«ЛГ» предоставляет читателям возможность ознакомиться с фрагментами новой книги выдающегося русского литературоведа и учёного Петра Васильевича Палиевского
«Русская классическая литература, по стечению разных обстоятельств, взяла на себя роль, которую в других европейских странах выполняли философия, социология, политика и иные формы общественного сознания. Роль эта лишь отчасти была вынужденной, т.е. использующей возможность обходить запреты (в чём видит свою главную задачу либеральное сознание). Художественный образ позволял говорить обо всех проблемах вместе, не расчленяя их, был наиболее близок жизни в её непредвидимых оттенках (каждый из которых по обстоятельствам мог вдруг стать главным), наконец, был понятен большинству, – то есть давал ряд преимуществ, к которым обращались принципиально. Можно сказать, что художественный образ был избран в России главным выразителем духовной жизни как некоторая преобладающая среди прочих возможность обобщений, вариант, дорога к цельному мировоззрению вообще».
«…проблема художественного развития сосредоточена для русской литературы XIX – начала XX века в личности писателя, его художественном мире, потому что именно творческой личностью выражается в это время всякая новая художественная идея».
«С точки зрения западного наблюдателя центральное положение Пушкина в классической русской литературе не всегда заметно, что неудивительно, так как он помещается как бы в глубине перспективы за такими фигурами, как Чехов, Достоевский, Толстой, Тургенев или Гоголь. Между тем изнутри они выглядят часто как развёртывание (или испытание) заключённых в Пушкине сжатых формул. Например, толстовская Анна Каренина – как отрицательный вариант Татьяны, «если бы она покинула своего генерала», или Раскольников – как рефлектирующее развитие Германна из «Пиковой дамы», который задолго до студента походил на Наполеона, убил свою старуху и «перешагнул» через свою Лизу. Что, с другой стороны, ничуть не отменяет самостоятельности этих писателей, их величия и особого вклада каждого в художественное развитие. Их постижение новой действительности, конечно, даёт всякий раз новое качество идее, даже если она когда-либо и была высказана. В то же время они поднимают, каждый сообразно своей силе, вместе с образом этой действительности начала новых идей».
«Дворянский, «разночинный» или крестьянско-пролетарский характер нарастающих перемен в России были объективной реальностью истории, которая мощно воздействовала через них, частями и общим направлением, на литературу. Ведущие писатели эпохи сами открыто это осознавали и признавали. Достоевский, например, подчёркнуто отделял себя от «дворянской» литературы, как и Чехов: Толстой задолго до ленинских о нем статей утверждал: «Я во всей этой революции состою в звании добро- и самодовольно принятого на себя адвоката 100-миллионного земледельческого народа».
«Ни один почти писатель не проходил мимо Пушкина как идеала, понимаемого, разумеется, по-своему».
«Упрямо противоположен общему движению, как говорилось, только Толстой. Когда все еще где-то осматриваются, он на высоте: все изучают «социальный вопрос», он – природу; все поднимаются – он падает».
«Линия Достоевского прямо продолжает гоголевский путь; она начинает с гоголевского конца, провожая Гоголя, изучая его последние шаги. Идя мысленно от Пушкина гоголевскими исканиями, это самая нижняя точка срыва, разлома двух литературных эпох».
«После великих художественных достижений 60–70-х годов литература снова направляется в разные стороны, каждый своим путём. Идёт полупублицистический поиск, разведывание дорог перед новой связью, ощущением общего перекрёстка и узла».
«По своему историческому положению Гоголь, естественно, занимает переходное место между Пушкиным и последующим коллективным движением русской литературы, – будущим разветвлением её дорог, ищущих единства».
«Пушкин и Гоголь смотрели на жизнь с большой высоты. Обобщив усилия истории, Пушкин сделал текущую действительность прозрачной, просветил её смысл. Непросветлённый остаток, где-то ещё сидевший в ней, должен был, как казалось по этой программе, исчезнуть:«Да здравствует солнце, да скроется тьма». Гоголь, попытавшийся это сделать и вдруг обнаруживший, что «пятнышко» при приближении к нему разрастается и готово застить свет, был сломлен непониманием и погиб».
«Роль Достоевского в развитии русской литературы определяется тем, что он самый идеологический классик. Он живёт внутри идеологических течений времени и выверяет их им самим разработанным масштабом. В основе его – всё тот же идеал всеобщей правды, но, разумеется, со своими особыми предложениями к его осуществлению. Отличие Достоевского от других классиков, развивающих его идеал, его главное достижение и нововведение – в способе борьбы».
«Первые признаки художественного пробуждения факта стали заметны у нас к концу XIX века… Известно, что господство мысли было тогда полным. Писатели считались властителями дум и были ими; талант открывал в жизни неизмеримо больше, чем она могла сообщить рядовому человеку сама».
«И в наши дни, пережив предсказанные времена, мы видим, что классический тип искусства – «воображения» – всё же отстоял свое первородство и превосходство. Наивысшие художественные ценности XX века были созданы у нас, без сомнения, теми, кто не перестал «выдумывать»: Шолоховым, Булгаковым, Алексеем Толстым, Куприным, Буниным, Есениным, Исаковским и многими другими, в том числе на уровне повседневных переживаний людей, например, поэтами-песенниками».
«…русская классическая литература, возникшая через несколько веков после Возрождения, сама представляет собой отдельный этап в развитии мировой культуры. Этот этап ставит перед человечеством новые задачи, наверное, не менее серьезные, чем Возрождение, и, возможно, более масштабные. По многим принципиальным вопросам они решаются иначе, чем в Возрождении, даже противостоят Возрождению, хотя в главном направлении человеческой истории с ним совпадают. Возрождение ставит в центр всего личность, утверждение её суверенных прав и сил. Русская классика учитывает это раскрепощение и достаточную степень свободы. Но на новом этапе истории она предъявляет к личности максимальные (порой максималистские) требования – ради фундаментальных ценностей жизни. Она изменяет личность масштабами целого, общечеловеческой правдой и выдвигает необходимость выработать новый тип человека, отвечающего этой правде. Её усилия сосредоточены на том, чтобы найти для личности иную основу, преодолеть зашедший в исторический тупик индивидуализм».
«Возрождение выдвигает идею безграничного обладания – присвоения и поглощения человеком всех благ земных, достающихся лучшим, всесторонне развитым, сильным. Русская классика поднимает, конечно, иные ценности и ставит иные цели, они связаны для неё прежде всего с представлением о смысле жизни и с возможностью такого строя отношений, где раскрывался бы этот смысл, а не просто частный интерес. Она выдвигает идею участия всех и каждого в этом движении, задачу построения соответствующего ему нового социального порядка и т.д., то есть сознательно выходит за пределы буржуазной эпохи и закладывает духовные начала новой, развивающейся сквозь сильнейшие удары, в наши дни».