Полёт Юрия Гагарина 12 апреля 1961 года венчал многолетние усилия тысяч людей, коллективов да и, собственно, всей страны. Имена далеко не всех, даже непосредственных участников программы подготовки человека к полёту в космос мы знаем. Во многом в силу секретности тех дел, которые вершили тогда первопроходцы.
Не прошло и четырёх лет после окончания Великой Отечественной войны, но страна уже думала о космическом будущем, работала для него. В 1949 году в одном из ведомств Минобороны СССР – Институте авиационной медицины – была создана сверхсекретная группа медико-биологических исследований под руководством Владимира Ивановича Яздовского. Так началась программа подготовки к запуску в космос живых существ, человека.
30 июня 1953 года Главком ВВС издал приказ о создании на базе НИИ авиационной медицины отряда испытателей, а 14 июля этого года приказом № 118 по НИИ был создан отдел № 7 (отдел испытателей), который возглавил подполковник медицинской службы Евгений Анатольевич Карпов, впоследствии ставший первым начальником Центра подготовки космонавтов.
Так в институте начало работать уникальное и единственное в своём роде компактное подразделение, сформированное из солдат и сержантов срочной службы, отобранных из авиационных частей. Требования к кандидатам по здоровью были жесточайшие, секретность железная. Солдаты из отряда испытателей были, образно говоря, «космонавтами нулевого цикла». Испытания нередко проводились в предельно допустимых для человеческого организма условиях – в различной природной среде, баро- и сурдокамерах, на катапульте, центрифуге, создавался и испытывался скафандр. По зёрнышку, ценой предельных усилий, с риском для здоровья они помогали собирать информацию по разработке систем и средств безопасности полётов, а затем в решении задач приземления космонавтов, регенерации, длительной изоляции, невесомости, гиподинамии и борьбы с её последствиями… Учёные-экспериментаторы тоже были военными.
Первый отряд будущих космонавтов был создан семь лет спустя после организации этого отряда солдат-испытателей.
Из учёных первого набора, тех, кто начинал эксперименты, остались единицы. В Москве живёт Иван Иванович Брянов, доктор медицинских наук, профессор, полковник медицинской службы в отставке. Ему 95 лет. Он из первопроходцев – с 1948 года. Известен разработками методов и обоснованием критериев врачебно-лётной экспертизы лётного состава и космонавтов. Принимал непосредственное участие в отборе отечественных и зарубежных космонавтов. Создатель и руководитель первой отечественной аудиометрической и вестибулярной лаборатории. Автор более 100 научных работ.
Также за 90 и его коллегам – Сергею Авдеевичу Гозулову и Акаки Согратиевичу Цивилашвили, одним из учёных-первопроходцев первого набора отряда испытателей.
Судьбы их схожи. Все прошли войну. Все трудились до глубокой старости, самоотверженно занимаясь уникальной работой.
Одним из солдат-испытателей был Леонид Сидоренко. В 2008-м отряду солдат-испытателей исполнилось 55 лет. Нигде об этом не было ни строчки, о ребятах, а их были сотни за годы работы отряда, не вспоминали. А за испытания им в то время ни льгот, ни наград не полагалось. Просто такая у них была служба, солдатский долг.
Как испытатель Сидоренко участвовал преимущественно в исследованиях по высотной физиологии (барокамера).
Экспериментальные данные позволяли учёным получать материал для прогнозирования влияния невесомости на организм человека в долговременном космическом полёте и одновременно разрабатывать меры профилактики этому влиянию в процессе полёта. Первый эксперимент – уникальный, не имеющий тогда аналогов в мировой практике.
Подобные эксперименты проводились тогда и в США, где было задействовано одновременно 500 человек. Говоря современным языком, их «мировой рекорд» нахождения в воде был равен тогда 6 суткам. Этого достиг лишь один человек. Многие «сходили с дистанции» на вторые-третьи сутки.
«Катапульта, скафандр уже были испытаны. Мы испытывали возможности человеческого организма… Мы были солдатами. Учёные и специалисты-экспериментаторы были офицерами. Армейский устав соблюдался. У нас не было никакого панибратства, никакого особого сближения. Но мы настолько роднились сердцами… Я ведь доверяю себя экспериментатору, а он берёт ответственность огромную, чтобы не допустить никакого ЧП, гарантировать мою безопасность. Такое доверие и было в основе работы отряда… Испытывали нас, мы испытывали себя».
«Для моих экспериментов людей подбирали специально. Не каждый подходил. Эксперименты шли каждый день, но каждому из испытуемых нельзя было более одного раза в неделю. Мы работали очень дружно. Ребята были для нас как родные. У нас не было отношений «полковник» – «солдат». Без теплоты отношений нельзя. Очень важно было, чтобы испытатель правильно оценил воздействующий фактор. Они после каждого эксперимента писали у меня в протоколе своё заключение, мнение».
Эксперименты шли и в других сферах, на других «полигонах». По мере углубления и расширения космической программы всё более увеличивался объём медико-биологических исследований.
«Идёшь в барокамеру, и шесть часов как минимум надо под нагрузкой там провести. Эти шесть часов были определены задолго до первых выходов человека в открытый космос. В освещённой зоне Земли в зависимости от высоты траектории полёта космический корабль находится от 6,5 до 7 часов, потому и ограничен выход в открытый космос шестью часами. И на нас определённое время отрабатывали возможность нахождения – шесть часов в барокамере… Сколько их было… Шесть… Шесть… Шесть. Был у нас неписаный закон при испытаниях – если ты чувствуешь себя хорошо, и если экспериментатор считает возможным (а у него вся телеметрия о твоём самочувствии идёт), и если ты говоришь «Я готов», эксперимент продолжали… А вообще-то в этой барокамере нагрузки такие, что на «высоту» часто не походишь. Раз в неделю, оптимально.
Это реальность нашей испытательной работы. Мне за время службы пришлось пройти всю гамму высотных экспериментов в барокамере. Тяжелы эти эксперименты… Входишь в камеру, одеваешь маску… Поднимаешься на 9000 метров. Начинаешь вдыхать кислород, но остальные части тела не защищены. Пальцы вздуваются, кажется, глаза из орбит вылезают, щёки вокруг маски вздуваются, руки надуты… Ты теряешь человеческий облик… Когда собачку поднимают кратковременно на 30 километров, в ней закипает кровь, а собака раздувается, превращается в шар… Её мгновенно спускают… Выносливое создание… Экспериментатор кусочек колбаски ей обязательно… «Иди, дорогая».
, член отряда испытателей с 1955 года:
«Испытывали катапульту. Предыдущая пара – Толя Банников и Витя Клещенко – дошла на такой катапульте до 45G.
Нам установили «всего» 38G – накануне при контрольном «отстреле» манекен вылетел из кресла «тележки» – «от удара» срезало ремни.
…Настала моя очередь катапультироваться. Обычно мы тянули жребий. Каждому хотелось отстреляться первым, чтобы снять напряжение, возникающее при подготовке к «отстрелу». Руководил испытаниями от медиков института подполковник Гозулов Сергей Авдеевич, от завода – молодой инженер Гай Ильич Северин, будущий главный конструктор «Звезды».
Меня закрепили в кресле «капитально» (не вздохнёшь). Гозулов произвёл все необходимые замеры, включил самописец. Я по командам с репродуктора производил предусмотренные регламентом действия, одновременно группируясь к выстрелу, и вдруг на предпоследней операции, предшествующей выстрелу, «тележка» сходит с колёс… Мощнейший удар в шею и лопатки – не успел полностью сгруппироваться. Голову мотнуло так, что показалось, что её оторвало, я явственно ощутил удар «кувалдой в подбородок». Всё это сопровождалось ужасным грохотом, дымом со скрипом тормозов и снопом искр из-под колёс тележки. Все бросились ко мне. Подбежал Гозулов. Я спросил, где мой подбородок – я его совсем не чувствую. Он ответил, что подбородок на месте. Попросил достать зеркальце из нагрудного кармана моей гимнастёрки. Увидев капельку крови на подбородке, успокоился – это от удара о пуговицу на груди. Две недели не мог нормально повернуть головы. Друзья подшучивали – «ходячий манекен».
Пару лет я ощущал «подарок катапульты». И сейчас плечи болят, особенно по ночам. Этот случай из немногих ЧП за время испытаний. Но это тоже часть нашей работы».
Был ли риск в работе испытателей? Безусловно. Хотя его старались практически исключить, но были и непредвиденные случайности. Григорий Михайлович Оноприйчук, бывший на приёме у председателя Совета Федерации, служил в отряде в самом начале 60-х. Однажды ему пришлось заменить в барокамере заболевшего товарища, хотя за день до этого он в таком эксперименте уже участвовал. В ходе эксперимента он потерял сознание, был в коме. Его спасли. Он продолжал затем работать в отряде. Но и сейчас тот случай даёт о себе знать частой головной болью.
Барокамера… 15 тысяч, 30 тысяч метров высоты. А всё обыденно… Возле испытателя стоит электрическая плитка, на ней чайник без крышки, вода кипит и за счёт этого создаётся влажность. Чайник трёхлитровый весь выкипает… Испытатель, понятно, весь в датчиках, пот льёт градом, заливает перенапряжённые глаза. Калорифер тоже спиральный, накалился, необходимая влажность достигнута, работает вентилятор, температура +50о, +55о.
Примитивно?.. Да, очень… В такой барокамере погиб Валентин Бондаренко из первого отряда будущих космонавтов. Нелепый случай, о котором писали. У него датчик отклеился. Он ваткой со спиртом протёр это место на ноге, а маска кислородная чуть отошла, кислород пошёл в камеру. Ватка упала на спираль, загорелась, а тут кислород… Костюм на нём вспыхнул. Спасти не удалось…
Методика эксперимента какое-то время оставалась такой же и после этой трагедии с Бондаренко. Но не было случая, чтобы кто-то из ребят отказался от испытаний. У них не было сомнений. Доверие к экспериментаторам было полное.
«Мы как-то во время одного из экспериментов проверили пульс… у меня. У испытуемого в барокамере он был 70. А у меня около неё – 150. Тяжёлые эксперименты были. Очень тяжёлые, рискованные.
У нас уже был мощный «конвейер». Мы отбирали себе испытателей раз и навсегда, т.е. на весь срок службы этих ребят. Почему? Очень важно, когда знаешь человека, его поведение в эксперименте, устойчивость. Много было и непредвиденных моментов, по-разному вёл себя костюм, в разные моменты он срабатывал на испытуемом в нежелательной позе. Помню, хороший мальчик был. Костюк его фамилия, белорус. Я проводил с ним эксперименты в условиях плавного подъёма, но один раз и перепада давления. Он потом сказал: «Я на «парапад» не пойду». Многих ребят я помню. И, конечно, «Я на «парапад» не пойду» запомнил».
«Черновики», «Эскизы», «Наброски», «Модели». Так скромно именует свою уникальную работу и работу своих друзей по отряду Леонид Викторович Сидоренко.
«Возглавлял наш отряд испытателей с самого первого дня его создания Евгений Анатольевич Карпов. Поистине историческая личность – умный, обаятельный, душевный, тактичный, требовательный и проницательный человек. Я его узнал уже тогда, когда он занимал более ответственную должность в нашей системе, но всякий раз, когда в отряде испытателей отмечалась очередная годовщина со дня создания отряда или проходили торжественные проводы демобилизуемых испытателей, он всегда присутствовал лично. Особенно трепетно, по-отцовски напутствовал увольняемых в запас испытателей, для каждого у него находились добрые слова благодарности за работу и службу в стенах института на благо развития космонавтики, желал здоровья и благополучия.
Исключительно полезной для нас была эта служба, она нас сделала людьми. Золотое время. Оглядываюсь на прошлое – был в моей жизни стержень. Люди нас вели умные, толковые, душевные, мягкие».
Ребятам из первого отряда испытателей не повезло – их сначала жёстко засекретили, затем, не воздав должного, забыли… Отряд первопроходцев просуществовал около одиннадцати лет. Мы поимённо знаем некоторых «четвероногих космонавтов»: Лайку, Белку, Стрелку… (а их были десятки), а имён ребят, тех, кто был первее первых, не знаем совсем. Но ведь благодаря и испытателям из этого отряда тогда стало ясно: «Человек может лететь в космос».
В отряд испытателей отбирали курсантов из авиационных школ. Отбор был суровый. Из тысяч обследованных парней повезло единицам, где-то половина процента от общего числа. Тогда в армии служило поколение, чьё детство или рождение пришлось на годы войны, идеально здоровых было мало. Для них, солдат и сержантов-срочников, начиналась новая служба.
Институт, куда их прикомандировали, был тогда единственным в своём роде. Позже, в 1965-м, он разделился. Начал действовать ещё и Институт медико-биологических проблем. А с 1963 года в Центре подготовки космонавтов стала образовываться своя материально-техническая испытательная база. Шли эксперименты и в Институте биофизики.
Испытателями стали уже иные люди, с иной судьбой отбора. А эти ребята просто проходили действительную солдатскую службу. Они были испытателями-первопроходцами. Русские, украинцы, латыши, евреи, даже грек. Кого-то уже нет, а многих разбросало по осколкам великой страны. На страницах газет и журналов тех лет – немногочисленные публикации об отдельных экспериментах, где они участвовали – в пустыне и тайге, океане и в горах, в баро- и сурдокамерах, на центрифуге – без указания фамилий. Они «обживали» «Восток», «Восход» и «Союз». Но в целом об отряде не писали. А ведь с ними вместе тренировались и первые космонавты. Правда, их режим испытаний был более щадящим.
Космонавты были элитой. «Мы, конечно, всё понимали, – вспоминает Сидоренко, – вели себя более чем скромно. И никакой «ревности» у нас не было. Это потом, уже когда о космонавтах слава пошла, у нас этакое чувство появилось, чтобы и о нас хоть слово сказали, хотя бы в закрытом, так сказать, режиме…».
К счастью, осталась единственная бесценная историческая реликвия об отряде – «Книга почёта», которая вобрала в себя память об испытателях, а точнее, о части из них, начиная с 1955 года».
А ведь место этой «Книге почёта» в Музее космонавтики. Там же должен быть и список всего отряда… Назову лишь немногих. Паливалдис Нейциниекс – 100 экспериментов, Анатолий Грачёв – 96, Владимир Кондрашов – 90, Владимир Дубас – 80, Михаил Цыбулько – 60 (из них один – 60-суточный), Аркадий Подоплелов – 100 (из них один – 30-суточный), Анатолий Тонких – 85 экспериментов (из них два длительных).
Потом уже, годы спустя, ребят из отряда, ставших уже профессиональными испытателями, начали награждать медалями и орденами. А их-то были сотни – безвестных пахарей космической нивы. Мы знаем имена спортсменов, которые на пределе человеческих возможностей покоряли мировые рекорды. Солдаты-испытатели тоже работали на пределе, тоже ставили рекорды. Только их рекорды становились очередной статистической составляющей в череде данных, добытых сотнями опытов.
Память… Она та движущая сила, та пружина, та катапульта, что заставляет Сидоренко и его друзей сегодня возвращаться к тем дням. Получить заслуженное признание солдатам уникального отряда, занимавшегося уникальной работой, «мешает» их прошлый статус – ведь они были всего лишь солдатами срочной военной службы. Но разве менее значимыми оттого остаются их мужество, опыт, заслуги перед Отечеством. И их, и учёных, с ними работавших. Вот строки из приветствия коллегам ушедшего от нас основоположника отечественной программы исследований по космической биологии и медицине Владимира Ивановича Яздовского, который был соратником Королёва, Келдыша и других легендарных людей.
«Вы посвятили себя абсолютно новому, фантастически интересному делу: освоению человечеством космического пространства. Вам принадлежат первые шаги в становлении и развитии космической биологии и медицины…
Что бы ни произошло в мире в будущем: какую бы принадлежность, добрую или злую судьбу ни приобрела в дальнейшем славная земля зарубежного Байконура – развернут ли в «домике Яздовского» музей первого космонавта или кооперативную лавочку; станет ли освобождённый Вами Севастополь по-прежнему близким для нас или недоступно далёким – Вы можете быть спокойным. Вы своё дело сделали, и сделали блестяще».
Вы своё дело сделали, и сделали блестяще… Эти слова можно по праву адресовать и Испытателям.
В летописи покорения космоса, последнего подвига в истории великой страны, не должно быть забытых страниц и белых пятен.