шевелиться надо, двигаться, чтоб крыша не ехала, чтоб стропила не трещали. Движение – это жизнь!
Стараясь не встречаться взглядом с бездыханной лодкой, коварно низложенной на песке, стал извлекать из-под складных сидений, из-под столика, из-под неприлично располневшей сумки автомобильный насос.
– Лёшенька! – донеслось певучее с опушки бора.
Кузюкин ещё глубже вздохнул и страдальчески поморщился.
– Лёшенька, тебе удочка нужна?
Переступавший с ноги на ногу Кузюкин замер. Почему он не падал, стоя на манер Пизанской башни, могут ответить в клубе «Что? Где? Когда?». В следующую секунду он, пущенный из осадной катапульты, был возле Верунчика.
– Где?
Очаровательно улыбаясь, она игриво указала пальчиком… кажется, в сторону северо-северо-востока.
…Она стояла, прислонённая к матёрой сосне, как часовой на стратегически важном посту. Никто не знает, кто её туда поставил, сколько ей пришлось стоять без смены караула, забытой всеми разводящими. Но разводящий пришёл и снял её с поста. И палкоподобная, кривоватая, но милая до святой слезы удочка была счастлива.
Мало того, удочка оказалась в полной боевой готовности: слегка поржавевший крючок на толстой леске, грузило в виде маленького болтика, поплавок, выстроганный из сосновой коры. Сияющий Кузюкин поднял глаза на своего Верунчика. И было в его взгляде столько благодарности, нежности и восторга, что она вмиг почувствовала себя на высоченных каблучках, с потрясающей причёской «А-ля метагалактика», в блистающем сверхзвёздами бальном платье и в разящем налево и направо макияже…
– Верунчик! Ты… ты богиня!
Интересно, кем бы она была, найди ему американский спиннинг «Шекспир» с добротной плетёнкой на японской безынерционной катушке «Шымано» вместе с набором вышколенных финских блёсен?
– Верунчик! – После упражнения с непристойными параграфами так трудно находить слова! – Я… я попробую на хлеб.
– На хлеб?! – Верунчик соскочила с высоких каблуков и посмотрела на него, как на неумеху, завалившего экзамен на звание «чайника». – Тут что, короеды не водятся?
Ничего себе! Может, это не Верунчик, а загримированный под неё рыбак экстра-класса?
– Дай нож. Я короедов поищу, а ты лодку надуешь.
Причёска «А-ля…» вместе с макияжем «Супер» растаяли, как дым, как утренний туман.
– А ба-баночка? – вовсе растерялся Кузюкин.
– У меня пакетик есть, – сказала Верунчик, похлопав себя по вечернему… э-э, по карману джинсов.
Она протянула руку за ножом, и для Лёши это был самый подходящий момент, чтобы грозно крикнуть: «Ты кто? Колись!»
Вместо этого Кузюкин покорно пошёл давить «лягушку». Чтобы лодка была надёжно надута, «лягушку» надо придавить раз двести, пока она не устанет квакать.
Верунчик вернулась, когда резиновое судно с интригующим названием «Тузик» готово было доказать, что собаки отлично плавают.
– Хватит?
В пакетике самодовольно шевелились десятка два раскормленных короедов.
– Да ты… – Кузюкин снова растерял подходящие слова.
– Знаю: богиня, – кокетливо улыбнулась жена. – Теперь будет уха?
– Верунчик, царская!
– Хвались, хвались. Ты как похвалишься, так ничего не поймаешь.
– Ну… без прикормки бешеного клёва, конечно, не будет…
– Как?! Ты ведь сказал, что взял прикормку!
– Прикормку-то взял, а вот прикормочница, сеточка такая, там осталась, – махнул рукой в ту сторону, где предположительно должен находиться правый угол прихожей у входной двери.
Верунчик хмыкнула неопределённо, открыла дверь машины и села на заднее сиденье.
Лодка уже полоскала в речке свой задранный поливинилхлоридовый нос, когда на краю обрыва показалась жена. В её руке был кусок светло-коричневого капрона.
– Лёшенька, этого хватит?
– Ну, ты даёшь! Ты что, колготками пожертвовала?
– Они у меня расползлись, вчера ещё хотела выбросить.
– Верунчик!..
– Знаю, знаю!
Стосковавшаяся в одиночестве палкоподобная удочка старалась изо всех своих деревянных сил. Она уже подцепила десятка полтора хороших ельцов и успокаиваться на этом не собиралась. Время от времени жена, не выпускающая из рук фотоаппарат, подходила к обрыву и смотрела на рыбака со снисходительной улыбкой. Это была улыбка победителя безжалостных обстоятельств.
– Верунчик, а лавровый листик у тебя есть? – радостно спрашивал Кузюкин, словно читал любимые стихи.
– Есть.
– А лучок, а перчик, чёрненький такой, горошком? – рвалось из его благодарной души. – А…
– Лёша, запомни! – назидательной прозой ответила Верунчик. – Я без лаврового листа, перца и колготок на рыбалку не езжу!
Уха, конечно, была. Лично я ушицы из их котелка не отведал, но верю этой милой паре: получилась она поистине царской.
О чём бишь я? Ах, да!.. Жён беречь надо! Оберегать, охранять, ограждать от всего, что может нарушить их божественное спокойствие, душевное равновесие и, понятно, драгоценное здоровье. А для этого надо, надо брать их на рыбалку!
Тем более что рыбалка легко становится понятием женского рода.