Питерский ТЮЗ им. А.А. Брянцева в разгул пандемии исполнил свой жизнеутверждающий аккорд: фестиваль «Радуга» состоялся в 21-й раз, не он-лайн, а вживую. Организаторы пригласили, как в старые добрые времена, гостей числом двести, которые не виртуально, а воочию, участвовали в работе фестиваля.
Да, в афише не было на этот раз зарубежных спектаклей, но теафорум дал впечатляющую панораму российских театров: тут и спектакли М. Бычкова «Бальзаминов» Воронежского Камерного театра, и «Смерть Тарелкина» в постановке О. Рыбкина Красноярского драматического театра им. А.С. Пушкина, и «Гроза» в постановке Д. Хуснеярова Ивановского областного драматического театра, и «Чайка» в постановке В. Вигг Тверского ТЮЗа … Хозяева справедливо включили спектакли своего родного ТЮЗа: «Ромео и Джульетта» в постановке А. Морфова, недавнюю премьеру «Мещане» режиссера Е. Бондарь.
Отдадим должное директору театра Светлане Лаврецовой, которая сумела преодолеть весьма существенные трудности в проведении «Радуги», связанные с ограничениями передвижения граждан по стране, тревожными новостями от властей Санкт-Петербурга о возможном закрытии всех публичных мероприятий, наконец, с рассадкой, не дающей возможности полноценно наполнить зал публикой.
Современную режиссуру, явленную на фестивале, многое роднит, при всей разнице почерков, символов веры, опыта, школы. Пьесы классиков зачастую — повод для переноса действия в наши дни. Московское захолустье, где обитают Миши Бальзаминовы, в спектакле Бычкова обрело контуры нынешней провинции, сжатой до бедной квартирки в многоэтажке с нехитрым бытом. Имение Сорина в «Чайке» у Вероники Вигг сузилось до полуразрушенного дома, стоящего где-нибудь на обочине, в котором призраки чеховских героев напоминают о днях минувших этих стен. Вместо Вероны с ее городскими бойкими площадями в «Ромео и Джульетта» Александр Морфов плацдармом событий делает заброшенный стадион: его облюбовали враждующие группировки молодежи двух кланов — Монтекки с Капулетти. По сцене то тут, то там валяются расколотые античные статуи, торсы. Культура на свалке. Но вот школьный автобус, уцелевший случайным образом от подростковой агрессии, встанет в центр сцены. Келья Лоренцо расположится здесь. Сюда же забьются футбольные фанаты. Джульетта будет ночью балансировать по крыше как ловкая канатоходка.
Эта отнюдь не новая идея перемещения пьесы во времени, порой, находит свои остроумные воплощения на сцене. Однако реже случается с помощью такого приема довести дело до конца, и, наложив одну эпоху на другую, вскрыть универсальный ключ к произведению.
Миша Бальзаминов больше похож, в конце концов, на гоголевского героя, чем на персонажа Островского, Иванушку-дурочка, выходившего свое счастье и женившегося на богатой. В спектакле воронежцев он и не знает, что делать с привалившим ему счастьем: тих и грустен он на супружеском ложе под крылышком супруги Белотеловой. Справится ли Бальзаминов с такой громадой счастья…
Радость находок от смененной среды обитания, переноса в новейшее время быстро исчерпывается, если не найден умелый подход к событиям шекспировской трагедии, открывающим как прошлое, так и настоящее. Напряженный интерес к нетривиальным решениям в первом действии спектакля «Ромео и Джульетта» сменился разочарованием во втором. Словно Морфов уехал в Болгарию, предоставив труппе самой доигрывать пьесу. Разгул подростковой жестокости, легкое возгорание драки стенки на стенку синих и красных на заброшенном стадионе, управляемое враждующими криминальными авторитетами Монтекки и Капулетти, продажность, разврат — вот среда, в которой возникает чувство между Ромео (Дмитрий Ткаченко) и Джульеттой (Анна Слынько). Она избалованное дитя, больше похожая в спектакле на Катарину, впрочем, выросшую на стадионе среди злобно-агрессивных тинейджеров. Он — вечно влюбленный малый — к нему одному не пристала грязь криминальной среды. Нравы «стадиона» истребляют право на счастье: никто здесь не примирится. Проводят траурный автобус, и все пойдет по-прежнему между красными и синими.
В другой постановке ТЮЗа — в «Мещанах» — Елизавета Бондарь тоже соединяет прошлое и настоящее. Тут дом Бессеменова без самовара, да и мыслим ли таковой в лабиринте выставочного мебельного салона в духе «Икеа», в котором живут горьковские герои этого спектакля. Режиссер доводит до предела отчуждение всех от всех и от всего. Витринная обстановка лишь усиливает одиночество каждого, чтобы обнаружить потерянного современного человек, мещанина образца ХХI века. Этому бессмысленному бытию режиссер находит форму: здесь каждый персонаж — кукла без кукловода.
Увы, но большинство труппы смогло освоить на свой лад только шарж, грубо используя водевильные приемы, и забывая о подтексте, в котором угадывается тревожная маята от потери смысла жизни. Пожалуй, только Алиса Золоткова, сыгравшая Татьяну, в полной мере услышала режиссера. Ее Татьяна вольно или невольно стала главным действующим лицом в силу незаурядного актерского дарования. В этом кукольном доме мещан она неприкаянна еще и потому, что от родителей Бессеменовых отпала не только в силу полученного образования. Такая Татьяна здесь — совсем чужая. Певучая почти вокальная партитура роли сближает ее с эпохой женщин модерна, с пластикой изломанных гибких линий. Словно она случайно забрела в это пространство пьесы Горького, перекочевала из символистских пьес А. Блока, Л. Андреева. Похоже, лишь эта героиня осознает: смысл существования потерян, а слабых сил для преодоления бездны небытия нет.
«Радуга» дала срез современного театра: режиссеры в классических текстах ищут созвучия дню сегодняшнему. Порой кажется, что для них важнее, насколько нынешнее время способно проявить литературные образцы прошлого, нежели обнаружить связь минувшего и настоящего. Раскрытие этой связи могло бы приблизить нас к высшим смыслам, к вечным, непреходящим ценностям, а не только по-детски радоваться тому, как перелицовывается былое согласно лекалам новой моды.