Александр Балтин
Ребёнок чувствует себя странно, оторванным от школы, в которой проучился три года, от района, где всё связано великолепными дворами, от друзей… с детского сада тянулось.
Ребёнок залезает в кузов грузовика: в котором размещены некоторые крупные предметы, переезжающие на новую квартиру вместе с людьми.
В собственной, отдельной, после коммуналки – как развернётся жизнь?
Пока разворачивается путь, и в разрывах брезента качающийся город не привычен, как заново выстроенный, или рождённый фантазией волшебника.
Всё возникло пять минут назад, ребёнок.
Мама ведёт тебя в детский садик, тебе хорошо, ты защищён её жизнью, однако, вырвав ручку, бежишь вперёд, оборачиваешься – мамы нету…
Была ли она? Обнаруживая себя взрослым – не понимаешь.
Потом, якобы взрослый ощущает, как им – и всеми – снимают кино, и длится оно в неизвестность, и в свою смерть не веришь, как не верил в смерть мамы, казавшейся бессмертной.
Конечно, ребёнок не мог думать так и тогда, он же – ребёнок…
Его все любят, он растёт в атмосфере любви: хорошо ли это?
Подобная атмосфера, скалькированная с оранжереи, затормаживает элемент борьбы в человеке, а жизненные трудности, как ни банально звучит, уже собрались группой, зарятся на жизнь ребёнка.
Зачем она вам, зубастые?
Долго ли ехал грузовик?
Ражие, пузатые, поддатые грузчики надрывно тащили пианино на шестой этаж – колокол на колокольню.
Ребёнок был литературным.
Он выдумывал явь: не сказать, чтобы в выдуманной было очень уж хорошо, но… выдумывал, заставлял кто-то.
Потом те же грузчики, матерясь, поднимали огромный, старинный, насупленный буфет.
Книжный шкаф, временно освобождённый от книг, ждал своей очереди: пара буфету, ещё будет зеркало, что установят в коридоре – от пола до потолка.
Лови своё отражение.
Доволен?
Как же мама любила такого?
Мама любила до самозабвения, в ребёнке этом видя свою жизнь, не думая, что после неё начнёт захлёбываться – недрами и веществом онтологического одиночества…
Район не вовсе не знаком – это ВДНХ, куда возили часто-часто, раскрывалась выставка огромным своим, своеобразным пространством, манили павильоны великолепием начинок, и особенно нравились макеты, модели.
Пароходами любовался без конца, воображая крохотных, как из паутинок сплетённых, человечков.
А книги, помнится, частично, не большими партиями, возил отец.
На старой квартире, где потолки были под четыре метра, и ёлку покупали соответствующую, громоздились они на стеллаже первой комнаты, в который головою уютно упиралась кровать.
Ребёнок любил болеть.
Болеть – и читать.
Любил ли ходить в школу?
Он не знал.
Наверно…
…мы собираем осеннюю листву в замечательном, пёстром, как Византия, скверике.
– Надежда Васильна, смотрите! – дети подбегают к ней, улыбающейся, показывают лёгкие свои, почти звенящие трофеи.
Каждый листок – как карта неизвестной местности: предстоит открыть.
Многое тебе предстоит открыть, ребёнок, и бездны психики не выдержат, и появится психиатрия, и жизнь пойдёт боком, криво.
Не стандартно.
Хорошо ли тебе от этой нестандартности?
А от сочинительства?
Туманная голова почти старого человека работает с воспоминаниями, как они с ним.
Устал?
Мамы больше нет, не пожаловаться никому.
Грузовик качается над бездной.
Ребёнок едет на небеса…
По ним бы – с мамой, пронестись легко, не болея собою, будучи пронизанным сквозной, сплошной, защищающей любовью.
Какой восторг!