Константин Комаров. Стихи о русских поэтах. – М.: Издательский дом «Зебра Е», Галактика, 2024. – 112 с.
На наших глазах Константин Комаров превратился из яркого дебютанта в зрелого поэта со своим лицом, очень заметного на весьма насыщенном нынешнем поэтическом небосклоне. Это поэт не только видный, но и дерзкий. Только из-под его пера могла выйти такая книга, как та, о которой здесь пойдёт речь. 50 посвящений русским поэтам. Эта рискованная затея – ведь с великими тенями так легко слиться – полностью себя оправдала. Это не только корпус блестящих текстов, но и целый экскурс в историю нашей поэзии, самого ценного и важного, что дала миру русская культура.
Стартует этот увлекательный поэтический марафон с посвящения Ломоносову.
Восхитился открывшейся бездне,
что над нами – хотим не хотим.
Просвещения мирного вестник,
не забыл и про славный Хотин.
Сразу же Комаров даёт понять, что в книге мы не найдём поэтических стилизаций. Здесь будут поэтические высказывания, и ракурсы к ним автор намерен подбирать самые разнообразные. Комаров блестяще владеет концовками, он всегда выделяет финал, оправдывает им весь остальной инструментарий, все остальные образные ряды. Он мыслит поэзию неким субстратом, а не растягивающимся на волнах бесконечным словесным телом.
Школу жизни окончил с отличьем,
голосист и охоч до всего,
складно мысля о Божьем величье
и являясь примером его.
На каждого поэта автор этой книги выделяет пять катренов. Это превращает книгу в галерею портретов. Если бы речь шла о живописи, я бы сказал, что портреты одинакового размера, но тут не в одинаковости дело, а в создании общей формы. Из поэтов подбирается Вселенная, и нет права какую-то звезду принуждать светить ярче.
Комаров демонстрирует в книге все свои лучшие качества. Это и рыцарская верность силлаботонике, и движение поэтического материала по горизонтальной линии развития, без «столбового» деления на связанные лишь ассоциативно фрагменты, и выстроенная система кульминаций, и безукоризненное формальное чутьё, и желание решать самые творческие сложные задачи без оглядки на то, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна». Будучи поэтом, не принимающим вульгарность эксперимента ради эксперимента, он тем не менее ищет. Он не раб канона, он создатель его новых версий. Его звуковые поиски в системе рифм приковывают внимание:
сквозь заросли черновика
нащупать красоты лакуны,
и воспитать ученика,
и проиграть ему, ликуя!
Это о Жуковском.
Конечно, хищный взгляд критика сразу уцепится за подбор авторов. Будет искать своеобразную иерархию, пусть и законспирированную, думать об иерархии. Тут всё просто. Комаров проявляет отменный вкус, никакой иерархии не выстраивает, показывая, что в его мире это части целого, того спасительного эстетического круга, за который держится и сам поэт, и всё наше русское культурное мироздание.
Не скрою, было интересно, как поэт напишет о Пушкине. Это самый тонкий лёд, тут есть с чем сравнить. Комаров справляется с задачей, находя точные небанальные слова и характеристики:
Клубится в небе царскосельском
словесной магии туман,
и в отзывающемся сердце
даёт ростки зерно ума.
Движеньем в животворной призме,
как светоносный луч, возник
ведомый чутким протеизмом
воздуховидческий язык.
Комаров не только рассказывает нам о поэте, не только передаёт своё отношение к нему, но и находит самую его суть, то, что отличает его от других. Представляю, сколь труден был этот поиск, и поздравляю поэта с несомненной удачей.
50 поэтов, знаменитых и менее, с удачной судьбой и с не очень, прожившие долго и до обидного кратко. Каждый читатель, как я смею предположить, будет искать, листая оглавление, своих любимых поэтов. Так сделал и я. Благо наши вкусы с Комаровым почти во всём совпадают. Вот, например, Георгий Иванов.
Распался атом, подытожив
прозренье, скрытое в нуле,
что нет Царя и Бога тоже –
ни в облаках, ни на земле.
А в сонном пансионном Йере,
в котором он и был таков,
скрипят рассохшиеся двери
от неуёмных сквозняков.
На мой взгляд, изумительно точно о его судьбе и об итоге его поэтического странствия. «И был таков» про его смерть – несомненная находка.
А вот Денис Новиков. Совсем незаслуженно забытый. Этот яркий пример поэтического одиночества, невстраивания ни в какие тусовки и ставки только на свой голос, который только тогда звучит, когда уверен, что пробьёт насквозь всю мещанскую и политологическую тьму. О нём также точно сказано и с пронзительной досадой, что далеко не все его знают. А ведь для молодых поэтов, для набора «школы» Новиков необходим как воздух.
И не скажешь, что тут нелюдимо
зябнет смертного дня минарет,
растворяясь, как облачко дыма
иноземных твоих сигарет.
Одним словом, эта книга содержит поэзию, помноженную на неизвестное число. А в числе этом пифагорейская мудрость и русское счастье.
Поют Печора и Онега
Константин Комаров
Державин (1743)
Не ржавые петли держали
ту дверь, что он вынес с ноги –
подтянут, суров и державен,
раскатистой рифмы снегирь.
Не знали высокие лица
глубинной его высоты,
но смелость ценилась Фелицей,
и он перешёл с ней на ты.
В сотворчестве с гулкою сутью
он плавил себя, как звезда,
властителям льстивым и судьям
по строгости полной воздав.
Сквозь званское звяканье рюмок
почтив грандиозность руин,
идёт он – большой и угрюмый,
дворянства мудрейший друид,
с мирской рассчитавшийся славой –
на смертный стремительный свист,
чтоб вышел из тени кудрявый
отмеченный им лицеист.
Рубцов (1936)
Лежит, как белая кровать,
простор, что сам себя не ищет.
Готово взгляд очаровать
гнилое лодочное днище.
И одухотворён погост,
и нету ничего священней,
чем беспредельных русских звёзд
сквозь слёзы тихое свеченье.
Морозным полнятся поля
сиянием, что не растает.
И воскресает вновь земля,
и к небу тянется – крестами.
Легко, увидев, обомлеть:
из сердца ведь – не от ума, нет –
встают виденья на холме
в молочном плещущем тумане.
И льдом пока их не свело,
поют Печора и Онега.
И в горнице души светло
от набегающего снега.
Парщиков (1954)
Томится в фотографии фотограф,
пленённый плёнкой,
как пейзаж в реке,
так инобытия сквозит автограф –
измысленным ребёнком в старике.
И – весь в разводах
нефтяной финифти –
невыстроенной проруби прораб –
статично, точно лифт,
застрявший в лифте,
уводит в минус угнанный корабль.
Поддавшись слепоты немой угрозе,
глазные яблоки в сухой листве висят,
и вечно обесцвеченная осень
спускается на дружественный сад,
Но сколько плоскость света
ни прессуйте,
в хрустальном тупике кипит вода
и зрение присутствует при сути,
отсюда взгляд за ручку отводя –
который, вызревая кропотливо,
раскрутится трепещущей пращой
и вылетит из дула объектива –
к себе необратимо обращён.