Последняя драма

Диалоги Розова известны всем, кто неравнодушен к сцене и экрану. Сколько замечательных актёров получили звёздные часы в розовских пьесах... Некоторые из них сегодня с иронией, а то и неприязненно вспоминают об идеализме героев, бунтовавших в поисках радости... Пришло время хищников и дезертиров, время бодрой саморекламы – всего того, с чем Розов боролся. Другие борцы с «мещанством» успешно перестроились, сузив моральный кодекс строителя капитализма до единственного девиза: «Можно!» А Виктор Сергеевич Розов, как назло, из идеалистов не дезертировал, потому и стал в 90-е белой вороной. В те годы он частенько беседовал с Виктором Кожемяко, их общие публикации становились громкими событиями в оппозиционной патриотической прессе. К юбилею драматурга издательство «Алгоритм» собрало под одной обложкой все беседы двух Викторов, дополненные другими материалами Розова и о Розове. Как похож драматург на своих героев! В его репликах простое и сложное перепутано столь же художественно, как в лучших послевоенных пьесах. И побеждает благородное простодушие, которое нынче на вес золота.

Розов пропустил через сердце сразу четыре эпохи – контрастно непохожие одна на другую. Война, 60-е, 70-е, 90-е... Нам не понять соли этих времён без драматургии и публицистики Розова. Вспомним. Разве «Вечно живые» и «Летят журавли» – не слово правды о войне? Сравнить эту пьесу можно только со стихами Симонова и Твардовского. Пока не создана такая литература – война не окончена, а после этого фильма в народном сознании многое встало на место. И уж, конечно, дух 60-х не понять без «розовских мальчиков». А предперестроечный кризис разгадан в горькой пьесе «С вечера до полудня», в которой напророчены и поражение идеалистов (позже их назовут «совками»), и сила «заграницы» – искусительная, мертвящая. Розов не подвёл своего читателя и в 90-е – на сей раз не в пьесах, а в диалогах с тёзкой Кожемяко. Сентиментальный пожилой драматург, фронтовик, в оценках наступившей реальности оказался проницательнее нахрапистой молодёжи.

Читайте эту книгу, как последнюю пьесу Розова – самую трагичную, но по-розовски светлую. Он не верил, что победа контрпросвещения окончательна. Он страдал, но не впадал в уныние.