Ревность

– Алиса, родная моя! Никому тебя не отдам. Я найду выход. Я же тебя больше жизни люблю! – Костик утирал слёзы грязной ладонью, оставляя на щеках серые следы. – Ты же удивительная. Ты красивая, умная моя. Ты самая ласковая!

Алиса стояла молча, переминаясь на месте, только грустно смотрела большими карими глазами.

– Ненавижу этого дурака! Никуда ему тебя не отдам! Слышишь?! Они не смогут тебя забрать! Я обязательно что-нибудь придумаю!

Костик бессильно пинал ботинком деревянную подпору.

– Вот зачем ты ему? Он ведь ничего о тебе не знает! Он даже не разговаривает с тобой! А я люблю тебя! И ты меня, я же знаю! А этот… Что он? Ненавижу, когда он тебя трогает! Так бы и врезал! Он и погладить нормально не может, только для виду рукой коснётся!

Дверь отворилась, и он услышал за спиной торопливое:

– Костик, Никита приехал! Выводи давай!

Костик надвинул пониже козырёк кепки, вытер рукавом нос и подошёл вплотную к Алисе.

– Припёрся! Где его год носило? А теперь вот решил вдруг, что нравится ему! Через день приезжает!.. Умница моя, потерпи. Я обязательно что-нибудь придумаю. Я буду рядом, не переживай! Всё будет хорошо!

Он поправил седло, проверил стремена, похлопал любимую лошадь по длинной бархатной шее и прижался к тёплой морде. Алиса пыхнула на него горячим воздухом. Её влажные ноздри нетерпеливо раздувались.

Костик отворил большие ворота и медленно повёл Алису. Инструктор небрежно взял поводья и оглядел ремни. После недавнего случая с Алисой оба инструктора конюшни стали проверять за Костиком каждую лошадь. В тот раз Никита свалился с Алисы, не успев даже до конца на неё залезть. План не сработал. Костик рассчитывал, что плохо пристёгнутое седло соскользнёт где-нибудь в прыжке или на полном скаку. Но Никита, видимо, оказался слишком тяжёлым и, лишь ступив левой ногой в стремя, сдвинул седло и неуклюже упал с небольшой высоты. Тогда Костику сказали, что выгонят с конюшни, если недоглядит ещё раз. Пришлось на время оставить свои попытки.

Костик закрыл дверь и устроился возле большой щели. Он смотрел на Алису и тяжело тосковал. Вот Никита в начищенных сапогах и жокейке небрежно усаживается в седло. Он даже не смотрит на Алису, ему, наверное, всё равно, какая под ним лошадь. Просто отец купил ему именно эту ещё в позапрошлом году. И только несколько месяцев назад Никита начал с ней заниматься.

Костик смотрел с ненавистью на Никиту и его охранника, постоянно перемещавшегося за вольером. Иногда приезжал и отец Никиты – ленивый толстый мужик с золотыми кольцами. Он усаживался неподалёку и иногда выкрикивал что-то инструктору. Он всегда хвалил сына, когда тот слезал с лошади, хотя наездник из Никиты был неважный. Тогда Костику становилось совсем тяжело. Вместо злости появлялась горечь, и хотелось уйти. В такие моменты Костик вспоминал то ноябрьское утро, когда он проснулся от маминого плача и топота людей в доме. Отца убили ночью, прямо во дворе, когда он, наверное, по привычке проверял, запер ли машину. «Четыре выстрела в спину», «пистолет с глушителем», «отпечатков не оставили», «вещи не забрали», «машину не открывали» – эти обрывки фраз эхом кружились по их квартире весь следующий месяц, повторяясь снова и снова для всё новых и новых соболезнующих.

Их с мамой никак не оставляли одних, даже ночью кто-то всё время приезжал утешать и «присматривать». Костику было страшно и одиноко, как будто он и маму потерял. Все эти люди казались ему совсем лишними в их большой и внезапно ставшей такой мрачной квартире. Они что-то ему говорили, приносили игрушки и сладости и отправляли в комнату смотреть мультфильмы. Иногда они притаскивали своих сыновей. А те со свойственными детям простотой и любопытством спрашивали Костика, как и за что убили его папу.

А потом Костик начал замечать, что эти люди стали куда-то исчезать. Постепенно куда-то ушли и те, кто работал у них: водитель, домработница, его учителя. Через год они переехали в другую, маленькую квартиру. С мамой они совсем отдалились. Целыми днями Костик после школы слонялся по улицам, не понимая, куда деть свою боль, с кем поделиться. Хотелось, чтобы можно было с кем-то поговорить.

А чуть позже, когда ему было двенадцать, он случайно попал на конюшню. Сначала просто приезжал поглядеть на лошадей. Что-то завораживающее в них было, в их силе и скорости, в этой их свободе. Его не прогоняли, даже разрешали смотреть, как в конюшне всё устроено. А потом и вовсе предложили убирать загоны, а взамен иногда кататься. Постепенно Костик научился ухаживать за лошадьми, кормить их, седлать. Ему разрешили катать детей на пони по кругу парка. За два года конюшня стала ему родной. Он почти уже и забыл про то детство, наполненное яркими игрушками, сладостями, бесконечными походами в парки и кино. Всё это сейчас казалось глупостями. Здесь была взрослая жизнь. Обычная, серьёзная жизнь. Он теперь редко улыбался, а смеющимся его и вовсе никогда не видели. Каждый день приезжал с утра, а вечером уезжал домой ночевать. С матерью отношения совсем разладились, в школе перевели на надомное обучение. А здесь, на конюшне, он просто жил. Ему не нравились люди, не нравились их вопросы. Ему нравилось оставаться наедине с лошадьми. Было спокойно и хорошо.

Год назад, когда на конюшню привезли Алису, он вдруг понял, что в груди у него что-то как будто горит. Сначала подумал, что заболевает, расстроился, что к лошадям теперь неделю не дадут подойти. Но потом заметил, что именно рядом с Алисой всё становится как-то по-другому. Костику и раньше с лошадьми было хорошо, но Алиса, казалось, не просто лошадь. Когда он с ней разговаривал, она будто понимала. То кивнёт, то отойдёт в сторону, то отвернётся. Сначала он говорил ей только что-то простое, по привычке приучая лошадь к себе, чтобы легче было за ней ухаживать. Алиса же всё время тянулась к нему мордой, подходила поближе, а когда видела мальчика с утра в конюшне, начинала нетерпеливо переминаться. Постепенно Костик стал рассказывать ей что-то из жизни, а потом и о прошлом. Как-то даже вспомнился фильм из детства, когда мужчина, разбившись в аварии, заново рождается уже собакой и находит своего сына, чтобы оберегать. Костику уже было четырнадцать – не тот возраст, когда верят в сказки. Но то, что Алиса стала для него важнее всего на свете, – это Костик понял, и старался теперь быть всегда рядом. Целыми днями выгуливал он её по парку, бережно вычёсывал, каждый день осматривал подковы. Когда инструкторы дрессировали Алису, Костик всегда наблюдал, шёпотом подбадривая любимицу: «Ну же, давай, ты всё правильно делаешь! Вот умница моя!»

И вот три месяца назад появился Никита. Он появился так сразу, как будто всегда здесь был. Костику казалось, что этот Никита заполнил всё пространство вокруг Алисы, занял всё её время. Лошадь была собственностью Никиты, потому он мог приехать в любой момент, и Костику не разрешили больше уводить Алису в парк. Теперь там иногда на ней ездил сам владелец, когда был не в настроении заниматься с инструкторами на площадке.

Костик смотрел в щель, не замечая ничего вокруг.

– Чего, Костян, за девчонками подглядываешь?

Костик вздрогнул от неожиданности и обернулся. Павел, главный хозяйственник по конюшне, лукаво улыбался, но, встретившись взглядом с Костиком, удивлённо поднял брови.

– Ну-ка, подвинься! Это чего там так тебя вышибло? – Он подошёл к стене и кряхтя склонился к щели. – Лупят, что ль, кого?

Костик молчал. Павел постоял несколько мгновений, потом обернулся и озадаченно посмотрел на Костика.

– Что-то ни разу не видел, чтобы ты плакал… – Павел удивлённо-вопросительно смотрел на Костика, но тот привычно молчал. – Из-за неё, что ли? – мотнул головой Павел в сторону площадки. – Из-за Алиски?

Костик опустил взгляд и отвернулся. Он весь как будто ссутулился и съёжился. Хотел было взяться за что-то и начать мести или поменять воду, но только никак не мог сдвинуться с места.

– А ты, брат, попал… Ревность – это дело такое… – Павел ещё постоял немного, снова поглядел в щель. – Да не переживай ты, не последняя она, любовь у тебя. Попривыкнешь с ними расставаться.