Санди Саба
Родился в 1967 году в г. Саранске. Окончил филологический факультет Мордовского государственного университета имени Н.П. Огарёва (филологический факультет). Работал корректором, социологом, библиотекарем. Псевдонимом обязан герою романа Александра Грина «Золотая цепь» Санди Прюэлю. Любимый жанр – сказка, но работает также и в реалистической прозе. Публиковался в «Литературной России», сборниках Московской сакральной фантастики «Басткон», израильском журнале «Новый дом», немецком журнале «Зарубежные задворки», сборнике сказок «Гоголь-фэнтези» и др. Автор книг-фэнтези «Звёздная страна» и «Волшебная чаша гномов». Член Союза писателей России, член Союза журналистов России.
Подходит собака Баскервилей к Герасиму и говорит:
«А знаешь, Герасим, я не утонула!»
Из первой редакции рукописи «Муму», сгоревшей вместе со вторым томом «Мёртвых душ»:
– А что случилось с Муму? – спросила барыня.
– Она утонула! – ответил Герасим через сурдопереводчика.
Абзац, вычеркнутый цензурой.
– Борменталь, Борменталь, позовите доктора Борменталя! – стонал профессор Преображенский.
– Уже идёт, – суетились возле профессора Зинаида и Дарья Петровна.
Борменталь, быстро раздеваясь в прихожей, спросил шёпотом, чтоб профессор не слышал:
– Что случилось?
– Ай, – махнула рукой Дарья Петровна, показывая жестом, что дела профессора очень плохи. – Вчера вечером к нему пришёл пациент. Кто-то из шишек... – Дарья Петровна показала указательным пальцем на небо. – В военном френче, в сапогах, в реглановом пальто. Говорил с кавказским акцентом. И кажется, сухорук был. А как вышел, Филипп Филиппычу и поплохело: сердечный приступ...
– Я хотела священника позвать, какое там... – пожаловалась Зина. – Говорит: «Никаких попов... Борменталь – мой поп...»
Иван Арнольдович прошёл к профессору. Филипп Филиппыч лежал на своём диване, прикрытый пледом.
– Вот и всё, доктор, – слабо улыбнулся он, увидев своего компаньона.
– Да что вы, Филипп Филиппыч, милейший, мы с вами ещё повоюем! – пытался подбодрить его Борменталь, но получилось у него это слишком кисло: опытным взглядом Борменталь видел, что профессор не жилец.
– Я хочу вам всё рассказать. Ведь это я виноват, что случилось с Россией, только я... – в глазах профессора Преображенского горел огонь агонии, он схватил руку своего ассистента и сжал так, что у Ивана Арнольдовича потемнело в глазах. – Если б не я...
– Ну что вы, Филипп Филиппыч... право слово, не наговаривайте на себя...
– Вы ничего не знаете... Ничего... Но вы должны... Всё началось шестьдесят лет тому назад. Я тогда только поступил на медицинский факультет, и мне несказанно повезло. Меня заметил сам хирург Пирогов и взял ассистентом. Это он открыл секрет гипофиза. Это его открытие. На самом деле Шариков не был первой собакой, на которой я производил такой опыт. Пирогов наказал мне найти какую-нибудь бродяжку для опытов. Стал рыскать: как назло, ни одной собаки рядом. И вот вижу: какой-то крестьянин садится в лодку, и собачка при нём с камнем на шее. Топить везёт. Цыганка рядом, кричит ему: «Мужичок, пошто животину тиранишь? Продай мне скотиняку! Я тебе полтинник дам!» Тот в ответ мычит одно слово: «Абырвалг!» Другим словам, видать, не обучен. А та не отстаёт. И я тут как тут, мол, зачем топить, продай мне. Я больше цыганкиного дам. На рубле серебряном сторговались. Эх, лучше бы он утопил эту собаку...
Теперь уж ко мне эта цыганка подскочила и даже умолять стала: «Не делайте этого, барин... иначе проклятие Муму ляжет не только на вас, но и на всю Россию... Продайте её лучше мне, я знаю, как с ней обойтись...» Но я не послушался. Мне ж собака позарез нужна была, отдай я её цыганке, поди ищи новую. Послал я её по-шариковски, говорю: «Отвянь, с..а...» А она посмотрела на меня и как закричит: «Уходи из докторов! Твои собаки поглотят мир! На них проклятие!» Думал, пьяная или сумасшедшая. Это потом я узнал, что не цыганка это была вовсе, а сама Елена Блаватская, ей видение было, что Муму уничтожит мир, вот она и хотела спасти мир от гибели. Да я не дал ей сделать доброе дело...
– Да в чём проклятье, милейший Филипп Филиппыч? – не понимал Борменталь.
– Слушайте, Иван Арнольдович, и не перебивайте... Так вот, Пирогов взял у Муму анализы да и обомлел: «У вас, голубчик, прямо лёгкая рука. Очень, очень редкая собака...» Сейчас долго объяснять, Иван Арнольдович, но у Муму... Словом, её организм мог не просто приспосабливаться к любому человеку. Но мог копировать его до мелочей. Пирогов, умнейший человек, тогда очень сильно спорил с британским профессором Дарвиным по поводу происхождения человека. «Британские учёные доказали!» – смеялся Пирогов. Пирогов считал, что человек мог произойти и от собаки. Помню, он дал почитать мне их переписку, я ещё горячий был, крикнул: «Да не согласен я!» Пирогов поинтересовался: «С кем именно?» – «С обоими, – говорю, – надо взять ваши теории и поделить пополам!» У меня была своя гипотеза. Пирогов притащил откуда-то собаку редкой породы «водолаз»... Муму дала потомство, четырёх щенков, кобелей. Помню, рожала она их тяжело: щенки норовили вылезти из утробы матери все скопом... Мы заморозили всех, решил, что как только будет подходящий реципиент, то мы тут же пересадим его гипофиз любой из собак. И через три дня её нельзя будет отличить от человека-донора.
– А Муму...
– Муму мы не стали замораживать, потому что буквально через год подвернулся подходящий случай. У петербургского губернатора Перовского тяжело заболела дочь, это был скоротечный туберкулёз. Обратились к Пирогову, губернатор на коленях стоял, он очень любил свою дочь.
– И вы... пересадили её гипофиз Муму?
– Да... Из Муму получилась точная копия Сонечки... Эксперимент превзошёл все наши ожидания. Муму унаследовала не только физиологические особенности девочки, но самое главное – память. Выходит, что мы научились пересаживать душу. Только...
– Что только?
– Всё же девочка унаследовала от Муму собачий характер, росла очень злая, рассорилась с родителями. И чем это закончилось для Муму, простите, Сонечки? Виселицей. Вот и не знаешь, что лучше или хуже: утопиться от Герасима или повеситься от Муму...
– Муму убила государя-императора?
– Она хотела отомстить барыне... Это я виноват.
– Ну что вы, Филипп Филиппыч, это ж просто совпадение, вы к этому не имеете никакого отношения. Губернатору надо было воспитывать лучше свою дочь.
– Если дочь – с..а, тут воспитывай не воспитывай, всё одно. Случилось так, как случилось, милейший мой Иван Арнольдович. Софья Перовская убила государя и изменила всю историю России.
– Не вините себя, Филипп Филиппыч... Она ведь не одна была. Вы берёте на себя не свою вину.
– Я должен был знать, должен был предвидеть... Я ведь считал, что Муму подсознательно мстила царскому режиму и Герасиму за то, что её хотели утопить. Это была неосознанная месть. И эта месть перешла в кровь и плоть её щенят.
– Вы...
– Да-да, каждый нашёл своё тело. Помнится, после смерти Пирогова и казни Перовской я уехал подальше от столиц. Поддался на уговоры Николая Михайловича Пржевальского, поехал врачом в его экспедицию. Уже после экспедиции мы остановились в небольшом грузинском городке. Сейчас я вам открою страшную тайну, голубчик. Николай Михайлович сожительствовал с местной грузинкой и прижил сына, но своё отцовство тщательно скрывал: у грузинки был очень свирепый муж, вечно пьяный местный сапожник, он поколачивал жену иногда просто так, а если бы узнал, что она ему неверна, представляете, что мог бы натворить?! И вот однажды Сосо...
– Простите, кто, профессор?
– Ах да, я не сказал, Сосо – Иосиф – это сын Пржевальского и этой грузинки. И вот однажды Сосо попал под арбу и сломал себе шею, сделать было ничего нельзя. А я всегда возил с собой Кобу, первого щенка... Вернее, Колбу, но Николаю Михайловичу не нравилась эта кличка, и он переиначил её на грузинский лад. Колба-Коба хранился у меня в физиологическом растворе. И так мне стало жалко Николая Михайловича, ведь у него больше детей не было и не могло быть после... Впрочем, это уже неважно... И тогда пошёл в ход первый щенок Муму – Коба. Коба был очень похож на кавказскую овчарку, видно, бабушка Муму согрешила когда-то с овчаркой, всё время тявкал и пытался укусить всех, кто до него дотронется. Однажды раскровянил мне палец. Одним словом, я привил Кобе гипофиз Сосо. К сожалению, полного соответствия не получилось, а всё из-за того, что ещё щенком Коба повредил себе переднюю левую лапу и прихрамывал. И всё же, считаю, эксперимент удался – Коба отделался сухолапостью, простите, сухорукостью... Джугашвили мне потом...
– Как вы сказали Филипп Филиппыч?
– Джугашвили... да-да...
– Эх, Филипп Филиппыч... Скажите, а Троцкого и Ленина вы тоже случайно того, не препарировали?
– Нет! – почти выкрикнул Филипп Филиппыч. – На мне этого греха нет! Не могу же я препарировать всех революционеров. Но Иосиф Джугашвили – с...н сын этой самой Муму. Я так жалею, что спас эту суку, не спас бы я её, глядишь, декабристы бы не разбудили народовольцев и Перовскую, а Коба так и остался бы кобелём... Зачем, зачем тогда я пожалел эту суку? Впрочем, не все революционеры. Джек – не революционер...
– А что за Джек?
– Второй щенок Муму. Впрочем, лучше бы он стал революционером... После смерти Николая Михайловича я уехал в Англию по приглашению Кембриджского университета. Однажды препарировал одного бродягу и с удивлением обнаружил, что его гипофиз в идеальном состоянии. И у него совместимость с одним из щенков Муму – с Джеком. Джек был важным, как аристократ (бабушка Муму, судя по всему, грешила со всеми породистыми кобелями), но был слаб до сучек, бросался на любую и даже пытался загрызть. С моей стороны это было чистое хулиганство, и я на свой страх и риск пересадил гипофиз того бродяги Джеку. Но совсем забыл, что дело имею с бродягой, – на третий день, как только трансформация закончилась, он сбежал и начал делать нехорошие дела по всему Лондону...
– Джек-Потрошитель! – догадался Борменталь.
– Он! Я собственной рукой создал монстра и убийцу! И сын Муму стал мстить всему миру за то, что Герасим чуть не утопил его мать. Он и ловил несчастных возле Темзы. Но, к счастью, нам удалось исправить эту ошибку...
– Нам?
– Да, мне очень сильно помог доктор Конан-Дойль. Может быть, знаете, он известен миру своими детективами. Как мы его ловили – отдельная история. Я боялся огласки, поэтому мы не обращались к услугам Скотленд-Ярда. Нам удалось заманить Джека в ловушку и прекратить эксперимент. Артур пообещал мне сохранить дело в тайне и сдержал слово. Газетчики у них похлеще наших. Как мне говорил Артур: «Не читайте на ночь английских газет, спать не будете, лучше делать это утром и на трезвую голову!»
– А Шариков был четвёртым экспериментом?
– Пятым... Но он не из помёта Муму... Мне хотелось проверить, только ли Муму обладала таким редким свойством.
– И что же?
– Оказалось, что из любого кобеля или суки можно создать человека. Всё же Дарвин ошибался: не только обезьяны. Сами понимаете, «британские учёные доказали», британские учёные есть британские учёные, а фокус с пересадкой яичников обезьяны придумал всё-таки я, а не какие-то британские учёные, эти британцы только обезьянничать и могут, – Филипп Филиппыч, рассказывая, даже немного оправился и нашёл силы передразнить Чарльза Дарвина.
– А кто же стал четвёртым?
– Потом, как вы знаете, я практиковал в Германии. Однажды ко мне поступил один немецкий художник, фамилию его я не помню, у него было тяжёлое заболевание лёгких. Помню, у меня оставалось две замороженных собаки. Хирург Пирогов крепко знал своё дело, их тела хорошо сохранились, и я долго выбирал, кого использовать. Кинул монетку – выбор пал на Адика. Адик, доложу я вам, милейший Иван Арнольдович, злой был, почти как Коба, даже хуже. Бабушка Муму согрешила ещё и с бультерьером. Если Коба бросался только на тех, кто подходил к нему, то Адик на всех смотрел добрыми глазёнками, но стоило только отвернуться, хватал человека за что придётся мёртвой хваткой. Не собака, а сущий Ад. И тявкал жутко противным лаем.
– И что же с ним случилось? Он стал монстром, как Джек?
– Политиком. Вот вчера я читаю на ночь газету «Правда»: в Германии назначили нового канцлера. Посмотрел его фото. И знаете, кто он? Да-да... Этот самый Адольф... Чует моё сердце, натворит он ещё дел. Собакой-то он кусал всех, а тут такие возможности. Проклятие Муму ещё скажется... Так что, милейший Иван Арнольдович, теперь вы знаете всё! А всю эту чушь про клозеты выкиньте из головы...
– А вчера к вам приходил один из щенков Муму, сухолапый Сосо...
– Да, требовал, чтобы я ему отдал последнего щенка... Но я не отдал...
– Подождите, Филипп Филиппыч, вы же говорили, что все щенки нашли тело... Если Шариков не с...н сын Муму, то где же четвёртый с...н сын?
– Вот об этом я и хотел вас попросить, доктор Борменталь, – высказавшись, профессор Преображенский ослабел, силы покидали его. – В моей лаборатории остался последний щенок Муму. Он по характеру – самый спокойный из них. Он всё время гавкал, но никого не кусал. Мы даже привыкли: ну гавкает и гавкает, как речь говорит... Я уверен на все сто: от него вреда не будет, но бережёного Бог бережёт. Поклянитесь мне, Иван Арнольдович, что никогда, слышите, никогда не используете его! Лучше выкиньте его на помойку. Поклянитесь мне, что никогда, слышите, никогда не будете пересаживать человеческий гипофиз всяким кобелям и сукам...
– Клянусь! – отводя глаза в сторону, поклялся Иван Арнольдович.
– Зина, Зина! – закричал Филипп Филиппыч. – Дайте мне последний номер «Правды», хочу почитать на ночь...
«Да, совсем старик из ума выжил, но недолго ему осталось...» – подумал про себя Борменталь.
К вечеру профессор Преображенский скончался. Его последним словом было: «Абырвалг!»
А через два дня по русскому обычаю его схоронили. По завещанию, всё свое состояние профессор Преображенский оставил своему верному ассистенту.
А уже вечером доктор Борменталь собирал вещи:
– Зина, я срочно уезжаю...
– Надолго? Куда?
– В село Привольное...
– Это где? – опешила Зина.
– Северный Кавказ. Там появился пациент, который идеально подходит нашему щенку.
– Но вы же обещали Филипп Филиппычу, что не станете размораживать последнего щенка.
– Зина, я должен доказать, что я как ученик не хуже своего учителя...
– Но проклятие Муму...
– Это всё воспалённый бред профессора. Я должен доказать, что я достойный его ученик.
Доктор Борменталь подошёл к прозрачному контейнеру, в котором хранился последний щенок Муму. Маленький, пушистый, белый, только с небольшой рыже-багровой отметиной во лбу. За эту отметину профессор Преображенский и назвал его Кляксой.
– На Кубани комбайном зарезало маленького мальчика. Он ровно тот, кто нам нужен. Клякса подходит ему идеально. Крестьянский сын, ну что он может натворить?
– А как зовут мальчика? – поинтересовалась Зина.
– Миша Горбачёв.