Парадокс: имя Ольги Войтинской оказалось за бортом фундаментальной девятитомной Краткой литературной энциклопедии, хотя она в советской литературе была не последним человеком. В трагическом 1937 году именно ей власти доверили «Литгазету». И первое, что она сделала, – реже стала печатать дифирамбы в адрес литературных чиновников. Может, поэтому её так же быстро из газеты убрали. А под конец жизни критик, оставаясь на марксистских позициях, вступилась за опального Солженицына.
Ольга Сергеевна Войтинская родилась 24 января (по новому стилю 6 февраля) 1905 года в Москве. Она довольно-таки рано занялась политикой. Уже в шестнадцать лет ей доверили культпросвет в Евпаторийском окружкоме комсомола.
После Крыма юная активистка уехала в Петроград и поступила на работу на Невскую ниточную мануфактуру. Однако в Петрограде Войтинская не ужилась и в 1923 году вернулась в Крым. В Симферополе она поступила на педфак местного университета и одновременно устроилась воспитательницей в детскую колонию. Но через три года Войтинская перевелась во Второй Московский университет.
Получив в 1928 году диплом, Войтинская осталась в альма-матер преподавать диалектический материализм. Спустя три года она возглавила кафедру уже в Институте красной профессуры.
Когда Политбюро ЦК ВКП(б) весной 1932 года приняло постановление о перестройке литературно-художественных организаций, Войтинская с подачи одного из влиятельных сотрудников партаппарата Валерия Кирпотина, попала в обойму комиссаров, которым предстояло окончательно ликвидировать РАПП и провести реорганизацию литературной печати. По замыслу Кирпотина она должна была стать своего рода советником при новом редакторе журнала «Красная новь» Лупполе. Но это не устроило Фадеева. Пользуясь своими связями, Фадеев в последний момент сумел отвести из редакторов кандидатуру Луппола и в качестве надзирающего ока навязать вместо Войтинской Ермилова. Объяснение было одно: мол, Войтинская ещё не успела проявить себя ни как критик, ни как собиратель литературных сил.
Однако Кирпотин на этом не успокоился. Весной 1934 года он по линии оргкомитета Союза писателей отправил Войтинскую во главе одной из бригад на Северный Кавказ. Местное руководство там на писателей никакого внимания не обращало. Так она смогла построить почти всех секретарей обкомов партии. Тамошние бонзы только что честь ей не отдавали. Потом Войтинская показала зубки и как критик. В начале 1936 года она опубликовала в журнале «Октябрь» беспощадный разбор романа Лидина «Сын».
Окунувшись в литературную жизнь, Войтинская увидела, что многие писатели увязли в грызне меж собой и мало что создали стоящего. Своими наблюдениями она решила поделиться со вторым человеком в руководстве Союза писателей – Владимиром Ставским. По её мнению, современники не создали ничего путного о рабочем классе. «Люди обеднены, – подчёркивала критик, – схематизированы. Ни одной большой, яркой индивидуальности, в таком изобилии расцветших в нашей стране… У нас немало псевдонародных книг. Тут встанет вопрос и об эстетическом начале, и о положительном герое». В сложившейся ситуации Войтинская винила в том числе и критиков. «Пока союз [писателей] вплотную не займётся творческой работой критиков, – предупреждала она, – положение не изменится».
Судя по всему, обращение к Ставскому возымело какое-то действие. Неслучайно после ареста Динамова партаппарат «Литгазету» передал в руки Войтинской.
Первое, с чем столкнулась новая редактрисса в газете, – жуткое администрирование со стороны Союза писателей. Все хотели только руководить, давать указания и при этом ни за что не отвечать. Союз писателей, как она увидела, превратился «в бесконечно заседающий департамент по делам литературы, не имеющий никакого отношения к литературно-творческой работе».
После нескольких месяцев работы в «Литгазете» Войтинская подготовила критическую записку для члена Политбюро ЦК Андрея Жданова. Она отметила, что московские чиновники заняты лишь собой и бросили на произвол судьбы национальные литературы. По её словам, на президиуме Союза советских писателей «ни разу не слушался доклад о творчестве национальных писателей, не было любовной заботы о судьбе писателей. Этим объясняется недопустимое равнодушие правления союза к перелому в творчестве Тычины (Тычина мог бы сыграть огромную роль в борьбе с украинскими националистами, имеющую отзвук в Западной Украине), абсолютное равнодушие к творческой судьбе Корнейчука <…> Таких примеров можно привести очень много».
При этом я бы не идеализировал Войтинскую. Справедливо обвиняя руководство Союза писателей, и прежде всего Ставского («попытка Ставского уличить всех критикующих его во всех смертных грехах объясняется непониманием или нежеланием понять существующее положение вещей»), в групповщине («Ставский и партийная организация союза писателей настолько заняты грызнёй, что забыли об этой своей основной задаче»), она сама в какой-то момент скатилась на доносы, утверждая, в частности, что в Грузии решение многих вопросов Союз писателей «передоверил Пастернаку и Мирскому, тесно связанным с группой шпиона Яшвили».
Обеспокоившись ненормальной ситуацией в Союзе писателей, сразу два члена Политбюро – Андреев и Жданов – срочно созвали совещание. Войтинская продолжила на нём гнуть свою линию. Она сосредоточилась на двух тезисах. Первый свёлся к тому, что Союз писателей погряз в групповой борьбе («Ставский меня спрашивал: «Ты за кого? За Фадеева или за меня?»). Второй тезис касался попыток литературного генералитета запретить критику своих произведений (в доказательство Войтинская привела справку о Вишневском: «Он администрирует. Есть небольшая группа писателей, которые не приемлют критики, принимают как травлю. Не отвечают, а окрикивают сразу»).
Понятно, что генералитет Войтинской этих выпадов не простил. Естественно, в присутствии Жданова никто мстить ей не стал. Все ждали, когда Войтинская сама на чём-нибудь проколется. Так, для Вишневского праздником стал арест весной 1940 года критика Кронида Малахова. Ведь это именно Малахов в марте 1938 года утверждал в «Литгазете», что его роман-фильм «Мы, русский народ» в художественном отношении очень слаб. Сразу после ареста своего оппонента Вишневский потребовал, чтобы «Литгазета» «сама нашла пути, методы, которые наиболее прямо, здраво и целесообразно осветили бы, поправили бы всю эту историю», сняв с него обвинения в графоманстве.
Не успокоившись на этом, Вишневский нажал на Фадеева, которого «Литгазета» тоже не раз поругивала за срывы как в организационной, так и творческой работе. Поддавшись чувствам, Фадеев решил устранить неудобного критика из «Литгазеты» именем Сталина.
Эту некрасивую историю подробно потом описал в своих мемуарах Валерий Кирпотин. Он рассказывал: «Снял Фадеев Войтинскую не просто, а именем Сталина. Он так ей и сказал:
– Вы должны уйти по указанию товарища Сталина.
Войтинская, свято верившая в революцию, пережила шок. От испытанного потрясения лишилась дара речи. Но писать она не разучилась. Войтинская написала Сталину: она не жалеет о должности (Сняли – назначили! Не в первый раз). Но её сняли именем Сталина, которому она предана до гробовой доски, за которого готова умереть.
Письмо – самое «мудрое», которое можно было только написать, ибо оно было не придуманное, оно шло из глубины души, искренне, наивно, и потому действительно остановило на себе внимание Сталина.
Войтинской неожиданно позвонил Поскрёбышев:
– Кто у телефона?
– Муж.
– Позовите вашу жену, с нею будет говорить Сталин.
– Сталин?! Извините, она не может подойти к телефону. У неё паралич речи.
Трубку положили.
Новый шок вызвал то, что в философии называется отрицанием отрицания. Она заговорила.
Войтинская бросилась к телефону, билась, билась, но Сталин дважды не звонит. Так она и не добилась связи» (В. Кирпотин. Ровесник железного века. – М., 2006).
Из «Литгазеты» Войтинскую перевели в «Известия» на должность заведующей отделом искусства. Но там она тоже не прижилась.
В 1945 году Войтинская вернулась к научной работе и стала преподавать в Высшей партшколе при ЦК КПСС. Ей давно хотелось подготовить работу о Чернышевском. В 1946 году Войтинская на своих довоенных материалах защитила диссертацию «Н.Г. Чернышевский в борьбе за материализм», получив звание кандидата философских наук.
Но тут в стране началась борьба с космополитами, и Войтинскую обвинили в распространении чуждых идей. Главными её обличителями стали бывший руководитель Агитпропа в ЦК Г. Александров, секретарь парткома Института философии Ф. Константинов и главный редактор журнала «Вопросы философии» Д. Чесноков. В письме на имя секретаря ЦК ВКП(б) Г. Маленкова они 21 марта 1949 года заявили, что «Розенталь и Войтинская в своих книгах о Н.Г. Чернышевском утверждали, что не русские мыслители и русская философия, а фейербахианство выражало революционно-демократические тенденции русского исторического процесса». Но тогда это обращение «начальников» советской философии серьёзных последствий для Войтинской не имело. Из Высшей партшколы её «выдавили» на творческую работу лишь после смерти Сталина, уже при Хрущёве.
В конце 1950-х – начале 60-х годов главной печатной площадкой для правдолюбки стала новая газета «Литература и жизнь», где ей предложили регулярно печатать обзоры провинциальных журналов.
Незадолго до смерти Войтинская направила руководителям Московской писательской организации заявление по поводу итогов Четвёртого съезда писателей. Она пришла к выводу, что литературный генералитет разучился работать с творческой интеллигенцией. В качестве примера критик привела судьбу Солженицына, которого начальство чуть не затравило.
В своём заявлении Войтинская спрашивала: «Верно ли политически репрессировать молчанием талант А. Солженицына? Вряд ли это поможет ему творчески, полноте анализа литературного процесса. Его творческая судьба к тому же волнует многих. Напомню, что А. Солженицын систематически обращался к нам за помощью. В разговоре с Г.М. Марковым мне было сказано, что Солженицын будет вызван для творческого разговора в Секретариат ССП. Идея разумная, и очень жаль, что разговор этот не состоялся до съезда. Многого бы мы избежали, в частности, апелляции к съезду. Напомню, что вопрос о границах цензуры подымался А. Фадеевым, Н. Погодиным и В. Вишневским во второй половине 30-х годов. Каждому ясно, что в любом, тем паче социалистическом, государстве должна существовать цензура, ограждающая это государство от влияния буржуазной идеологии. Но в практической сфере её компетентности и границ и ныне далеко не всё благополучно. Напомню, что П.Н. Демичев на нашем партийном собрании обещал навести порядок в цензуре <…> Я далеко не всё разделяю в письме А. Солженицына, но убеждена, что он очень талантлив и честен. Вот почему я уже много месяцев борюсь, чтобы с ним побеседовали дружески, серьёзно. Это в интересах хозяйского отношения к литературе… Убеждена, что было бы куда плодотворнее по-хозяйски помочь Солженицыну. И, даже поспорив, издать его лучшие рассказы в «Советском писателе». А в нашей периодике, «Литгазете» или даже «Правде», напечатать его статью на любую политически приемлемую для нас и него тему… Доверие, окрыляя человека, приближает его к нам».
Но письменное заявление Войтинской осталось без внимания. Оргсекретарь писательской организации В. Ильин распорядился показать письмо критикессы лишь членам парткома и потом сдать обращение в архив. При этом он дал команду, чтобы Войтинскую ни в коем случае не допустили бы на заседание парткома по её делу, хотя она входила в партбюро творческого объединения прозаиков. Чего боялся Ильин, непонятно.
Умерла Войтинская 15 января 1968 года в Москве.