Сергей Куняев
В это время по всем кинотеатрам шли два фильма, которые потрясли сознание обывателя и расстроили его представления об устоявшемся порядке вещей.
В первую очередь – фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние», символизирующий «новую правду» о прошлом. Фильм снимался с подачи тогдашнего первого секретаря ЦК КП Грузии Эдуарда Шеварднадзе при кураторстве местного Комитета государственной безопасности. Сверхзадача показа фильма во всех крупнейших кинотеатрах была завуалирована, но тем не менее просматривалась хорошо: через показ кошмара жизни в сталинскую эпоху заставить зрителя отречься от прошлого, разорвать в своём сознании историю государства на несоединяемые куски.
Небезынтересны слова, произнесённые самим Тенгизом Абуладзе: «Я выкопал Ленина из могилы, а мне дали Ленинскую премию!» Абуладзе также вспоминал слова Шеварднадзе: «Ты будешь преступником, Тенгиз, если не снимешь это кино!» Фильм получил приз экуменического жюри в Канне в 1987 г.
Далеко не сразу многие поняли, что это киноизделие воплощало борьбу с символами. Финал фильма, когда раздавленный самоубийством сына и вскрытием всех преступлений отца отпрыск диктатора Варлама Аравидзе выкапывает его труп и бросает с обрыва – был сильнейшим ударом по сознанию людей, подводящим их к мысли, что старшее поколение, жившее, строившее, творившее, рожавшее детей при диктаторе и не боровшееся с ним, обречено быть выброшенным на свалку (потом эта же идея была закреплена в фильме «Любовь с привилегиями» с участием Вячеслава Тихонова и Любови Полищук). К этому же подводила и заключительная реплика фильма, тут же подхваченная всеми: «Зачем эта улица, если она не ведёт к храму?» То, что на этой улице тоже живут люди, в расчёт уже не бралось. Подспудно разлагался внутренний стержень человека через подачу того же «храма» в виде тортов, которые делает дочь художника, репрессированного по распоряжению Варлама, периодически выкапывающая тело диктатора из могилы... Торты эти пожираются у неё же на глазах.
Одновременно по экранам шёл фильм Юриса Подниекса «Легко ли быть молодым?» Это был, по сути, обвинительный акт, предъявленный молодым поколением старшему. Он начинается с кадров рок-концерта, после которого группа подростков устраивала погром в электричке. Автор показывал сцены суда над семью подростками, затем следовали интервью, взятые у разных ребят: панка, курсанта военного училища, кришнаита, работника морга, афганцев, молодой мамы...
Название фильма – «Легко ли быть молодым?» – стало крылатым. Фильм был переведён на несколько десятков языков, закуплен ведущими кинокомпаниями мира, получил множество наград (среди них – «Большой Кристап» за лучший документальный фильм года Союза кинематографистов Латвии, премия Американской международной ассоциации документального кино и, наконец, Государственная премия СССР).
Реплики героев фильма впечатляли:
«Я не знаю, чего хочу и что буду делать дальше...»
«Всё есть... не к чему стремиться... Чем нас удивишь?»
«Я не знаю такой идеи, за что было бы бороться... у меня нет идеалов».
«Всё закостенело... наше поколение вряд ли что изменит».
«...У нас осталось одно – бороться. Вы бороться не способны и хотите этого же от нас».
«...Всё идёт от лица взрослых... вы нас такими сделали своим двуличием, ложью» (представитель движения панков).
«...Единство в страхе – боимся себя и мнения других».
«...Почувствовать, что ты кому-то нужен со всеми минусами и плюсами, – в этом смысле я нищий... я всё время хватаюсь за что-то и ударяюсь сам о себя».
Молодое поколение предстало дезориентированным, лишённым идеала и цели и обвиняющим в этом своих собственных отцов (таково было основное направление смысла кинокартины).
Одновременно на экранах кинотеатров и на телеэкране стали появляться так называемые полочные фильмы, сопровождаемые комментариями, призванными убедить зрителя в несомненной гениальности их авторов, «говоривших правду»... Схожие процессы происходили и в литературе. Но здесь было одно принципиальное отличие.
Среди так называемых полочных фильмов не нашлось по сути ни одного, который имел бы право войти в сокровищницу отечественного кинематографа. В то же время произведения, извлечённые из литературных запасников (стихотворения Анны Ахматовой, Даниила Андреева, проза Бориса Пастернака, Михаила Булгакова, Андрея Платонова, Александра Чаянова, Юрия Домбровского), безусловно, стали неотъемлемым достоянием истории литературы.
Другое дело, что журнальный бум, зиждившийся в основном на перепечатках и публикациях произведений «из архивов», сопровождался не серьёзным анализом исторического контекста, а чрезвычайно поверхностными и по большей части примитивными статьями критиков, озабоченных прежде всего собственной «смелостью». Процесс этот на ходу получал своё «теоретическое» обоснование: «Известная доля сумбура, который, возможно, сопровождает наше самопостижение, на мой взгляд, выполняет свою позитивную задачу... Образно-событийная мозаика особенно уместна на стадии, когда главным образом необходимо расшатать и похоронить ходульные стереотипы» (Лен Карпинский). На тех, кто указывал на замену одних стереотипов другими, ещё более примитивными, мгновенно наклеивался ярлык «сталинистов».
В этом отношении интересна реакция на появившиеся впервые в СССР в печати произведения Михаила Булгакова. Публикация «Собачьего сердца» дала замечательный повод для обвинений всех несогласных с «перестроечными» новациями в «шариковщине». В «демократических» журналах их так клеймили – «дети Шарикова». Притом что Шариков – творение профессора Преображенского, который после своего «научного подвига» попросту плюнул на своё создание, фактически отдав его в руки Швондера.
Работая тогда в отделе критики журнала «Москва», я обратился к писателям с просьбой оценить явление Булгакова в нашей тревожной современности. Небольшие материалы прислали Леонид Бежин, Вадим Кожинов, Владимир Куницын, Олег Михайлов и Владимир Турбин. Они были напечатаны в номере к 100 летию писателя под общим заголовком «Непрочитанный Булгаков».
«Михаил Булгаков, – писал Кожинов, – конечно же, нами ещё по-настоящему не прочитан (в смысле не стал нашим полным достоянием), как не прочитаны и Пришвин, и Шолохов, и Платонов, и Пастернак, и другие крупнейшие художники послереволюционной России. Это ясно хотя бы уже из того, что ещё возможны безосновательные спекуляции вокруг булгаковского образа Шарикова... Ведь сам по себе Шариков – только комичный плод безответственного профессорского эксперимента; страшным он становится лишь потому, что его производит в «товарищи» и зловещие профессионалы «преддомкома»... Швондер. И те, кто манипулирует образом Шарикова, ведут себя легкомысленно, привлекая внимание к «расстановке сил» в «Собачьем сердце»...
Впрочем, всё это лежит на поверхности. Гораздо более сложно... отношение Булгакова к фигуре Сталина. Сегодняшние бесчисленные сочинители, пишущие о Сталине, начиная с наикрупнейшего военного партаппаратчика Волкогонова и кончая давно обитающим за рубежом рафинированным эстетом Вадимом Козовыґм... явно не доросли до того понимания, которое было воплощено уже более полувека назад в творчестве Булгакова... Писатель воплотил не идеологически-политическое, но гораздо более масштабное и глубокое – б ы т и й с т в е н н о е (как и должно быть в истинном искусстве) понимание ситуации 1930 х годов. Разгулявшееся по всей России Зло терпит поражение не от Добра, но от более мощного, в конце концов, даже «абсолютного» Зла...»
В том же году в «Нашем современнике» была опубликована статья Петра Палиевского «Булгаков-1991», где Пётр Васильевич спроецировал булгаковские сюжеты на современную жизнь.
«...Что получится, если посыпать сверху возможностью хватать деньги, непременно сверху... Булгаков предвидел это, оказывается, лучше авторитетных политиков и экономистов. Кто бы мог поверить, что те самые «зелёные купюры», где «нарисован какой-то старик» и которые, мы помним, «должны храниться в Госбанке», свободно выйдут из вентиляционной трубы Никанора Ивановича, и в размерах, недоступных его снам. А это: «фирма просит Вас принять... на память» – возьми, всё прекрасно, только неизвестно почему через самое короткое время побежишь голеньким...»
Здесь же Палиевский высказался и по поводу идущей на улицах «маленькой гражданской войны».
«Один хорошо знакомый мне писатель (очевидно, имелся в виду Владимир Солоухин. – С. К.), который в течение десятилетий стонал, когда же кончится эта проклятая гражданская война (имея в виду истребление остатков белой правды), как только предоставилась возможность, записался в монархисты и начал неотступное преследование большевиков. Гражданская война запылала для него вожделенным костром не хуже прежнего.
Ничего подобного вы не найдёте у Булгакова. Гражданская война преодолена у него в духовной высоте, откуда совсем иначе, чем друг против друга, выглядят её участники...»