Почему люди в мантиях, выносящие ошибочные приговоры, остаются безнаказанными
Евгений Лукин, водитель известной в Новосибирске бизнес-леди Марины Федотовой, вполне соответствовал 
стандартному набору положительных характеристик – «отличный работник, примерный семьянин, законопослушный человек»… И вдруг в сводках уголовной хроники предстал… убийцей своей начальницы. Как это произошло?
…Забегая вперёд, скажем, что Лукин уже отбыл в тюрьме без малого 5 лет.
Назначение виновным
В январе 2001 года Кировский районный суд приговорил Евгения Лукина к 12 годам лишения свободы. И несмотря на то что приговор дважды опротестовывался, суд не внял никаким контрдоводам, Лукина этапировали в колонию. Пока он «мотал» свой срок, сотрудники Следственного комитета по Новосибирской области случайно (!) обнаружили след настоящего убийцы. Улики оказались настолько неопровержимы, что дальнейшее содержание Евгения за решёткой выглядело полнейшим абсурдом.
Лукин вышел на свободу, но оказался один на один со своей бедой, которая вроде бы и отступила, но…
От него за время вынужденного отсутствия в семье ушла жена. Вдобавок он оказался выписанным из жилища, где жил с ней и дочерью. Стресс от неправедного приговора и заключения не мог не сказаться на его здоровье. К тому же минувшим летом он перенёс тяжёлую операцию на позвоночнике и сейчас в состоянии едва передвигаться по квартире его престарелой мамы, у которой и живёт на её крохотную пенсию. О какой-либо работе ему, в прошлом первоклассному автослесарю, не приходится и мечтать.
Сразу же после освобождения Лукин подал в иск в Октябрьский районный суд города Новосибирска с требованием компенсации морального и физического вреда, который ему государство руками своих недобросовестных стражей нанесло чудовищным приговором. Сумма была обозначена в 15 млн. рублей. Вердикт признал допущенное к нему беззаконие, но ущерб оценил ровно в 15 раз меньше.
Евгений не смиряется и подаёт новые иски. Но областной суд не находит никаких изъянов в решении суда первой инстанции. Адвокат Александр Семиненко готовит надзорное обращение в Верховный суд страны. (Для сравнения. В США присяжные заседатели в федеральном суде штата Иллинойс в январе 2012 года постановили выплатить 32-летнему Сэдэусу Хименесу, который из-за ошибочного решения суда полжизни провёл в тюрьме, 25 млн. долларов!)
А год назад Общественная палата РФ к теме судебных ошибок приурочила специальные слушания, на которых констатировала: существующие законы только множат некачественное судопроизводство, выливающееся подчас в прямую угрозу безопасности и самой жизни граждан.
Непроницаемая вертикаль
Почему же столь неутешительны эти выводы?
На взгляд Бориса Пантелеева, эксперта Общественной палаты, кандидата юридических наук, суды ныне устроены таким образом, что Верховный суд может проверять суд регионального уровня лишь по формальным признакам. Верховные судьи цепляются к неявке кого-либо на процесс, к явно дефектным доказательствам и т.д. Но вникать в суть иска, как и в подробности хода судебного разбирательства, вышестоящая судебная инстанция считает для себя, как правило, излишним.
Европейский суд по правам человека стал предъявлять претензии нашим властям в том плане, что Верховный суд в порядке надзора в состоянии пересматривать по истечении некоторого времени любое решение. Но это право пересмотра трактуется страсбургскими коллегами ни много ни мало… нестабильностью судебной системы. И поэтому они не раз сетовали, как не хватает нам «юридической стабильности» и «правовой определённости»
И если ещё совсем недавно нормой цивилизованного судопроизводства считалась реальная возможность вышестоящего судьи, который брался за рассмотрение дела, внести в него что-то своё либо нивелировать недостатки или погрешности своего предшественника, то теперь от этого отказываются – почти на официальном уровне.
«В принципе сама позиция Европейского суда верна, – считает Пантелеев. – Но она слишком идеалистична по отношению к нам, сегодняшним… И не берёт в расчёт нашу практическую специфику – ужасные ляпы в процедурах, зашкаливающую коррупцию, а исходя из неё – откровенно заказные дела…»
Адвокаты, журналисты, правозащитники часто невооружённым глазом видят: да, ошибка, подчас ценою в жизнь, – вот она, на поверхности. А судьи, «встроенные» в своё сообщество, переросшее в своего рода вертикаль, так совсем не считают. Приговор вступает в законную силу… Какие, с судейской точки зрения, могут быть ещё проблемы? И, главное, приговор никем и ничем не пересмотрен, не отменён, выступления же прессы всерьёз не принимаются… Что же касается напрямую отменённых приговоров, то здесь набирается, по данным эксперта, всего каких-то 0, 01% от количества всех выносимых решений.
Инициатива правозащитников, озвученная в Общественной палате, касалась разрешения вводить в состав судейской коллегии представителей общественности, в частности Уполномоченного по правам человека в РФ, с правом совещательного голоса, чтобы существовал минимальный шанс докричаться о том или ином вопиющем факте. Однако Верховный суд предложение отверг.
Блуждая
по юридическим ухабам
Ситуация усугубляется ещё и вот чем. В 2012 году вышло разъяснение Верховного суда, которое предписывает даже в случае прямых подозрений в коррупционности того или иного судебного решения его не пересматривать до тех пор, пока в отношении судьи, подписавшего неправосудный приговор, не будет вынесено самостоятельного решения, доказывающего, что судья совершил судебную ошибку. То есть другой судья должен судить своего коллегу, после чего автор неправосудного (возможно, проплаченного) приговора должен быть признан преступником. И только после этого можно отменить его приговор.
Понятно, что эти многоколейные юридические ухабы – средство гарантированной корпоративной самозащиты «на все случаи жизни». Ведь чтобы начать делать первые шаги в этом направлении, а именно – возбудить против судьи уголовное дело, надо сначала добиться согласия на это Квалификационной коллегии судей. Она, в свою очередь, даст заключение, которое тоже обжалуется в суде, а судья, который эту жалобу будет рассматривать, – это кто? Бывший однокурсник судьи-коррупционера, с которым они вместе парятся в баньке или ездят на охоту…
Используют судьи и изощрённые филологические приёмы, выгораживая себя. Что такое судебная ошибка? Если не доказан злой умысел, то совершенно в розовом свете выставляется само понятие «ошибка». Подумаешь, судья ошибся, – но он же не нарочно кого-то упёк в тюрьму! Он всего лишь стоял на потоке, на конвейере… И – на каком-то этапе сборки не та гаечка не так, как надо, завернулась.
И немудрено, что понятие преступной халатности, которое активно применяется ко многим профессиональным категориям (к водителям, к врачам, к учителям средней школы и др.) применительно к судьям уводится в зону полного умолчания, – попробуй выдвини даже версию! Вовремя, кстати, подоспел к этому негласному запрету и свежеиспечённый этим летом в Госдуме Закон о клевете, где отдельным пунктом оговорены миллионные штрафы, если о судьях и прокурорах в СМИ опубликуется недоказанная неприятная им информация. А вот все пробелы и упущения в их деятельности легко списываются на государство, – федеральное Министерство финансов возмещает незаконно репрессированным все издержки, весь брак в судебной работе. (На самом же деле – платим все мы с вами, как налогоплательщики.)
Безвластие прокурора –
произвол судьи
Беседую с Леонидом Прошкиным – человеком легендарным в среде наших cледователей, в 80-е годы работавшим по делу серийного маньяка Михасевича, совершавшего свои злодеяния в Витебской области Белоруссии. В досье Прошкина также расследования августовских и октябрьских событий 91 и 93 годов. Закончил он работу в системе прокуратуры в звании государственного советника юстиции III класса. Ныне Леонид Георгиевич – адвокат и вице-президент межрегионального общественного фонда социальной безопасности «Правопорядок-Щит».
По его мнению, проблема пострадавших от безосновательных судебных решений (арестов и приговоров) существенно обострилась с принятием в 90-е годы нового Уголовно-процессуального кодекса.
– Раньше, в соответствии с УПК образца 1961 года, когда арестовывал прокурор, – рассказывает Прошкин, – он нёс ответственность за арест. Причём не только и не столько за формально-процедурную сторону, сколько за ДОКАЗАННОСТЬ обвинения. Ранее, чтобы от прокурора получить санкцию на арест («колотушку», как называли на профессиональном жаргоне), нужно было сформулировать весьма серьёзное обвинение, подтверждённое не менее весомыми доказательствами. Существовал жёсткий приказ Генерального прокурора: перед арестом несовершеннолетних и обвиняемых в совершении тяжких преступлений прокурор обязан допросить подследственного и оценить имеющиеся против него улики.
– Изъятие в 2007 году следственного аппарата из прокуратуры и дальнейшее лишение её полномочий надзора за следствием ударило одинаково и по прокуратуре, и по самому следствию. Что мы наблюдаем сейчас? Функции прокурора в следствии существенно выхолощены. Право осуществлять надзор над следствием он потерял. Теперь он только утверждает обвинительное заключение, а во время непосредственно расследования полномочий по надзору, как таковых, у него практически нет. Обвиняемого арестовывает суд. Но и он при аресте не вправе проверять доказанность обвинения. И главное – виновности подследственного.
– Суд – простите за банальность – должен судить, имея перед собой всю базу собранных доказательств, свидетельств, улик, и т.д., а не арестовывать до окончания расследования, – утверждает Леонид Прошкин. – Ссылка же на то, что другой суд (не тот, который арестовывает, а суд первой инстанции, который заседает) расставит все точки над «I» и будет в итоге обеспечена справедливость в рассмотрении дела, рассчитана на наивных людей и в реальности зачастую не работает. А если адвокат утверждает, что вина его подзащитного не доказана, то слышит в ответ – это нас не касается! Это дело суда, который будет рассматривать дело по существу.
– А как происходит сам арест? По опять-таки чисто формальным признакам, – так, что под каток посадок легко бросить любого человека. Суд лишь отслеживает – надлежащее ли лицо представляет на арест или нет. Если это следователь или дознаватель, а не участковый – всё «нормально», надлежащее. За это преступление предусмотрено свыше двух лет лишения свободы? Предусмотрено. «Всё о’кей!» Обращают также внимание на то, есть ли согласие прокурора на предположение следователя, что обвиняемый якобы может скрыться и таким образом увильнуть от правосудия. Часто оперативники приносят справку, что попавшийся получал два месяца загранпаспорт, что у гражданина – шенгенская виза и что если его сейчас не поместить за решётку, то потом не найдёшь его нигде и никогда. А о доказанности либо недоказанности обвинения – и это самое противоестественное и страшное – во время решения вопроса о заключении обвиняемого под стражу нельзя и заикнуться.
Та же часть судейского корпуса, которая предпочитает не сбиваться в стаю, а отстаивать собственное мнение и суждение, – тех умело «уходят». Или предлагают уйти.
Только в течение 2012 года, по сведениям Прошкина, в Москве с судейскими мантиями распрощались около 60 человек.
Как практик, Прошкин не считает, что «заказные» дела в советское время отсутствовали. Однако с формальной точки зрения они вычищались до такого блеска, что придраться было невозможно ни к единой запятой. А ныне подчас и не пытаются прикрывать этот срам – как раз в стопроцентных «заказухах» и чаще всего и сияют неимоверные формальные дырки…
Как правило, обвиняемых, арестованных на следствии, редко оправдывают. Либо не оправдывают вообще. Между тем в западных странах доля оправдательных приговоров колеблется в среднем 30–40 процентов. У нас же обычно если человека однажды арестовали – так покатится он по наклонной, и его всё равно осудят. Один из замов Генерального прокурора РФ с гордостью заявил в 2008 году, что показатель оправданий в России равен 0,3–0,4%.
Нельзя не согласиться: корень зла здесь – в извращённо понимаемом человеческом факторе. Леонид Георгиевич попросил меня перенестись в обыденность, и лучше – в ту, которая идёт своим чередом вдали от МКАДа:
– Ну представьте себе какой-нибудь сельский район, – говорит Леонид Георгиевич. – Там проживают и исполняют свои служебные обязанности три судьи. К примеру, мы с вами два судьи, у нас кабинеты рядом на одном этаже. Я сегодня арестовал, предположим, хулигана и дебошира Ваньку Долговязого. Через 2–3 месяца вы как судья рассматриваете это дело. Вы оправдаете его? Я думаю, вы никак не будете расположены его оправдывать по той простой причине, что если вы это сделаете, то мне вышестоящая коллегия потом надаёт по шапке. Дескать, непрофессионал, почему за тобой приходится переделывать и т.д. Завтра вы будете арестовывать, а затем ваше дело буду рассматривать я, и у меня тоже не возникнет желания подводить вас как своего коллегу и жалеть какого там «мордоворота», вынуждая к тому же вникать в подробности дела. Замкнутый круг. При этом все ругают и милицию, и следователей за плохую работу. Но у нас при этом – стабильные судебные показатели. Как это может совмещаться?
Что прикрывает
парашютик
Спустя годы после того, как в декабре 1985 года в Белоруссии удалось выйти на кровавый след Михасевича, Прошкин освобождал ребят, просидевших ни за что по ложному обвинению по 12–14 лет. И им заплатили компенсацию в разы меньше, чем Лукину… Режиссёр-кинодокументалист Виктор Дашук в ленте «Витебское дело» поведал о следователе Жавнеровиче, которому поручали самые трудные и ответственные дела, включая гибель в ДТП главы республики Петра Машерова в 1980 году. О Жавнеровиче гуляла молва – коли следствие идёт туго, надо привлекать Михал Кузьмича (так звали этого псевдо-Мегрэ). Ларчик открылся после того, как Жавнерович пересажал десятки людей, не имевших никакого отношения к совершённому преступлению. Метод Кузьмича был прост как топор – он предпочитал не связываться с бандюками, с роднёй сильных мира сего, а работал с бедными и слабыми, с алкоголиками, не брезговал и несовершеннолетними. Насколько можно догадаться, в его активе значились далеко не любезные просьбы-уговоры… И – достигал наилучших в республике цифр по раскрываемости. А судьи охотно принимали его материал, однозначно вставая на его сторону, даже и не запуская в свои души червь сомнения – а вдруг показания и признания нарыты тем самым отвратительным способом в духе 37-го года?
…Коротким был период, когда незаконно репрессированным выплачивали за каждый месяц их отсидки. Просидел незаконно пять лет – получишь за каждый месяц, умноженный на 12, а потом на 5. Отсидел 15 – получил всё до копейки за 15 лет. Но потом это прекратилось. Ликвидировали нормативную базу, которая бы регулировала, как пострадавшему от репрессий возмещать ущерб. В сегодняшнем УПК это очень размыто прописано и, когда человек после оправдания просит возместить материальный и моральный ущерб от беззакония, его отправляют в гражданское судопроизводство, в котором отсудить что-либо почти невозможно.
Зачастую к совершенно невиновным «притягивают» нечто, чем можно оправдать незаконный арест или осуждение. Леонид Георгиевич рассказывает:
– Был в моей практике работы в Белоруссии случай – произошло убийство женщины. И тут пример, когда нерадивым следователям пришлось запускать парашютик, – на сленге так именуется один грязный приём. Он задействуется при недостаточном количестве доказательств, но когда требуется во что бы то ни стало составить обвинение. В срочном порядке находится какая-нибудь мелкая кража или, допустим, инцидент, когда виновный обматерил кого-то прилюдно, чтобы если уж основное обвинение не прошло, то заявило бы о себе хотя бы эта пустяковина. Так вот мужа погибшей, хоккеиста, арестовали и отправили в СИЗО. Сыщики выходят тем временем на настоящего убийцу. А муж полгода уже отсидел. Так этому хоккеисту, который и без того перенёс личное горе – смерть жены, инкриминируют некое хулиганство, не связанное с предметом данного дела (откопали, отскребли, что во время матча он как-то подрался на хоккейной площадке). Налицо – судебная ошибка «исправляется» новым беззаконием. Ведь если признать головотяпство тех, кто на него повесил убийство супруги, то надо по элементарной логике несчастному ещё и моральный и физический вред возмещать. А пойти на это – значит по меньшей мере навредить своей репутации как судьям так и следователям.
Но фундаментальное противоречие между внешним соблюдением правосудия и тем, что творится в действительности, лежит всё же не в дефектном нынешнем УПК. Следователи не доказывают должным образом, а судьи зачастую просто глотают сляпанное следователями и штампуют приговоры, подобные вынесенному Лукину. То есть даже этот слабый УПК не выполняется…
Кризис. Слово это почему-то не вошло в активный лексикон. Нет, не экономистов и политологов. А тех, кто судит, и тех, кто познаёт на себе или на примере своих близких решения, выносимые людьми в мантиях. Но зримые и скрытые симптомы кризиса судебной системы донимают и тех, и других, грозя перерасти в метастазы всего общественного организма.
редактор отдела «СМИ и общество»
журнала «Журналист»