Дмитрий Каралис
Юрий Поляков. Совдетство. Школьные окна: роман. – М.: АСТ, 2025. – 448 с. – 12 000 экз.
Нет ничего более благородного, чем восстановить нарушенную справедливость, будь то в отношении целых периодов нашей жизни или в отношении отдельных личностей. Да и собственное поведение требует иногда от пишущего не только мемуарного оправдания перед потомками, но и честного анализа, а то и исповедальности. Об этом думаешь, прочитав новую книгу Юрия Полякова.
Герой трёх томов эпопеи «Совдетство» Юра Полуяков, шагавший по жизни и романным страницам отличником и гордостью школы, в четвёртом томе, достигнув переходного возраста, отчебучил такое, за что в недавние времена грозила постановка на учёт в детской комнате милиции с последующей отправкой в колонию. Герой-подросток немотивированно взбрыкнул! А с кем такого не бывало? Обычное дело.
Необычен роман «Совдетство. Школьные окна» – на четыреста с лишним страниц с коротеньким эпилогом, названным «Послесловие автора». В нём в полной мере проявилась редкая особенность творчества Полякова.
...Для фабульных событий, происходящих с главным героем в течение нескольких дней, четыреста страниц – более чем достаточно. Вышел наш герой на девятой странице из Дома пионеров, поправил на плече сумку с красками и альбомом и на секунду задумался: налево пойти или направо? И так и сяк дойдёшь до дома. И тянется эта «секунда» в размышлениях и воспоминаниях нашего героя на полсотни страниц.
Но мы не скучаем, а, напротив, с нарастающим интересом следим за размышлениями подростка, узнаём о жизни родителей, класса, соседей по общежитию, где обитает его рабочая семья, при этом – уликами или открытиями – всплывают подробности биографии школьника. Но вот Юра Полуяков поднимает воротник куртки: пойду-ка я налево.
И начинаются его злоключения – он встречает пацанов, которых встречать совсем не хотелось…
К трёхсотой странице Юра Полуяков добирается наконец до дома, натворив, к собственному удивлению, дел, как ему самому показалось, на пару лет детской колонии. А что вы хотите? Пубертатный возраст.
Но зачем четыреста страниц для событий, умещающихся в формат новеллы? Почему роман? Мы же помним: рассказ – событие, повесть – судьба, роман – эпоха. По фабуле – этот взбрык героя и последующий страх-сожаление легко укладываются в рассказ. Кто рискнёт на таком привычном событийном материале выстроить сюжет романа? И чтобы при соотношении фабульных событий к сюжетным 1:400 произведение читалось на одном дыхании…
А это, дорогие товарищи, Юрий Поляков, удостоенный совсем недавно звания лауреата Государственной премии Российской Федерации за заслуги в области литературы и искусства. Пятьдесят лет стажа в русской словесности! Мастер!
Немного о мастерстве и ремесленничестве. Известны три основных функционально-смысловых типа речи, из которых состоит большинство литературных произведений: повествование, описание, рассуждение. Оставив за скобками такие полезные формы работы с материалом, как внутренний опосредованный монолог героя, поток сознания героя и проч., согласимся, что обильные описания и рассуждения со школьной скамьи давили на нашу молодую психику и считались занудством. «Хватит болтать и рассуждать, ты не в опере – стреляй сам или умирай! – примерно так думали мы, читая обязательную классику, или: «Хватит рассусоливать! Поцелуй её, наконец!» Отсутствие в произведениях авторских сентенций, размышлений и отступлений служили чуть ли не главным мерилом нашего отношения к авторам: хорошо пишет, читать интересно! Или: зануда! сплошные описания природы или бальных нарядов. И была в этих оценках доля детской справедливости. А может, и не только детской! (Вспомним: чем труднее пишется, тем легче читается.)
Почему же в «Школьных окнах» вопреки всем законам лингвистики, сюжет не тащится, а летит, как бабочка, порхающая с одного цветка воспоминаний-рассуждений на другой, насыщая читателя нектаром знакомых чувств детства?
Как это удаётся? Как сделано?
Поляков заныривает за какой-нибудь художественной деталью или бытовой подробностью так глубоко, что кажется – мы не вынырнем, потеряем нить повествования, нам не хватит воздуха... Но выныриваем. И оказывается, что эта деталь-подробность, за которой нас потянули в глубоководное путешествие на несколько страниц, даёт мощную подсветку происходящему – так, наверное, театральный осветитель, высветив лучом нужного цвета деталь декорации или реквизита, становится художником-осветителем, соавтором драматурга.
Есть известное правило: прикрой ладонью сомнительный эпизод текста и посмотри, обойдётся ли без него произведение, будет ли двигаться сюжет, развиваться история?
Мне не удалось обнаружить в романе Юрия Полякова ни одной детали, подробности или рассуждения, которые можно было бы выбросить без ущерба для целостности картины.
Детали и описания у Полякова могут характеризовать общую обстановку эпизода, раскрывать подробности прежней жизни героя и служить тонкими штрихами к его образу, отражать время, эпоху, в которой происходят события… Не буду вытаскивать на страницы своего отзыва известные всем профессионально пишущим людям правила и советы. Я и так, кажется, увлёкся и наплодил своими рассуждениями плеоназмы и амплификации, которых, кстати, не встретишь в романе «Совдетство. Школьные окна».
Читая роман, я завидовал мастерству своего коллеги, товарища и пытался понять, почему описания (не только динамические, но и статические) двигают сюжет почище беспроигрышных в этом деле повествования и диалогов? И вспоминал изречения Юрия Полякова: «Занимательность – вежливость писателя», «Литература выше жизни на величину таланта», «Литература – это придуманная правда»! Автор пронзительно чувствует своего героя, достаёт его из души, и эмпатия читателя рождается сама собой – на мальчика Юру Полуякова хочется смотреть и смотреть, его хочется слушать и слушать.
...Несомненно, есть композиционная перекличка «Совдетства» с «Летом Господним» Ивана Шмелёва, о чём автор уведомил эпиграфом к первой части романа. Там мысли, чувства, переживания, горести и радости Вани Шмелёва из купеческой семьи, живущей в Замоскворечье, даны через предметно-описательный ряд, быт служит инструментом постижения мира. В «Школьных окнах» – Юра Полуяков, подросток из рабочей семьи, обитающей в бывшем барском доме Немецкой слободы, отданном советской властью под общежитие Маргаринового завода. Его мироощущение тоже проявляется через семейный быт, школу, пионерские лагеря, мечты и увлечения, первые чувства к противоположному полу… И за всем этим, как требует жанр романа, встаёт эпоха. Эпоха огромного Советского Союза, в магазинах которого много чего не было, но в котором, безусловно, был один привилегированный класс – дети.