Банионис мягким, чуть надтреснутым голосом Демьяненко объяснял, как устроен мир (из всех прибалтов один Арнис Лицитис говорил так чисто, что не нуждался в дубляже).
Как нудно и терпеливо работает разведка («Мёртвый сезон»).
Как перетягивать на свою сторону Восток, который тебя же в конце и убьёт («Жизнь и смерть Фердинанда Люса»).
Как использовать народных героев против национальных движений («Житие и вознесение Юрася Братчика»).
Есть такие инородные дядюшки, которые лучше знают, как всё вертится. И поясняют в случае личной симпатии, слегка дивясь неразумию окружающих.
Иногда немцы. Иногда горцы. Иногда евреи.
Литовцы вот.
У человека, знающего иной уклад, взгляд объёмнее и оптика лучше. И улыбка авгура, за которой так охотятся режиссёры медленного кино.
Литву сегодня принято чохом писать в чужих – органично враждебных инопланетян. Банионис меж тем происходил из твёрдой красной семьи, осознанно вступил в компартию, а со временем вышел в члены республиканского ЦК. Быть левым в литовской глуши, где гражданская война отбушевала не в начале 20-х, а в конце 40-х и была на порядок лютее соседних Латвии с Эстонией, – приключение на любителя. Донатас Юозович в интервью о том не распространялся, хотя, видимо, было что порассказать. Знакомый, комсомоливший тогда в западноукраинской Коломые, раз обмолвился, как ходил на службу с автоматом и гранатами. Так что великий эпос «Никто не хотел умирать» – с дырами в стекле, винтовкой у стены и вздрагивающей от близкой пальбы лошадью – снимался совершенно с натуры.
Фильм вывел на общесоюзную орбиту сразу пятерых литовцев: Будрайтиса, Адомайтиса, Масюлиса, Баниониса, Норейку – и эстонца Бруно Оя. Их стали приглашать на роли русских и немцев: высшая ступень карьеры для прибалтийского артиста. Раскинув руки, Банионис стоял в пустой председательской келье у стола со свечой и пистолетом – и тень на стене явно символизировала распятие. Так в те годы снимал один Вайда. Витас Жалакявичюс вместе со своими артистами вышел в классики с одной картины.
Следом уже шёл «Мёртвый сезон» – самый честный, без поддавков фильм о разведке не только в российском, но и всём мировом кино. Режиссёр Кулиш поначалу утвердил на главную роль Тихонова (дело было до «Семнадцати мгновений»), но прототип героя полковник Молодый пожелал большего внешнего сходства – подошёл Банионис. Необходимость посвящать профана-зрителя в тайны шпионских дел разрешилась гениальным ходом: агенту-профессионалу понадобился дилетант. Покуривая, морщась и улыбаясь, он читал новичку азы профессии. Бесил олимпийским спокойствием. Посмеивался над радикальными предложениями. «А вы на каком фронте служили?» – допытывался неофит. «Я при главном штабе служил, шифровальщиком», – угадывая снисхождение к тыловым, отвечал герой. «Кто там у вас заправлял?» – «Генерал Гальдер. А потом Йодль». Тыловик всю войну перекладывал бумажки в генштабе Третьего рейха.
Готические, исполинского роста тени европейской культуры стояли за спиной. Кадр делили с Банионисом будущий Лир Юри Ярвет, будущий Гайдн Бруно Фрейндлих, будущая Мария Стюарт Светлана Коркошко и будущий Базилио Ролан Быков. Да и ему ещё предстояло быть Гойей, Бетховеном, Альенде и Тарковским. Тогда-то и пошла череда его эпических притч с восходящими к классицизму длинными названиями: «Гойя, или Тяжкий путь познания», «Житие и вознесение Юрася Братчика», «Жизнь и смерть Фердинанда Люса», «Бегство мистера Мак-Кинли». В трёх из четырёх Банионис играл заглавные роли. В «Братчике» был отцом-иезуитом, планирующим извести народного героя. В прочих изводили его самого.
Тарковский позвал его в «Солярис» на роль себя: фильм был картиной мира самого автора. Мыслящий океан Солярис – Бог и диалоги с ним («Убрать бога», – гласила резолюция кинокомитета). Призраки близких, снятые с холодным носом только потому, что все дорогие Андрею Арсеньевичу люди были ещё живы. Вселенская пустота, где нет ничего, кроме разумной туманности, духов родни и брейгелевских «Охотников». Суетный экипаж, без которого не взлететь, но который дико надоел болтовнёй, – явная пародия на съёмочную группу. Для главной роли требовался максимально отстранённый и в то же время мягкий артист с христианским долготерпением. Конечно, местный иностранец. Конечно, Банионис. В финале он блудным сыном стоял на коленях перед Николаем Гринько – точной копией Арсения Александровича Тарковского. Кому попало такое не доверишь.
В пятьдесят он стал народным СССР, сыграв за немыслимо плотные шесть лет всё и дальше уже позволяя себе лёгкие экзерсисы Мастера. В «Приключениях принца Флоризеля» – нового Мориарти, гиперзлодея Клетчатого, от одного портрета которого у бесов кровь цепенеет в жилах. В «Кентаврах» – крёстного отца Жалакявичюса – икону левых президента Альенде. Сценарист «Мёртвого сезона» и режиссёр «Всадника без головы» Вайншток предложил ему скетч из ковбойской жизни «Вооружён и очень опасен», отыгранный на полном серьёзе, – представляю, какого труда им с Броневым в шляпах и с кольтами стоило не «расколоться» и не заржать прямо в кадре.
Мудрые, ироничные, пёстрые, пошлые 70-е востребовали артистов высокой пробы – носителей ума холодных наблюдений и сердца горестных замет. Их было много на челне, не меньше дюжины, – и равным на пиру присутствовал артист всемирно известного театра из ничем более не примечательного маленького городка Паневежис.
Из какой-то Литвы, также знаменитой разве что «Жальгирисом», Гедиминасом, Жалакявичюсом и Банионисом.
Чьё сегодняшнее столетие ни для кого в России не пустой звук.