В дело «Писатель Л.М. Леонов» вошли материалы Политбюро, посвящённые в основном пьесам художника. Кое о каких документах исследователи знали и раньше, но по другим источникам. В частности, более-менее известна история запрещения пьесы Леонова «Метель», в которой писатель, по сути, осудил репрессии конца 30-х годов. Возглавлявший правительственный Комитет по делам искусств Михаил Храпченко, решив, что художник верно передал новые веяния, лично в 1940 году санкционировал постановку «Метели» в двадцати театрах страны. Но у партаппарата оказалось иное мнение. Два ведущих сотрудника Агитпропа ЦК – Пётр Поспелов и Дмитрий Поликарпов подготовили сталинскому любимцу Андрею Жданову записку, в которой «Метель» объявили «клеветой на советскую действительность». Параллельно подкоп под писателя продолжила Лубянка (Леонова хотели обвинить в правом троцкизме).
16 сентября 1940 года вопрос о пьесе «Метель» был вынесен на Оргбюро ЦК ВКП(б). В архиве сохранилась выписка из протокола заседания за номером 52. В ней сообщалось:
«1. Запретить к постановке в театрах пьесу Леонова «Метель», как идеологически враждебную, являющуюся злостной клеветой на советскую действительность.
2. Указать председателю Комитета по делам искусств при СНК СССР т. Храпченко, что он допустил грубую политическую ошибку, разрешив к постановке пьесу «Метель».
Предупредить т. Храпченко, что при повторении подобных ошибок он будет смещён с должности.
3. Внести на утверждение Политбюро» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 261, л. 2).
Подписал выписку один из тогдашних секретарей ЦК Андрей Андреев.
Потом началась война. Весной 1942 года Леонов закончил первый вариант пьесы «Нашествие». Но он не понравился чиновникам из правительства. Они предложили писателю переделать героя пьесы из жертвы репрессий в бывшего уголовного преступника.
Измученный придирками клерков из Комитета по делам искусств и Всероссийского театрального общества, Леонов решил обратиться лично к Сталину. В РГАНИ сохранился оригинал его письма, выведенный чуть ли не каллиграфическим почерком. Леонов писал:
«ДОРОГОЙ ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ,
я взял на себя решимость представить Вам самую крупную свою работу из написанных за время войны. Моим стремлением было показать единую и твёрдую волю русских людей к победе. Эта пьеса имеет для меня большое значение, и я готовил её в меру моих способностей. Зная чрезвычайную Вашу занятость, я, после долгих колебаний, не решился послать Вам её в рукописи. Я не сделал бы этого и теперь, если бы моя гражданская и писательская потребность довести до Вашего сведения эту работу и получить Вашу оценку её – не пересилила остальные соображения. Мне также очень хотелось бы узнать, правильно ли моё убеждение, что задачей писателя (разумеется, кроме главных, предъявляемых ему историей, прогрессивных требований) является самое глубокое психологическое раскрытие людей в нашей действительности.
Я прошу великодушно извинить мне эту смелость, происходящую от знания, какой постоянной отеческой внимательностью Вы всегда дарили текущую русскую литературу.
Глубоко уважающий Вас Леонид ЛЕОНОВ
6 окт. 1942 г.»
(РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 261, л. 4).
На машинописной копии этого письма кто-то оставил отметку, что «пьеса в III ч<асть> (видимо, спецотдела ЦК. – В.О.) не поступала» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 261, л. 3).
Сам Леонов уже в 1976 году рассказывал своим знакомым, что по поводу «Нашествия» ему звонил секретарь Сталина Александр Поскрёбышев. «Как-то сижу дома, – вспоминал писатель. – Голодно. Денег нет. Семья в эвакуации. Я только недавно вернулся из Чистополя. В ЦДЛ нам выдавали немного продуктов и бутылку водки. Зашёл товарищ. На столе у нас 2 кусочка хлеба, луковица и неполная бутылка водки. Вдруг звонок. Поскрёбышев: «Как живёте?» – «Живу». – «Пьесу написали?» – «Написал. Отправил. Не знаю, читали ли?» – «Читали, читали. Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин». Тот включился без перерыва и сказал: «Здравствуйте, товарищ Леонов. Хорошую пьесу написали. Хорошую. Собираетесь ставить её в театре?»
Неудивительно, что вскоре пьеса «Нашествие» была отмечена Сталинской премией.
После «Нашестия» Леонов написал пьесу «Лёнушка» (она ещё имела три других условных названия: «Лесной шум», «Мужики» и «Плачь, Германия!»). Но чиновники от искусства встретили её в штыки.
24 января 1943 года писатель вновь обратился к Сталину. Он писал:
«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович,
я беру на себя смелость представить на Ваш высокий суд мою новую пьесу. Ни одной своей вещи я не писал с таким напором и волнением. В своём окончательном виде она будет несколько сокращена. Если эта пьеса окажется в какой-нибудь степени приемлемой, буду крайне обязан Вам за совет в отношении её названия. Прошу великодушно извинить как за беспокойство, так, равно, и за правку в тексте; до печати, к сожалению моему, рукописи у меня никогда не получаются чистыми от помарок» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 261, л. 5).
Сталин долго не отвечал. Леонов тем временем продолжал вносить в текст правки. 7 февраля 1943 года он сообщил секретарю вождя: «Глубокоуважаемый Александр Николаевич, если не поздно, не откажите в доброте заменить ранее посланный Вам экземпляр пьесы – этим новым вариантом, более коротким и тщательным, а прежний уничтожить. Простите мою надоедливость. Сердечно благодарю» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 261, л. 7).
Судя по всему, Сталина что-то в пьесе не устроило. Возможно, он посчитал её художественно слабой или неубедительной. 23 февраля 1943 года вождь своему секретарю дал указание: «Поскрёбышеву. Передайте т. Леонову, что ввиду перегруженности у меня нет возможности прочесть и оценить его труд. И. СТАЛИН». (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 261, л. 6).
Добавлю, что в Москве «Лёнушку» впервые поставили лишь летом 1946 года – в Театре драмы. Правда, спектакль тут же обругали в «Комсомольской правде» В. Городинский и Я. Варшавский, после чего за Леонова попытался вступиться в «Правде» К. Симонов, но верхи поддержали не главную газету страны, а разгромную рецензию в молодёжной газете.
Интересно, что начинают и завершают дело № 20–К/Л3 «Писатель Л.М. Леонов» материалы о пьесе «Метель». Только первые документы датированы сороковым годом, а последние – 62-м.
Летом 1962 года режиссёр Александр Плотников по настоянию критика Евгения Суркова решил поставить в Московском театре драмы и комедии опальную «Метель» и за разрешением обратился в Министерство культуры СССР. Делом занялась лично Екатерина Фурцева. 30 июля 1962 года она доложила в ЦК КПСС:
«Московский театр Драмы и Комедии обратился в Министерство культуры СССР с просьбой разрешить ему поставить пьесу Л. Леонова «Метель».
Ознакомившись с существующим вариантом пьесы, Министерство культуры СССР считает, что при некоторых авторских доработках она могла бы быть использована в репертуаре театров.
Автор пьесы Л. Леонов согласен вместе с театром доработать пьесу с учётом всех замечаний, которые будут сделаны по прилагаемому старому варианту «Метели».
Считая необходимым привлечь Л. Леонова к активной работе с театрами, Министерство культуры СССР просит ЦК КПСС пересмотреть принятое в 1940 году постановление о пьесе «Метель» и разрешить Московскому театру Драмы и Комедии после авторской доработки включить это произведение в репертуар театра». (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 261, л. 73).
К своему сообщению Фурцева приложила текст пьесы (он теперь хранится в РГАНИ).
Рассмотрением обращения Фурцевой занялся отдел культуры ЦК КПСС, который ещё два года назад она курировала как один из секретарей ЦК. Руководил этим отделом Дмитрий Поликарпов – тот самый, который летом 1940 года убеждал Андрея Жданова в том, что «Метель» извращает советскую действительность. Спустя двадцать с лишним лет Поликарпов скорректировал свою позицию. 24 сентября 1962 года он, а также завсектором отдела культуры Игорь Черноуцан и инструктор ЦК Алла Михайлова направили партийному руководству следующую записку:
«ЦК КПСС
Министерство культуры СССР (т. Фурцева) просит разрешения включить в репертуар Московского театра драмы и комедии пьесу Л.М. Леонова «Метель».
«Метель» Л. Леонова была запрещена решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 16 сентября 1940 года, как идеологически враждебное произведение, содержащее злостную клевету на советскую действительность.
Такая оценка пьесы может быть объяснена только условиями того времени.
В «Метели» Л. Леонов поднимает темы советского патриотизма, в частности перед народом, доверия к человеку. <...>
Пьеса Л. Леонова «Метель» имеет ряд недостатков. Неясны мотивы поступков, логика развития некоторых образов. <...> Пьеса нуждается в значительной авторской доработке.
Полагали бы возможным разрешить Министерству культуры включить пьесу Л. Леонова «Метель» в репертуар театров, обеспечив необходимую доработку пьесы со стороны автора.
Просим рассмотреть». (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 261, л. 71).
С этим документом, судя по росписям, ознакомились В. Гришин, Л. Брежнев, А. Косыгин, А. Шелепин, Д. Полянский, А. Микоян и некоторые другие руководители партии и правительства. Но первым завизировал справку отдела культуры М. Суслов. Он же начертал на ней и свою резолюцию:
«1. Согласиться с предложением.
2. Подготовить проект пост<ановления> Президиума <ЦК КПСС>».
На Президиуме ЦК КПСС вопрос о «Метели» был рассмотрен 18 октября 1962 года. Президиум решил: «Отменить постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 18 сентября 1940 г. о пьесе «Метель» как необоснованное» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 261, л. 70). Кстати, на одном из текстов партийного решения сохранилась отметка, что Суслов проголосовал «за» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 261, л. 72).
Позже Вениамин Смехов вспоминал, как в театр на читку пьесы приезжал Леонов. «Читал Леонид Максимович замечательно. События пьесы грозные, значительные, персонажи выпуклые. Слегка прижат и неподвижен один угол рта, седоватые короткие усы, едкий, колющий взгляд, слова высекаются ясно, чётко, крупными слитками. После чтения он побеседовал с нами, но мнения труппы особенно не испрашивал, поделился воспоминаниями о 30-х годах и о том, как ему не посчастливилось с этой пьесой. Главные роли были поручены главным силам театра – В. Кабатченко, Т. Маховой, Н. Федосовой.
Репетиции шли чуть ли не целый год. Но всё кончилось реорганизацией театра. Плотникова «ушли» на радио, а «Метель», как рассказывал Смехов, «разобрали по кирпичику строители нового театра в старом помещении».
Театр тогда был отдан Юрию Любимову.