Предисловие редакции
В 14-м номере «Литературной газеты» за этот год опубликовано открытое письмо на имя Генерального прокурора Российской Федерации Ю.Я. Чайки. Письмо подписали десятки известных писателей, среди которых были лауреаты Государственной премии России. В обращении содержалась просьба о пересмотре уголовного дела в отношении писателя, члена Союза писателей России Владимира Смирнова, который уже давно отбыл срок заключения, но продолжает искать правду.
Сегодня мы представляем читателям рассказы Владимира Смирнова.
Вечная память
Память, словно щёлочь, разъедает время и не оставляет, не щадит меня.
Пожалуй, добрых тридцать лет я вынашиваю мысль создать приют для братьев наших меньших. Вид бродячего животного может мне испортить настроение на целый день.
На свободе я впитал в себя боль бездомных кошек и собак. А как я изводил себя, как убивался за своих котов, когда попал в тюрьму и они остались без призора... Боль была такой, что душа покинула грудную клетку и цепенела у меня над головой.
Я в ту пору жил один. Кров со мной делили два кота. Я обоих подобрал на улице чумазыми котятами, выходил, и до чего мы ладили, что Бог радовался, глядя на нас.
Меня арестовали на задворках февраля, и самый короткий месяц в году не лютовал напоследок.
Я тешил себя мыслью, что когда выйду из тюрьмы, то первым делом пойду искать своих котов: Яшку и Тимошку. И когда найду, возьму на руки Яшку и скажу: «Здравствуй, Яшка, рыжая мордашка; здравствуй, мой сердечный друг! Как я по тебе соскучился, как я за тебя переживал; да ведь и ты не меньше за меня переживал, знаю-знаю, не мяукай даже...»
Я живо представлял, как Яшка смотрит мне в глаза и заглядывает прямо в душу. О себе я так не горевал. Каждый день молился за своих котов. Молитву по наитию придумал.
Никто не поверит, но спустя год Яшка объявился. Мне тогда отменили приговор, и он будто чувствовал, что меня могут отпустить. Больше года пропадал незнамо где и вдруг появился.
Его тогда сфотографировали, одичалого, голодного, и фотографию прислали мне. Надпись на обороте ликовала: «Яшка нашёлся!»
Радости моей не было конца. Я почернел за этот год от горя и невзгод и теперь подолгу любовался на кота.
И почти два месяца крутился Яшка возле дома, словно поджидал, таил надежду, что я вернусь домой, но новое судебное разбирательство длилось десять месяцев, и новый приговор доконал меня. Дали восемь лет, а кажется, что осудили на пожизненное заключение... Я только тяжело вздыхал и больше ничего не мог сказать...
Узник Кеша
Подъём на зоне в 6 часов, но я встаю обычно до подъёма.
Утром я уже на спортплощадке, она в локальной зоне, за бараком. Походить по мягкой травке босиком – настоящее блаженство. Это начинаешь понимать после тюрьмы, где можно годы провести и не увидеть ни одной травинки. А я, признаться, по уши влюблён в природу, хотя какая, к лешему, в колонии природа… Так, камень бел-горюч да плакун-трава. Но я, конечно, рад тому, что есть.
На спортивный пятачок меня сопровождает озорной котёнок Кеша. Мы с ним неразлучные друзья. Прежний хозяин отказался от него, а я приютил, чтобы сердце исподволь не каменело.
Занимаюсь на «дворовой» спортплощадке полчаса; от меня не отстаёт и Кеша. Делает какие-то кульбиты, выписывает кренделя, карабкается по снарядам: шведской лестнице и деревянным брусьям. Иногда срывается и повисает, и тогда приходится его спасать, снимать оттуда, чтобы он, неугомонный, снова всюду лез.
Хлопотно, конечно, с ним. Морока. Нужен глаз да глаз, но живём мы душа в душу.
Помните незамысловатую песенку беспризорников из кинофильма «Республика ШКИД»?
У кошки четыре ноги,
Позади у неё длинный хвост,
Но трогать её не моги, не моги
За её малый рост, малый рост...
Удивительные пацаны мальчишки уличные – сами ласки в жизни, почитай, не видели, а понимали, что иным до гроба невдомёк.
Присмотритесь к братьям нашим меньшим. Они очень разные, похожие на нас. У каждого из них своя душа, своя судьба и свой характер.
Кошки и собаки стерегут наш дом, но не столько от воров или мышей, сколько от враждебного воздействия потусторонних сил, которые незримо существуют вокруг нас, но о которых мы пока что мало знаем.
...После занятий, по пояс голый, люблю поваляться в скудном разнотравье возле спортплощадки, благо на дворе июнь.
Лягу на землю, притулюсь к ней грудью, уткнусь лицом в траву и вижу, как бежит, торопится куда-то по делам проворный муравей, медленно и вперевалку пробирается степенно неуклюжий жук. Им, поди, трава-мурава кажется дремучим лесом, может быть, непроходимым даже. И почему-то сразу я добрею, ощущаю себя исполином, горы своротить могу, чувствую, что и на мне лежит ответственность за этот бесконечно хрупкий мир.
А Кеша, утомившись, греется на солнышке, выгнулся дугой, но глаз с меня не сводит.
Я протягиваю руку и срываю «воздушный шар» одуванчика. И Кеша-непоседа тут как тут. Потянулся носиком навстречу. Весь он – как натянутая тетива, непорочные глаза его смотрят осмысленно и ясно, но сам он держится сторожко: мало ли чего.
Медленно подношу одуванчик к губам и внезапно резко дую на него. Кеша припадает, прижимается к земле, но поздно: пушистые «снежинки» одуванчика облепливают густо чёрную мордашку, и тотчас как ужаленный шарахается Кеша в сторону, мотает что есть мочи головой и ловко помогает себе лапой, норовит ретиво отряхнуться.
Белый пух легко и быстро улетучивается, тает прямо на глазах.
– Ну чего ты испугался, боягуз, бояка? – укоряю я слегка Кешу и смеюсь отвыкшими от смеха, затвердевшими губами.
И Кеша скоро снова крутится возле меня. Он долго зла не держит.
Боль
Низкий и приземистый барак, где помещались камеры ШИЗО и ПКТ, был отчуждён от зоны каменным забором.
В изолятор я попал за Ибрагимова Арзу – был у нас в бараке такой гнусный и растленный тип из Азербайджана.
Он плеснул нарочно кипятком на моего кота, и я двинул ему в зубы.
Арзу побежал на вахту.
После изолятора меня перевели в другой барак, где содержались отрицательно настроенные осуждённые. Они не выходили на работу, кочевряжились: «Пускай работает железная пила, не для работы меня мама родила...» Играли в карты по ночам и были не в ладах с администрацией.
А кот пропал и нигде не появлялся. Я проглядел все глаза. Прошло больше месяца. Я мысленно похоронил кота, оплакал. И вдруг он притащился к мусорным бачкам в локальной зоне. Я его едва узнал. Он был хромой, облезший, тощий, с гнойными ранами на спине и на боку.
Я глазам не верил. Где он пропадал, где обретался и как жив остался – нипочём, наверно, не пойму.
Голод вывел его из убежища на поиск пищи, а я вышел из барака подышать, и мы столкнулись с ним нос к носу. Он был потрясён не меньше моего.
Я позвал кота по имени, и он жалобно, протяжно отозвался. Я взял Кешу на руки и прильнул к нему душой.
Это было чудо для меня, потому что он воскрес из мёртвых. Я возблагодарил Бога и забрал его в барак, и никто из зэков слова не сказал, хотя вид у Кеши был такой, что хуже некуда.
С обретением кота я потерял покой. Выклянчил в санчасти мазь «Левомеколь». Юра Кемеровский из своих запасов дал бинты, и я взялся Кешу врачевать.
Нянчился с котом, ходил за ним, как за ребёнком. Старался вкусно накормить, но он ел мало и с трудом, зато много спал и шконку без нужды не покидал.
На узкой и железной шконке тесно было нам вдвоём, но в тесноте, да не в обиде жили мы с котом.
Три недели я выхаживал кота, отдавал ему всего себя и дрейфовал между надеждой и отчаянием. Но облегчение не наступало. Кеша угасал. Его мутило. Он еле ковылял и со шконки нижней не решался прыгнуть на пол. По нужде я выносил его в локалку на руках.
Казалось, кто-то в клочья раздирает мою душу, а я ничего не в силах предпринять.
С утра 13 октября Кеша ничего не ел, уткнулся носиком в яичный желток и сопел.
После утренней проверки я лёг на шконку рядом с ним и, затаив дыхание, обнял его, тихонько гладил, ласково шептал и повторял, как мантры, сокровенные слова. Кеша изредка стонал, перебирая лапками, казалось, он цепляется за жизнь, и умер ближе к полудню на моих руках. Было ему полтора годика.
Я положил Кешу в свою наволочку и закопал на целине между двумя локальными зонами, под глухим забором из листового ржавого железа.
До скрежета зубов хотелось взять заточку и наведаться к Арзу, но к нему было не пробраться.
Горе спазмами сжимало моё сердце.
Я не выходил кота и казнил себя за это. На шконке пустовало место, где он спал, и пусто было на душе.
Я не стеснялся слёз. До основания, до дна содрогалась душа, как будто выворачивалась наизнанку. Но ведь не скажешь: «Господи, верни!» – второй раз не вернёт, хотя для Бога ничего нет невозможного, и язык не повернулся попросить.
Жизнь состоит из обретений и потерь, но горе всегда больше радости.
Приют
То ли в душу запала, то в зубах навязла, но много лет звучит во мне, не даёт покоя песня.
Где-то багульник на сопках цветёт,
Кедры вонзаются в небо.
Кажется, будто давно меня ждёт
Край, где ни разу я не был.
Это песня о несбыточности.
Не про каждого на зоне скажут, что он взял срок. Так говорят с оттенком уважения, как про чемпиона или про штангиста, когда он, превозмогая себя, берёт вес. За словом «взял» стоит признание заслуг. Достойно отсидеть свой срок трудней, чем стать писателем.
...А жизнь на зоне шла своим чередом.
Базик отоварился в ларьке и чешет с сумкой через плац к себе в барак. Из других локальных зон ему кричат:
– Братан, как долго я тебя искал!
– Брат, мы тебя заждались!
– Братан, надыбай что-нибудь, много ли нам, доходягам, надо!
– Базик, тусани конфеток, брата не забудь!
– Брат! – слышится со всех сторон, и кто-то уже распахнул объятия.
Базик улыбается во весь щербатый рот. Он знает, как отвадить.
– Пацаны! Вы обознались! У меня нет братьев, одни сёстры у меня в родне!
...Время близилось к отбою, а в барак не хотелось заходить. Тишина бывала только поздно ночью, когда барак угомонится и повально спит.
– Горыныч, ты кто по жизни?! – каждый день орал Фома своему кентукки. – Я как посмотрю, так только мы одни воруем, а кругом все честные.
– Если бы я грабил, то базара бы не было, мне трёшку дали за одну фамилию, – смеётся Юра Жуликов. С такой фамилией и впрямь решётки не избыть.
Картёжники перебираются играть в другое место.
– Я забрал «точковку» и ушёл.
– А где «пулемёт»?
– На катране был. Нет?! Кто взял?
– У Хромого, он уже свалил.
– А одеяло где?
– На нём играют в зарики...
365 дней в году, 24 часа в сутки зэк находится в гуще людей и годами терпит эту пытку. 391825... Почтовый индекс станции Калекотки Рязанской области, где я провёл в колонии пять лет... Почтовый индекс я запомнил наизусть, а на зоне одичал и отвык от жизни. Правда, нашёл дело для души и каждый день кормил в колонии котов.
Люди по своей природе делятся на тех, в ком есть потребность о других заботиться, и тех, кто думает только о себе.
У меня кормилось полтора десятка кошек и котов. Кто-то из них выживал, кто-то погибал, кого-то забирали домой зэки, но кошки обзаводились котятами, и среднее число не убывало.
Моя давняя мечта создать приют для братьев меньших причудливо осуществилась, но я не сразу догадался Бога поблагодарить.
Среди зэков находились люди, с которыми у меня из-за кошек доходило чуть ли не до драки, но, удивительное дело, проходило время, и они сами начинали подкармливать или даже заводили котов и больше меня не задевали.
Я не пропустил ни одного дня и ходил в столовую весь срок, даже когда у меня было что поесть и вылезать из барака не хотелось.
Из столовой носил рыбу, молоко и кашу с мясом, хотя мяса там, конечно, было кот наплакал.
Иные зэки, что работали в столовой, исподволь старались навредить и остатки пищи мне назло выкидывали в бак с отходами. На этой почве вспыхивали перебранки, и однажды подали рапорт на меня из-за повара Буторкина. Я как увидел у него на бирке конец срока, так за голову схватился и сказал, что он не доживёт. Он пожаловался, что я угрожал. А я просто не представлял, как вернусь в барак с пустыми руками и буду смотреть котам в глаза. Они ждали меня в локальной зоне.
Я кормил котов не только тем, что доставал в столовой. В каждой посылке мне высылали сухой корм для кошек, и он составлял едва ли не половину всей посылки.
Я болел за них душой и был счастлив, если удавалось их вкусно накормить.
...Самым светлым чувством на земле является любовь. Любовь к близким, к женщине, к природе, к братьям нашим меньшим... Без этого мы были бы несчастными людьми...
* * *
Было время, считал годы, потом месяцы считал, когда «разбил» последний год, и вот настало время считать дни.
До свободы оставались считаные дни, и день окончания срока притягивал мои мысли как магнит.
И вот я на свободе... 24 ноября. Наконец-то этот долгожданный день настал. Кто-то внутри меня ликовал. Мы с ним были шапочно знакомы: он себя редко проявлял...
Зэк свои первые шаги делает на воле, как ребёнок. Он отвык самостоятельно ходить.
За ворота колонии я выходил с большой коробкой, куда запихал троих котов. Выносил драчливого, матёрого кота Рыжика, почти слепого от болезни глаз; молоденькую, ещё не познавшую радость и заботы материнства кошку Ладу – она у меня была брюнетка, чёрная как смоль, только глазки жёлтые горели, как фонарики; и выносил котёнка, которого за масть – масть эту не спутаешь ни с какой другой – прозвал Волчком.
Они составляли всё мое богатство.
Добирался я до дома на машине и едва шею не свернул, разглядывая лес по обочинам.
При виде берёз я немею от восторга и все готов поочерёдно перецеловать. Если бы я был один, то не удержался бы и вышел из машины в глухом месте, углубился бы, заворожённый, в лес, но коты связывали меня по рукам и ногам. Им в коробке не сиделось, и домой доставить братьев меньших следовало побыстрей.
Затворница
Ладу я держал в колонии не для забавы, поэтому, когда освобождался, взял с собой. Мы вместе к вольной жизни привыкали.
Рядом с домом у меня росли деревья. Лада обнюхивала их, словно как прислушивалась к ним, и сторонилась. Раньше ей не приходилось никогда карабкаться на них.
В колонии деревьев не было. Котёнком Лада вскидывалась на столбы, которые держали на себе колючую проволоку, но железо и бетон только стачивали коготки. Она это крепко намотала на ус и теперь стволы деревьев принимала за столбы.
Я брал Ладу на руки, на высоте своего роста подносил к стволу или подсаживал на ветки, но она не выпускала коготки и жалась доверительно ко мне.
Прошла неделя, прежде чем она освоилась, прытко забиралась на деревья и не оставляла без внимания ни одно из них.
По своей природе Лада была любопытной. Дома шкаф нельзя было ни на минуту оставлять открытым. Она шустро свой порядок наведёт – пошурудит, покопается и назад не хочет выходить. Приходилось Ладу извлекать, стыдить, а то и прибегать к шлепку. И однажды любопытство сыграло с ней злую шутку.
Как-то поутру, опаздывая по делам, я доставал спросонок что-то из одежды и в спешке прозевал, как Лада прошмыгнула в шкаф.
Домой вернулся вечером. Первым делом кинулся кормить своих питомцев – у меня, помимо Лады, было ещё два кота: Рыжик и Волчок. Смотрю – они на месте, а красавицы не досчитался.
Я живу на первом этаже и на балконе для своих питомцев приспособил лаз. Они вольны выходить самостоятельно, когда им вздумается, и в любое время попадать домой. Поэтому решил, что Лада где-нибудь на улице и с минуты на минуту прибежит. Кошка долго не гуляла – она была стерилизованная, безошибочно определяла, что я дома, и прибегала почти вслед за мной.
Прошло два часа. Я стал беспокоиться и пошёл искать. Облазил все места, где она бывала, звал поминутно: «Лада! Лада! Лада!» Озирался и во все глаза смотрел по сторонам. Раньше бывало: то от гаражей стремглав бежит, то из подвала выскочит, то выбирается, потягиваясь, из кустов, то с дерева, где птиц подкарауливала, спустится, а тут я обыскался. Всю округу обошёл. Расстроился, и ничего хорошего на ум не приходило.
До глубокой ночи Ладу поджидал. Она любила у меня возле головы устроиться, и полчаса, и час мурлыкала над ухом, пока мы вместе не уснём, а сейчас и сон не шёл.
Утром собирался на работу, и лежало что-то гнётом на душе. Полез в шкаф, а из него выскочила Лада. Хвост подняла, как по ветру парус распустила, и на кухню понеслась. Проголодалась. Сутки провела в шкафу. Знает ведь, что лазить в шкаф нельзя и за это попадёт, поэтому ничем себя не выдавала, не мяукала и не скреблась. Она всё понимает, совсем как человек, только в другом обличье.
На еду набросилась, почти не пережёвывала её и глотала, но при этом успевала спинку выгибать, мурлыкать и тереться возле моих ног.
И что вы думаете? Перестала она прятаться в шкафу? Как бы не так! Только случая и ждёт. Поэтому приходится всегда быть начеку и смотреть за Ладой в оба.