Праздник жизни до утра

* * *
Припасть к родной земле,
Крестом раскинуть руки,
Всю толщину её мольбой своей прошить:
– О, Мать Сыра Земля,
Страдания и муки,
И смуту на Руси
Дай силы пережить!

То засуха, то вши, то недорода бремя,
То ратники опять на поле полегли.
Пожар, холера, бунт!..
Безбожно наше время.
То ль сглазили страну,
То ль порчу навели.

Все коршуны над ней, а соловьёв –
всё меньше.
И совесть умерла,
Да и жила ль, Бог весть?
Мужчины говорят про баб,
а не про женщин.
Затёрты, как пятак,
Отечество и честь.

О, Мать Сыра Земля,
Свободы дай и воли,
Наполни нам сердца энергией любви.
Доколе, как рабам, терпеть свою недолю?
Доколе воздвигать
Нам храмы на крови?!

* * *
Тысячекратно обманут, ограблен,
Мир наступал постоянно на грабли.
Грабли царей, фаворитов, уродов,
Грабли дворцовых переворотов,

Грабли наветов, погромов, мучений,
Ложных открытий, ложных учений.
Правда – убита. Слово – невнятно.
Чёрные дыры. Белые пятна.

Опытом душу незачем тешить.
Век двадцать первый – грабли всё те же.
Царство подлогов. Царство халтуры.
Царство жирующей номенклатуры.

Необъяснимы и непонятны
Памяти нашей белые пятна.
Словно десятки выбиты в тире –
Совести нашей чёрные дыры.

Люди прогресса, а бродим в потёмках.
Чем отзовёмся в наших потомках?
Что им оставим в дар безвозвратный?
Чёрные дыры?.. Белые пятна?..

* * *
Мой южный город! Ветром, зноем, морем
Он с детства мои корни напитал.
Мне люб тот город – с синевой во взоре,
Где пахнет тёплым суриком металл,

Где с солнцем соревнуется медяшка,
Играет шторм то «Яблочко», то блюз,
Где в юности носила я тельняшку,
Как самую нарядную из блуз,

Где парапеты от прибоя мокнут,
Когда ты по Приморскому идёшь,
Где так до синевы промыты окна,
Что веришь: море мыло их – не дождь,

Где бронзовый Тотлебен, чуть сутулясь,
На гордые взирает корабли,
Где самую красивую из улиц
Большой Морской любовно нарекли.

* * *
Автобус наш – могучий красный конь –
Бежал, в аэропорт успеть стараясь,
И возмущал полуденный покой
В заштатном городке Бахчисарае.

В пыли стояли сонные дома,
В пыли уныло копошились куры,
В буфете пыльном девочка одна
Чертила пальцем на стекле фигуры.

И репродуктор на столбе орал.
Ничто, увы, пейзаж не оживляло.
Водитель долго стёкла протирал,
Путёвку отмечал. А я гуляла.

А рядом – ты, мой лейтенант, мой муж.
Мы молоды, мы счастливы, ликуем:
– А вдруг мы попадем в такую глушь? –
Ты усмехнулся: – Если бы в такую!

Нас приютит таёжный гарнизон:
Два дома – и тайга, тайга без края!
А по ночам – один и тот же сон:
Тягучий зной и пыль Бахчисарая.

И станет раздражать любой пустяк,
И стану я не гордой, а спесивой:
Всё – не по мне, всё – плохо, всё – не так,
А жизнь в глуши – вообще невыносима.

О, сколько я помаюсь, всё кляня,
О, сколько с гарнизоном съем я соли,
Пока он станет радостью и болью,
Пока своей признает он меня!..

Но это будет позже. А пока –
Летит шоссе. Мотор ревёт натужно.
Пыль на домах, на стёклах, на висках.
Бахчисарай. Мы едем к месту службы.


ОФИЦЕРСКАЯ ЖЕНА

Замечай не замечай,
А в душе упрямо
Гарнизонная печаль
По далёкой маме,

Гарнизонная тоска
По квартире личной,
По нормальным отпускам,
По метро столичным.

Пусть диплом пропал уже,
Не о том забота:
Нет работы по душе,
Нет вообще работы.

Только складочки у рта,
Только – спазмы к горлу…
Но упрямо: – Ни черта,
Здесь работы – горы!

Будет вновь перебирать
Бункера картошки
И в капустниках играть
Под напев гармошки.

Со спектаклем съездит вновь
На погранзаставу,
Почитает про любовь
Личному составу,

И с тайгой наедине,
Сняв остатки грима,
Вдруг увидит в вышине
Близко небо Крыма…

Валентин УТКИН,

Ялта 

ПРОЩАЛЬНОЕ

Вчера мы хоронили ветерана.
Он мог бы жить, как говорят, до ста.
Но вот пришла беда: былая рана
ему сомкнула намертво уста.

Текли минуты горечи и скорби.
И летний день был пасмурным слегка.
Две дочери стояли рядом. Обе
уже в годах – не меньше сорока.

Темнели тускло орденские планки,
нашитые на старое сукно.
На улице играли музыканты
печали марш, как им играть дано.

И вдруг (как будто мне такое право
лишь одному судьба в тот день дала!)
увидел я: над ним стояла Слава
в печали тяжкой, но челом светла.

Ни возгласа, ни всхлипа и ни крика.
Лишь травит душу траурный мотив.
Она над нами возвышалась тихо,
вся в белом, руки на груди скрестив.

И в тишине, где места нет покою,
когда душа настроена всерьёз,
его судьба сошлась с моей судьбою.
Иное зренье сразу мне далось.

Что с ним случилось на веку когда-то,
всё оживало и жило во мне:
и мирный труд, и тяжкий путь солдата,
и память о немыслимой войне.

Во мне, во мне его зияла рана.
Манила жизни этой высота.
…Вчера мы хоронили ветерана.
А мог бы жить, как говорят, до ста.


ЮЖНАЯ НОЧЬ

Не говори, что ночь тебе знакома,
что ею правит просто эта тишь, –
ведь тишина есть распечатка грома,
ты только сам в себе её услышь.
Нежнее, чем картавинка ребёнка,
звучит цветок, роняя семена,
Вся нежность мира в этом стебле тонком,
быть может, в утешенье нам дана.

Вот жук ночной, не ведая покоя,
поплыл, поплыл куда-то в темноту.
Неведомое тельце золотое
звучит, колебля воздух на лету.
Опять крылом коснулась ветки птица,
Замри и слушай листьев летних звон.
Блажен лишь тот, чьё сердце будет биться
простым явленьем этим в унисон.

Здесь места нет обиде самой малой.
Забудь о том, что сорит нас с людьми.
Такая ночь даётся нам, пожалуй,
однажды, для прощенья и любви.
И ты, ни в чём не сетуя, не мучась,
в себе самом спаси и сохрани
всю эту нежность, данную как участь,
забытую другими в наши дни. 

 

КУРОРТНЫЙ БЛЮЗ

На берегу, где море, словно мим,
легко меняет контуры прибоя
на скользкой гальке, временем томим,
стою один без женского конвоя.

Туда, наверх, где набережной гул,
где женщины щебечут, торжествуя,
я не пойду, я совершу прогул,
к ним отвергая лестницу крутую.

А к вечеру подует лёгкий бриз,
о чём-то сердце тайно беспокоя,
когда уже на кончики ресниц
садится солнце нежно-золотое.

Оно спешит уйти за горизонт,
оно своё заканчивает соло.
Столичный дефилирует бомонд
по набережной яркой и весёлой.

Здесь вечный праздник сердца и души,
Вовсю флиртуют дамы, денди, клерки.
Над Ялтой, как шальные миражи,
взлетают золотые фейерверки.

И мне уже давно понять пора,
с усмешкой доброй вглядываясь в лица,
что этот праздник жизни до утра
не кончится и вечно будет длиться... 

 

ОСЕННИЙ НОКТЮРН

Бешеной влаги полон ветер до самой сути.
Над первобытным морем высокое солнце грезит.
Как тряска больших созвездий, безмолвием поражая,
радужная медуза лежит на моей ладони.
И сам я, как солнце светел, весёлой волне внимаю,
над звёздным бессмертьем синих
и тихих как ночь актиний.
…Бешеной влаги полон ветер
до самой сути.

К СЛОВУ

В этом мире шальном и неистовом,
разрушающим душу и тело,
мне хотелось бы всё-таки выстоять
перед чёрной стеной беспредела.
Как мужчина из рода Адамова,
разгребающий грех первородства,
я живу в этом времени адовом
небывалого в мире юродства.
Там, где напрочь отсутствует истина,
будет царствовать мушка прицела.
…Ах, как хочется всё-таки выстоять
перед чёрной стеной беспредела.

ПРЕЛЮДИЯ

Под бдительным моим надзором
живёшь, не думая про нас.
Ты мне никто. Ты только взором
со мною обменялась раз.
Скажу без предисловий сложных:
нам вместе быть одной судьбой.
Я, как неистовый художник,
пишу и холю образ твой.

Пока с души не взята плата,
пока с судьбой не сыгран матч.
Пока пуста моя палата,
мой ангел или мой палач.
И что б там время ни сулило,
и пусть нелёгким будет быт,
я знаю: никакая сила
нас на земле не разлучит.

В МАССАНДРОВСКОМ ПАРКЕ

Ты помнишь, как роняла ель
сквозь ветви солнечные пятна,
когда серебряный апрель
нас окропил дождём внезапно.
Он появился как-то вдруг,
напоминая нам на деле,
прикосновенье детских рук.
Такой бывает лишь в апреле.
Он, может быть, задел слегка
к чужим страстям неравнодушный:
полёт шального мотылька
и бабочки вираж воздушный.

Сияло радуги кольцо
над столбиком дорожной пыли.
И неба синее лицо,
смеясь дождинки заслонили.
Не вихорь, не девятый вал,
не ливня летнего потеха –
прошелестел, очаровал
и замер, как лесное эхо.
И ты под елью старой той,
когда дождя утихли звуки,
ко мне, как в юности былой,
смеясь, протягивала руки.
Мы после подведём итог
в лесу, где так нежна цикада,
как мало нам, – да видит Бог! –
для счастья подлинного надо. 

 

Михаил БОРОВСКИЙ,

Ялта

* * *
На широкой скамье сидит Чехов,
Перед ним – штормовое море,
И от гор отражается эхом
Позади него шум прибоя.

За спиной его – синие горы,
За горами – поля без края,
Нескончаемые просторы,
И небес седина родная.

Позади него вся Россия,
Все дороги, порты, вокзалы,
И царящая эйфория
В театральных заполненных залах.

Позади него – запах карболки,
Раны, стоны, чужие страдания,
Фаэтоны, дрожки, двуколки,
А по снегу – холодные сани.

Позади за спиною – годы,
Бесконечные расстояния,
Рельсы, палубы пароходов,
Встречи, проводы, расставания.

Тихий домик отца в Таганроге,
И участок вблизи Партенита.
Дом в Гурзуфе у старой дороги,
Пассифлорой фасад увитый.

За спиною – каналы Венеции,
Ночь, гондолы и звёзды Италии,
Оживляющий дух Флоренции,
Восхитительные азалии.

Голубые заливы Ниццы,
Соблазнительность Монте-Карло,
Яркий блеск французской столицы,
Всё, что жизнь ему ниспослала.

За спиной – Левитан, Чайковский,
Лев Толстой, Короленко, Бунин,
Артистический мир московский,
Подмосковные серые будни.

Позади – уют Белой дачи,
Неисполненные желания,
Пережитые неудачи,
Несогласия, непонимания.

Нерождённая истина в споре,
И несбывшееся благовестие.
Впереди него – только море,
Только чайки и только… бессмертие! 

 

Ночь. Хан-Джами

Вот-вот взойдёт луна над нами,
И шорох высохшей листвы,
Возникнув где-то под ногами,
Поднимется над куполами,
Над царством вечной тишины.

Темно и холодно вокруг,
Но мы, в объятиях согреты,
Ждём с нетерпением, как вдруг
Из тьмы восстанут минареты.
Взойдёт луна над куполами,
Над поседевшей стариной,
И разольётся над волнами,
Над высохшими тополями
Свет изумрудно-золотой.

Он всё вокруг озолотит,
И, задержавшись лишь немножко,
От нас по морю пробежит
Великолепная дорожка.

Взойдёт луна над куполами,
И вмиг, пленённый темнотой,
Средневековыми домами
Предстанет город перед нами –
Красавец вечно молодой.

Ну а пока ночь так темна,
Лишь звёзды светятся над нами,
И мы покорно ждём, когда
Взойдёт луна над куполами.

Адиле ЭМИРОВА,

Ялта

* * *

Хоть, казалось, навечно, навечно
Изгоняли. Но жизнь быстротечна –
Я вернулась в родные края.

Я вернулась. И снова, как прежде,
Пряно пахнет сосновый лес,
И бездонное око небес
Озаряет лучами надежды.

И сбылись все мои мечты!
Даже камни твои мне милы.
Я целую родные могилы.
Это ты, моя родина, ты!

Никогда, никогда, никогда,
Никогда я тебя не покину!
А Аллах позовёт – всё отрину
И останусь с тобой навсегда.

Родина

Рождение и смерть –
Две золотые точки.
А между ними жизнь –
Упругая струна.
И я иду по ней,
Мне тяжело – нет мочи,
Но я иду, тревог
И радости полна.

Как долго я жила
С родиной в разлуке!
Как долго я ждала
Её вестей благих!
И вот вернулась я,
И кончились все муки.
О, родина моя,
Я здесь, у ног твоих!

И не нужны теперь
Мне все блаженства рая.
Прижми к своей груди,
Утешь и успокой.
Блажен, кто родился
В чудесном этом крае,
Блажен, кто здесь найдёт
Последний свой покой.

Коктебель

Розовый куст тамариска
Нежно сияет в саду.
К горнему обелиску
Горной тропой иду.

Море. Ветер. И травы.
Горный край Коктебель.
Таврия. Крым. Татары.
Это моя колыбель.

Партенитский сонет

Пять дней была у моря я. Пять дней.
И пять ночей оно мне гимны пело.
И всё вокруг вздымалось и кипело
В цветном великолепии огней.

И мощные валы к земле бросались,
Швыряя гальки влажные пласты.
И медленные пенные хвосты,
Шипя, в родное лоно возвращались.

И сердце билось гулко в ритме моря,
Могучему движенью жадно вторя.
И в таинстве мерцающих огней

Мне чудились дыханье мирозданья
И благодати вечное сиянье.
Пять дней у моря. Только пять ночей...

Верлибр

Когда умру, я стану травой
или полевым цветком.
Когда умру, я стану бабочкой
или серой птичкой,
А может, букашкой, ползущей
по веткам кустов.
Хочу лишь, чтобы эта трава росла
на моей родине;
Чтобы эта бабочка летала в небе
моей родины;
Чтобы эта букашка ползала по кустам,
Растущим на моей родине – в Крыму…

Ахматовское

«Вечерний и наклонный
Передо мною путь».
Пора остановиться
И время отдохнуть.

Те трудные дороги
Достойно я прошла.
Подведены итоги,
Завершены дела.

А сердце неустанно
Стучит в моей груди,
Как будто говорит мне:
«Живи! Не уходи!»