Анатолий Горохов – поэт-песенник, оперный и эстрадный певец, музыкант, радиоведущий… Как не расспросить его о дружбе с Муслимом Магомаевым, которому 19 августа исполнилось бы 70, о работе в эфире, о вчерашнем и сегодняшнем дне лёгкой музыки?..
– Анатолий Сергеевич, первую песню вы написали, когда учились в консерватории?
– Нет, там я только решился опубликовать стихи в стенгазете, да и то под псевдонимом Анатолий Волгин. Я же с Волги! Хотя друзья, конечно, знали, чей это псевдоним. Стихи пишу с шести лет, но показывать их, а тем более публиковать – стеснялся. Как-то показал маме, а она сразу: «Откуда списал?» Это уж потом, на радио, я встретился с композитором Виктором Купревичем, он по консерваторской компании знал, что я пишу, и предложил вместе поработать. Такое же предложение сделал мне Юрий Стржелинский. Мы с ходу написали две песни – «Оттепель» и «Песня туристов».
– Оттепель – остроактуальная тема по тем временам.
– Это чуть не повредило песне. Повесть Эренбурга к тому времени уже вышла и о политической «оттепели» уже шли разговоры. На худсовете возник шум: «Ну сколько можно? Опять эта «оттепель», опять эти ассоциации. Не хватит ли?» Тогда встал Юрий Визбор: «У вас мания преследования. Там про «оттепель» в политическом смысле ничего нет, это явление природы, а вам всё мерещатся намёки». Мои песни всегда успешно проходили худсовет, кроме одной – «Магелланы». А худсоветы дряни не принимали… Но это я забегаю вперёд. Первые песни были добротными, за них не стыдно, но шлягерами они не стали.
– А первый ваш шлягер назывался…
– «Эхо», которое замечательно спел вокальный квартет «Аккорд». Композитор Женя Стихин (ученик Шебалина, замечательный мастер) так и сказал сразу: «Ребята, шлягер, поздравляю!» Чуть позже, ближе к зиме, с «Аккордом» мы записали «Пингвинов»: «В Антарктиде льдины землю скрыли…» Обе песни запели в народе, они вошли в число лучших песен года по письмам слушателей. По радио в «Добром утре» последняя передача декабря была посвящена лучшим песням года.
– С письмами всё было по правде?
– Да, это был честный показатель. И справедливый: «Эхо» и «Пингвины» и впрямь получились интереснее наших первых песен. К тому времени мы познакомились с Муслимом и сразу с ним сроднились. Слишком многое нас объединяло: влюблённость в оперу, итальянскую и русскую, вкусы в современной лёгкой музыке. А главное, конечно, родство душ.
Отец Муслима погиб в последние дни войны, мой отец – вскоре после Победы в Германии, в производственной командировке. Муслим, как и я, не был деловым человеком. В те времена вообще люди всё-таки меньше думали о деньгах, но мы и на том фоне выглядели бессребрениками. Старались заниматься тем, что нам интересно, не зависели от конъюнктуры, жили музыкой… Не измеряли успех квартирами, машинами, жили непринуждённо. Помню, в консерваторском общежитии у нас в комнате был общий котёл. Туда мы складывали все стипендии, мою пенсию, все «халтурные», сколько у кого было, – и покупали на всех треску горячего копчения, конфеты «Кавказские», хлеб... Вот и с Муслимом у нас был общий котёл, мы не считали, где чьи деньги.
– Легко было сотрудничать с другом и единомышленником?
– Мы работали одержимо, оттачивали каждую песню. Ко мне обратился Бабаджанян: «Толя, давай напишем с тобой песню, но, знаешь, потухлее. Это нравится публике.
– «Чем пошлее, тем башлее».
– Да, это Лёни Дербенёва афоризм. Он как раз в те времена опубликовал его в «Коридоре радио». И вот Арно сел за инструмент и заиграл, напевая: «Та-та-та-та, моя Маруся!» Просто безобразие какое-то, ни один худсовет не примет, да я и сам не принял бы. Но за работу я взялся и написал сюжетную песню. Надеюсь, без «душка». Я почти всегда пишу, чтобы сюжетец был и поворот в конце – репризка какая-нибудь. Там у меня была девушка-экскурсовод, герой в неё влюблялся и становился постоянным посетителем музея. Одним словом, чушь собачья. Показал я песню Арно – ему понравилось. Текст с мелодией совпадает, поётся легко. А мне неохота такую песню выпускать!
– А по переулкам как раз бродило лето…
– Эта строчка пришла не сразу. Очень хотелось, чтобы песня получилась «из ряда вон». И вдруг, как в романах, я увидел в киоске журнал с яркой обложкой – то ли советский, то ли соцстрановский. Смотрю: ба, на обложке – полуголая мулатка, королева красоты. У нас тогда конкурсов красоты не было, а на Кубе они проводились. Купил, прочитал про этот конкурс и подумал: каждый человек рано или поздно влюбляется, а его любимая девушка, его идеал, для него становится королевой красоты. Она для него прекраснее всех. Раз влюбляются все, то это и будет песня для всех. Пока сочинял эти стихи, Муслим часто бывал у меня. И я «опоэтизировал» мелодию на его глазах. В июле мы записали песню, а в августе её уже играли на всех танцплощадках, в чём я убедился, отдыхая в Мисхоре.
– В те годы поэты-песенники пробовали себя и в жанре художественного перевода. «Белла чао», «Я дам тебе больше» – все эти популярные песни звучали в вашем переводе.
– Тогда так было принято: если иностранная песня – непременно нужно перевести на русский хотя бы один куплет и припев. Из этих песен Муслиму больше всего нравилась «Любовь, прости меня». Он так радовался строкам: «Прости, что вечер так тревожно тих. Прости, что стынет на губах моих слеза твоя…», обнял меня… Эти слова совпали с его настроением, с его восприятием этой итальянской мелодии. Она прозвучала в нашей передаче «До ре ми фа соль» и на многих концертах Магомаева.
– Вокруг вашей радиопередачи крутилась вся эстрадная жизнь…
– Я вёл и готовил популярную музыкальную передачу «До ре ми фа соль», которая выходила по воскресеньям. И у нас сложилась традиция, за которую миллионы слушателей были мне благодарны: каждый выпуск завершала новая песня в исполнении Муслима. Много лет мы выдерживали этот ритм.
– Вы ведь сотрудничали ещё и с композитором Магомаевым…
– Он с первого выступления стал фантастически популярен, все поняли, что на сцену, на эстраду пришла личность с большой буквы. При этом он, зная себе цену, бывал стеснительным. Никакого нахальства! Вот Арно предлагал нам перейти на «ты». Я постарше Муслима, и вскоре стал называть Бабаджаняна на «ты», а Муслим так и не сумел. И до конца почтительно обращался на «вы» к композитору, с которым дружил и записал десятки песен. И вот однажды как-то смущённо в зале Чайковского Муслим сыграл мне на рояле красивую мелодию. «Ты знаешь, а ведь это я сочинил, ещё в детстве. Как ты думаешь, может что-нибудь получиться из этой мелодии?» Так родилась первая песня композитора Муслима Магомаева – «Соловьиный час». Мне приятно, что он записал её по-новому незадолго до ухода. Первая песня не забывается. Потом мы написали «Шахерезаду» – песню, полную восточных мотивов. Муслим красиво выпевал изящную витиеватую мелодию. Эта песня надолго осталась в его концертном репертуаре.
Единственный раз в жизни Муслим написал и спел лезгинку – «Ревнивый Кавказ». Лезгинка обычно звучит воинственно, агрессивно, а мы сделали лезгинку наоборот – добрую, ироничную: «В небе высоком скрыли тебя облака, чтоб не смотрела ты на меня свысока».
– Сейчас это чуть ли не самая популярная лезгинка – её поют и не знают, что автор – знаменитейший певец.
– На этом мы не остановились. Были ещё драматичная «Тревога рыбачки», шлягерная «Далёкая-близкая» – «Ты и за тысячу три версты для меня близка». Мне кажется, Муслима недооценивают как композитора. Однажды он написал песню, фонограмму оркестровую записал. Слушаю: удивительно красивая мелодия, всё сделано блестяще. Мелодия запева является контрапунктом к мелодии припева, можно одновременно пускать. Я всем композиторам приводил эту песню Муслима как пример композиторской техники.
– Ну, неслучайно же Муслима Магометовича приняли в самый малочисленный и престижный творческий союз, куда безуспешно стремились многие именитые композиторы…
– В коридоре на радио он меня спросил: «Понравилось?» По моим глазам было видно, что понравилось. Напиши песню. Потому что, если ты не напишешь, я этот ролик сейчас раскачу по коридору к чёртовой матери…» Я увидел, что у него в глазах слёзы, он не шутил. Оказывается, уже и в Баку, и в Москве на эту мелодию писали стихи – но они не подошли Муслиму. Роберт Рождественский сказал ему: «Ничего, привыкнешь». Но песня эта ему была дорога, он не стал привыкать и пришёл ко мне. У меня получилась история автобиографическая – воспоминания о моей первой консерваторской любви. Запевы я написал в прозе, это была неожиданная форма. Только припев в стихах. У Муслима выразительно получались речитативы. В речитативе – основная содержательная часть: на фоне его музыки читается неотправленное письмо. «Не стоит посылать писем в прошлое. Прощай». И – взлёт, кульминация, фортиссимо. Прямо слезу вышибает. Песня называлась «Рапсодия любви». Вообще почти всё, что я написал, – это истории о любви.
– А потом вы стали голосом полуночного радиовещания…
– Как-то возвращаюсь из отпуска, и меня огорошили: «У нас большие перемены в большой политике! Перестали глушить «Голос Америки», а они нас. И теперь нужна конкурентоспособная передача, потому что с того берега вещает музыкальный комментатор Коновер. Его будут свободно слушать, а нам бы не хотелось». А незадолго до этого я выиграл международный конкурс музыкальных радиорежиссёров – точнее, дуэль с венгерским коллегой. Я первым из советских музыкальных комментаторов стал говорить о себе не «мы», а «я». Для передачи «После полуночи» именно такая интонация и была нужна. Резонанс получился огромный, Коновера удалось «перебить», я получал мешки писем не только из СССР. И вдруг случилась беда с Муслимом: его стали снимать с эфира.
– Всеобщего любимца? В недалёком будущем – самого молодого в истории народного артиста СССР?
– Дело в том, что Днепропетровская филармония тогда села на мель. Счёт арестован, гонорары не выплачиваются… Они обратились к Муслиму: «Выручайте, у нас голодные дети плачут! Положение спасут только ваши сольные концерты на стадионе!» Выступать на стадионе – это каторжный труд: в зале ты чувствуешь отдачу, а тут – как в прорву. От тебя ушло – и не вернулось. Это тяжело, поэтому за выступления на стадионе ставка утраивалась. И Муслим вполне по закону получил крупные суммы. Никакой его вины не было! Пока в этом разбирались – его «закрыли». Мы это связывали ещё и с кознями Кухарского – зама Фурцевой, который в отличие от неё не благоволил к Магомаеву. Эта ситуация меня взбесила. И тут меня пригласили на Ленинградское телевидение – там готовилась большая передача о моей работе, «Дела полуночные». Оказалось, что они ещё не знали об опале Магомаева! И я пригласил на запись Муслима. А передача транслировалась на весь СССР! Это было в телевизионном театре на Петроградской стороне, где пел Шаляпин. Ковровая дорожка, столики, массовка… Я вхожу с песней. Камера держит меня. Я рассчитал, что песня закончится у моего столика. Раскланялся, сел – и камера взяла столик, за которым сидел Магомаев. Как рояль в кустах! И я задаю ему вопрос: «Слушатели «После полуночи» в последнее время постоянно спрашивают: куда девался Магомаев? Я надеюсь, что наши слушатели сегодня являются и нашими телезрителями». Муслим ответил: «Я – студент Бакинской консерватории, сейчас прервал гастроли и готовлюсь к экзаменам». Это правда: он воспользовался паузой в выступлениях и окончил консерваторию. «Но сегодняшний вечер у вас свободен? Так спойте для нас!» И начался великолепный концерт Магомаева на всю страну!
– Сегодня такое самоуправство в эфире вряд ли возможно: «за всё заплачено».
– Двадцать лет назад коммерция одержала победу над музыкой и над самим жанром песни. Конечно, и раньше не всё было талантливо и ярко, но пресловутые худсоветы поддерживали высокий профессиональный уровень песен. И талантливый человек мог пробиться к слушателю. И пробивались! На эстраде были личности, несмотря на давление идеологии, доходившее подчас до идиотизма. Много ли вы знаете композиторов, которые появились в последние двадцать лет? А поэтов-песенников? Мы стали не нужны. Помните, как раньше говорили, если понравилась новая песня? «Спиши слова!» Вы заметили, что в последние годы на концертах и по радио редко объявляют авторов песни? Мы никому не нужны. И музыка стала обезличенной. А ведь песня была плодом творчества трёх авторов: поэта, композитора и первого исполнителя. А нередко бывало, что и второй или четвёртый исполнитель привносил в песню что-то новое, создавал свою оригинальную трактовку.
Никому не нужны и настоящие певцы. Никому не нужно, чтобы певец совершенствовался, чтобы старался преподнести песню. Зачем эти хлопоты? У шоу-бизнеса другая цель: зарабатывать деньги. Чем быстрее, тем лучше. Это гибель для жанра. И неслучайно все эти годы мы практически не видели на эстраде Муслима. Он ушёл в Интернет, где чувствовал себя свободным, а подчиняться законам коммерции не мог. Сегодня эфир заполнен коммерческой продукцией, которую забывают через месяц, самое большое – через год. Я вижу в этом осознанное оболванивание публики.
Беседовал