Мы познакомились с Лимоновым осенью 1999‑го, как раз разгорелась вторая чеченская военная кампания. Я в ту пору в Ростове-на-Дону работал начальником отдела в газете «Военный вестник Юга России», официальном печатном органе Северо-Кавказского военного округа, и регулярно бывал в горячих точках. Наши батальоны (с немалым трудом, правда) всё же выкурили с территории Дагестана боевиков Басаева и Хаттаба и вошли в Чечню.
Лимонов этим живо интересовался. Многие помнят, наверное, что он и его юные воспитанники яростно поддерживали армию (которую в тот период называли федеральной) в отличие от многих отечественных СМИ и общественных организаций, которые «топили» за «свободолюбивую Чечню». При этом смаковали «преступления» своих солдат.
Видимо, как военный журналист (да ещё с погонами подполковника) я Лимонова и заинтересовал. Потому он и не отказал своему приятелю Владу Шурыгину (ныне известному политологу и литератору) в просьбе встретиться для интервью с неким Тютюнником.
К слову, с Владом мы учились в одно время на факультете журналистики Львовского высшего военно-политического училища, а затем частенько пересекались на перманентно пылающем Кавказе. А с Лимоновым он бывал в самые жаркие времена в Приднестровье и Югославии. Вот такие завязки.
Тогда, беря интервью, я впервые побывал в той квартире, которую Лимонов снимал в самом центре Москвы, возле Театра Вахтангова. Из окна даже был виден главный вход в театр. А вскоре вслед за мной с большой сумкой, полной книг, пришла блондинистая женщина лет сорока пяти. У неё с Лимоновым, судя по деловитости и отсутствию реверансов, была договорённость. Визитёрша положила перед Эдуардом список с именами и фамилиями и стопки книг. Я сидел рядом, и автор прямо перед моим носом начал ставить автографы. При этом женщина комментировала процесс: раскрыв для удобства писателю его книгу, называла ещё и должность соискателя автографа. «Начальник главного управления…», «заместитель министра…» и т. п. Прозвучала почти половина имён и должностей ареопага силовых структур страны.
– Вот видишь, – сказал мне Лимонов, когда женщина ушла, – они все меня чморят и тут же автографы просят.
Я тоже после короткого интервью попросил автограф, но для газеты – пожелание бойцам, воюющим в Чечне. Эдуард написал про необходимость и важность победы… Жаль, что я никак не найду тот автограф. Он не потерял своей актуальности на фоне СВО даже спустя четверть века.
Прости, Эд! Я постараюсь его найти, тот клочок бумаги с твоим чётким почерком.
В ту первую встречу я рассказал Лимонову про нашу газету, про её длинный исторический «хвост». Она известна знатокам, потому что называлась «Красный кавалерист», где работал Исаак Бабель. У него в «Конармии» несколько новелл впрямую упоминают наше издание.
– Какие же вы дураки, что переименовали газету. «Красный кавалерист» – это же бомбическое название, – загорелся Лимонов. – Представляешь, идёт пресс-конференция, и ты встаёшь задать вопрос какому-нибудь министру или генералу. И представляешься: «Тютюнник, газета «Красный кавалерист»… Публика только это и запомнит. А министра забудет…
Он высказывал эту мысль регулярно, когда мы с ним встречались. Порой называл меня атаманом, зная о моих знаменитых однофамильцах. Почти за четверть века добрых отношений мы виделись часто. Он даже ночевал у меня дома в Ростове-на-Дону, когда приезжал защищать и морально поддержать полковника Юрия Буданова.
Позже, когда наша редакция готовила книгу к 100‑летию газеты, я попросил Эда (мы к тому времени давно уже были «на ты») написать что-то про журналистов на войне. Текст он прислал, но абсолютно не имеющий отношения ни к войне, ни к журналистам. Я извинился и сказал, что его «заметка» совершенно не вписывается в книжку. Он не обиделся. «Бывает».
Так эта его нигде не опубликованная миниатюра и «пылилась» в моей электронной почте. Я забыл о ней. То ковид на страну навалился, то СВО началась. Даже смерть Эда, ударив меня по сердцу, не заставила вспомнить про неопубликованный текст. А затем в свет вышла книга «Москва майская», рукопись которой считалась потерянной. И меня торкнуло. Я нашёл в электронной почте нашу с Эдом переписку и его маленький мемуар.
Чуть-чуть отредактировал текст, потому что видно было – Лимонов писал его второпях. Да, небрежно, но всё-таки эта зарисовка написана классиком. Поправки мои в основном касались знаков препинания. Автор с ними не дружил. А ещё я перенёс фразу из одного абзаца в другой. И всё.
Прости, Эд! Думаю, ты бы правку одобрил. Как одобрил в нашу первую встречу поставленные мною при тебе же запятые в автограф для солдат воюющей русской армии.
Мне всё время тебя не хватает, Эд… Твой –
Сергей Тютюнник
Неизвестный текст Лимонова
Таджикистан в огне гражданской войны
Обозначим его как «Влад из Волгограда». История его скорее грустная (ну да ладно), зато вписывается в армейский контекст, и история поучительная.
Шёл 1997 год. Не стану тут распространяться, за каким чёртом меня понесло в Таджикистан, как я там оказался во главе отряда из девяти пацанов, но вот оказался.
Сидим мы на броне БТРа, несущегося на скорости через таджикские горы. Только что отъехали от Колхозабада. И сидим мы на броне злые-презлые. Выясняем отношения.
БТР принадлежит российской мотострелковой дивизии. За нами несётся БТР сопровождения, поскольку в те годы таков был порядок: в одиночку ездить по Таджикистану и его горам запрещалось. Там горы кишели моджахедами и можно было попасть в засаду. Мчимся на глинисто-зелёном фоне.
Что, собственно, случилось? Останавливались только что в Колхозабаде у арыка. День воскресный, народ – кто пешком, кто на осликах (в халатах, а как же, Средняя же Азия!) – мимо трусил с рынка и на рынок. Некоторые приветливо показывали латинское «V» пальцами. В 1997 году российские БТРы вызывали уважение.
Земля ещё свежая, апрель месяц, зелень ещё сочная. Среднеазиатские узловатые деревья. Тело БТРа мы в тень поместили, хотя всё не уместилось.
Зачем останавливались у рынка? Я уж не помню точно, что-то там экипажу понадобилось. Стоим, ждём. Поскольку не хватает двоих. Один – из их дивизии, начальник разведки полка, а второй – наш, как раз Влад из Волгограда.
Наконец появляются. По ту сторону арыка. Ещё издали понятно, что пьяные, и довольно сильно. Поскольку двигаются как пьяные. Я пытаюсь найти глазами мостик через арык, но в пределах досягаемости моего зрения не нахожу. Ни влево нет мостика, ни вправо.
Они мечутся на той стороне арыка. Наконец прыгают. Начальник разведки поскальзывается, но скорее удачно – приземляется на нашей стороне. Бежит к БТРу сопровождения. Неуклюже карабкается на броню. Улыбается.
Наш Влад поскальзывается и летит в арык. На нём российская форма. Аборигены (и те, что на осликах, и те, что пешком, но все в халатах) видят, как «наш» лежит в арыке. Смеются. Позор-то какой для Российской армии, а? Аборигены видят!
Я вне себя от злобы.
Выяснилось, что на рынке Влад и начальник разведки быстро выжрали несколько стаканов местного коньяка (каждый), налитого им приветливыми таджиками из чайника...
Влад всю дорогу сюда в плацкарте читал «Шатунов» Мамлеева. У него звание старшего лейтенанта милиции, он, что называется, следователь-интеллектуал. Кроме Мамлеева он может щегольнуть фамилиями ещё десятка корифеев того времени, конца XX века. Но по части алкоголя он слаб, этот розовый русский поросёнок с пшеничными волосами, расшлёпанным носиком и нежной кожей блондина. Он уже успел полосато сгореть множество раз на солнце.
Обозлённый, я приказал опустить его на самое дно БТРа, и сейчас он там лежит, мучаясь, вероятно, от жары и твёрдых предметов, которыми обычно набит БТР (ну, там снарядные ящики, острые углы металла)…
Приезжаем на границу с Афганистаном, в расположение погранотряда. Я там занимаюсь своими делами, обедаю в офицерской столовой – на самом деле это только палатка в десятке метров от контрольно-следовой полосы на границе…
Усаживаемся в БТР, но ехать не можем – пропал Влад.
Ору на ребят, пытаясь найти виновного. Кто-то выдвигает предположение, что он прополз в Афганистан. «Да и мать его так! – ругаюсь я. – Пусть его там моджахеды прирежут. Поехали без него!»
Начальник отряда возражает, ни в какую не согласен. «Вы его привезли, вы его и увозите. Нельзя, чтобы нештатная единица на заставе присутствовала».
Между тем на грани нервного срыва находится экипаж БТРа сопровождения. Ругаемся с применением страшнейших очередей мата. В сердцах они уезжают без нас, у них другое боевое задание, и они подчиняются своему командованию.
Когда они уехали, наши находят Влада, мирно спящего под танком, под одним из танков.
Его опять заталкивают на самое дно нашего БТРа, и мы мчим на фоне жёлтых гор, моля бога, чтобы не наткнуться на засаду моджахедов.
В Курган-Тюбе я сдаю Влада на гауптвахту, обильно ругаясь. Своим говорю, что я бы его расстрелял к чёртовой матери.
На следующий день мы не уезжаем. Влад сидит на гауптвахте. Без ремешка и шнурков, потому что его ремешок и шнурки с берцев хранятся у ребят в казарме.
Меня вдруг вызывает генерал, начальник всей военной базы, и уговаривает забрать Влада с гауптвахты.
Что с него, с генерала, взять? Я уже в курсах, что стоящие на крыше граничащего с городом туалета местные подростки продают солдатам наркоту, по крайней мере пытаются.
Генерал упрекает меня в жестокости. Собрат по культуре – не есть собрат по другим измерениям, думаю я.
Влад возвращается отдельно от нас в Москву, а не в Волгоград. Через некоторое время его обнаруживает в ледяной Москве милиция, совершенно невменяемого. Ему ставят замысловатый психиатрический диагноз и отпускают. Через некоторое время он погибает.
Имею скудные сведения о том, как он погиб. Но, вероятнее всего, замёрз нетрезвый на улице.
Эдуард Лимонов