Предпраздничная суета перед Пасхой – мое любимое время... Когда всеми фибрами души чувствуешь, что чудо вот-вот свершится, ждешь его с нетерпеньем и радостью, как в детстве подарков на день рожденья…
И вот – уже Великая суббота, в которую обязательно надо выспаться, чтобы бодрствовать всю долгую пасхальную ночь. Мама с утра у плиты, колдует над курицей. Мы же заказали сациви! Это блюдо под силу только ей – она волшебница. А еще, мне кажется, ей приятно его готовить – ведь оно навевает воспоминания о том, как она маленькой девочкой жила в Грузии со своими родителями. Еще будет фирменный паштет, рецепт которого знают только мама, бабушка и теперь, похоже, и я… Все это варится, клокочет, смалывается, перекладывается из одной сковороды в другую…
А мне очень хочется есть, поэтому я верчусь на кухне – вроде, помогаю… Как только мама приоткроет крышку, покажет уже наполовину готовое блюдо, на меня тут же пахнёт мясными ароматами. Я просто пьянею от этого запаха и ожидания завтрашнего дня. И уже не хочется есть постный фасолевый суп, который сварен специально для Великой Субботы, а возникает желание впиться зубами в румяный кусочек курочки. Но нельзя! 40 дней постилась – так неужели испорчу всё одним кусочком? Надо еще потерпеть!
Мама улыбнется, погладит по голове, снимет фартук и пойдет немножко отдохнуть за книжкой. А мы с мужем остаемся на хозяйстве. Что входит в наше ведомство? Салаты… Мой любимый – с морковью, сыром и грецкими орехами. Настоящее лакомство! Его любимый – «под шубой». Чистим, трем, режем, складываем… И опять на смену нам приходит мама – печь куличи. У нее они особенные. Особенно вкусные. Пахнут апельсинами… Она всегда волнуется, когда вынимает их из духовки – в нескольких формах (побольше, поменьше – для родственников, на работу, для дома) – получились ли, пропеклись, поднялись ли как надо? Не помню случая, чтобы не получились – не пропеклись или не поднялись. Они всегда держат форму, а сверху украшены глазурью и разноцветной присыпкой. И всегда, если новый человек пробует мамины куличи, спрашивает потом рецепт. А яички мы с мужем покрасили еще в четверг – они красуются на блюде в зале – красные, желтые, зеленые, голубые – с наклейками и без. Там же самые полезные, не для красоты, а для еды – коричневые (сваренные в луковой шелухе), блестящие от подсолнечного масла…
И вот ближе к одиннадцати вечера – все наряжаются. Папа, уже одетый в парадную одежду, фотографирует маму, стоящую перед зеркалом в розово-красном платке. Мама спрашивает меня:
- Поль, у тебя «невидимки» есть, платок заколоть?
- Сейчас поищу, - откликаюсь я из комнаты, и тут же начинаю рыться в своих спутанных резинках-заколках-шпильках… Наконец, выуживаю нужное, отдаю ей. Она придирчиво оглядывает себя в зеркало, поправляет челку – вроде, так лучше.
Одеваем верхнюю одежду. Мама выходит первая, не может ждать, пока мы копаемся – то одно забыли, то другое – ее душа уже стремится на праздник. Она спускается по лестнице, стучит каблучками по ступенькам. Вдруг возвращается испуганная:
- Там на лестнице кто-то лежит.
Папа и муж отправляются на разведку вниз по лестнице.
- Живой? – спрашиваем мы сверху.
- Живой. Это дружок соседа Димана – чуток перебрал. Рано праздновать начал.
Мы с мамой спускаемся на лифте, чтобы больше не сталкиваться с уже празднующим. Благополучно садимся в такси. Таксисты общаются по рации, а мы невольно слушаем:
- Столько заказов…
- Ага. Люди весь год грешили, а сегодня решили грехи замолить.
- Ну пусть и за нас замолят.
Около каждой церкви по наряду милиции. Проверяют, чтобы никто не пронес с собой опасных предметов. И нас проверяют – заглядывают в коробку с яичками и куличом, которые мы принесли для освящения.
Пятнадцать минут двенадцатого. Церковь полна до краев. Все довольные, бодрые. Знакомых бабулек сегодня не узнать - принарядились – кто блузочку парадную одел, кто платок поярче повязал. Все улыбаются, перешептываются. Служба началась.
Из боковой двери выходит отец Георгий, подзывает к себе некоторых мужчин – кому хоругвь нести, кому – фонарь. Мужу дал хоругвь, а папе – древко с крестом.
Потом подошла очередь женщин – маме дал в руки древко с иконой Богородицы. Очень почетно. И меня подозвал отец Георгий – поручил нести икону Филарета Ичалковского. Мне приятно, что и про меня отец Георгий не забыл. А икона – тяжелая. Поначалу-то нормально кажется, по силам, а потом все больше руки начинает оттягивать. Да еще платок все время спадает. Мама – мудро заколола невидимками, а я…
Стоим мы посреди толпы, передвинувшись поближе к дверям, ждем своего часа. Люди вокруг все со свечами, смотрят на нас. Наконец шествие начинается. Алтарник Василий идет с фонарем впереди – освещает путь остальным. За ним несут крест и Богородицу родители, потом хоругви, потом мы парами с иконами… И так хорошо знать, что впереди есть два моих личных ориентира. Папа чуть-чуть улыбается, а мама – идет серьезная, но светится изнутри, это очень заметно. И муж где-то рядышком, справляется с ролью хоругвеносца – преодолевает препятствия в виде веток деревьев и проводов. Потихоньку обходим всю Георгиевскую церковь. За оградой тоже много-много людей – в основном, не верующих, а любопытных. Но и до них долетают отголоски праздника, и они иной раз откликаются, когда ровно в полночь звучит с церковного крыльца:
- Христос воскресе!
- Воистину воскресе!
И так радостно становится на душе, так весело. Как будто внутри голос какой-то говорит: «Дождались наконец-то!»
Заходим в церковь, забирают у меня из рук икону. Первое время руки не сгибаются после почетной ноши, как чужие. Но это не страшно, быстро проходит.
Все становятся плотно – затылок в затылок. Потому что хотят видеть, что происходит за Царскими вратами, все хотят поучаствовать в празднике и громко ответить отцу Георгию: «Воистину воскресе!». И много раз поется праздничный тропарь. С каждым часом все труднее стоять, все сильнее хочется спать, а под конец уже и народу не так много остается, кто к стеночке привалился, кто за скамейку держится. Но так же неугомонно и празднично звучит тропарь, ведь с клироса руководит матушка Лариса. И вот прочитаны поздравления патриарха и владыки Варсонофия, служба кончается, люди тут уж оживляются понемножку - выстояли… Кто не освятил еще яички, куличи и пасхи, достает из сумок - праздничное разноцветье. Все идут крест целовать не по очереди, а толпой, подставляют яички для святой воды, но отец Георгий и хозяина побрызгает, разбудит окончательно. За окнами ночь, а в церкви тепло и светло. И так празднично на душе!
А потом почти все садятся за общий стол, во главе которого отец Георгий. Читается молитва и можно наконец попробовать освященное яичко. Мою любимую жареную курицу с чесночком с тарелок расхватывают очень быстро. Видно, у Николая, сидящего напротив, это тоже любимое лакомство – мы с ним конкурируем «по курице». А мама рядом советует попробовать голубцы – уж очень хороши. И я кладу себе в тарелку один аппетитный голубчик. И мужу подкладываю. Только объесться нельзя после поста – а то плохо может стать. А не объесться невозможно…
Ближе к шести утра возвращаемся домой – уставшие до предела. Плюхаемся в кровати, а мама, как самая ответственная и стойкая, остается еще на раздачу яичек. Она, бедненькая, засыпает в кресле, где ее застает первый звонок. Слышу только из комнаты звонкий детский голос:
- Христос воскресе!
Потом мамин, спокойный и радостный одновременно:
- Воистину воскресе!
И опять засыпаю…
К обеду мы выползаем из своих комнат – сонные и счастливые – проворно вытаскиваем колбасу из холодильника – теперь можно полакомиться. Между тем, пора накрывать на стол – скоро придут гости. Гости – это наши родственники – тетя и моя двоюродная сестра. Они не постятся и смотрят на нас, когда мы набрасываемся на праздничную еду, как на людей с некоторой долей сумасшествия. Однажды я попыталась объяснить сестре, что вкус продуктов после поста другой. Но она не поняла меня. Когда-нибудь поймет, я уверена, но только пройдя этот постный путь лично. А мама говорит, что во время поста хлеб ей кажется особенно вкусным. Мне тоже так иногда кажется.
Тетя рассказывает, сколько к ним ребятишек пришло за яичками и конфетами. И я вспоминаю свое детство, когда мы с подругой Ленкой бегали по этажам и будили всех соседей, трезвоня в двери. Если долго не открывали, Ленка – нетерпеливая душа - колотила в дверь своими крепкими кулачками. Больше всего мы в то время радовались жвачкам и гордились, если они нам доставались, дразня менее удачливых собирателей. Эта история из моего детства смешит всех за столом. Мы с мужем наелись «от пуза», и сидим довольные, не можем вылезти со своих мест. И думаем о том, что еще целых сорок дней праздника! Счастливых дней, когда жизнь кажется светлее и теплее. Возникает какое-то внутреннее чувство, которое сложно объяснить словами. Оно просто есть и это важно.
В этот же Пасхальный день (из-за бессонной ночи он кажется огромным) родители едут к бабушке на такси – с ней тоже надо разделить радость. А другой бабушке мы звоним на Украину, и я представляю ее лицо в обрамлении рыжих кудряшек, когда она по телефону учит меня радоваться каждому дню и ценить то, что у меня есть. Как же хорошо, когда можешь разделить праздник со своими родными…
С того счастливого времени прошло несколько лет. И теперь на Пасху дома не витают ароматные запахи апельсиновых куличей и сациви, хотя мы, конечно, накрываем праздничный стол. Но уже невозможно то счастливое настроение, та полнота чувств, которая была всего пару лет назад. А все потому что нет больше рядом мамы, которая умела так искусно и незаметно устроить быт и так умело организовать нас… Нет и бабушки на Украине, которая была способна разделить с нами радость даже на расстоянии тысячи километров.
Но Великий Праздник остался. Праздник, который всем дает надежду. Ведь Господь спустился к мертвым и открыл им двери… И я точно знаю, что живые души на небе тоже празднуют вместе с нами. Не могут не праздновать! И я уверена, что мама там, в своем розово-красном платочке, надежно приколотом моими невидимками, крепко сжимает в руках древко с иконой Богородицы и радуется празднику праздников. И бабушка, тоже в нарядном платке, стоит где-то неподалеку, со свечей в руке, и улыбается своей доброй открытой улыбкой. Они радуются, понимают и разделяют этот праздник, может быть, даже больше, чем мы здесь, на Земле.
Полина Смородина