ЛИТПРОЗЕКТОР
Дмитрий Глуховский. Рассказы о Родине. – М.: АСТ, Астрель, 2010. – 384 с.
Чёрный переплёт, красная на чёрном фоне пятиконечная звезда, строгий красный шрифт сообщают название и имя автора: «Рассказы о Родине», Дмитрий Глуховский.
Сборник сопровождает короткая, но примечательная аннотация.
«Рассказы о Родине» – самая долгожданная и самая неожиданная книга Дмитрия Глуховского, – утверждают издатель. – Может быть, первая за долгое время попытка честно рассказать о нашей Родине глазами нового поколения. Провокация. Скандал. Новая литература».
Допускаю, что для поклонников автора книга была долгожданной (но вряд ли неожиданной). Вторая часть аннотации – ложь и выдумка. Если это провокация, то плохая, неостроумная. «Попытка честно рассказать о нашей Родине»... Современные книгопродавцы сделали враньё и бесстыдство частью своей профессии, перекричать их невозможно. Поэтому скажем спокойно и трезво: нет в этих «Рассказах...» честности, тем более нет в них Родины.
Рассказы обнаруживают несомненный сатирический дар. И столь же несомненно свидетельствуют они о его ограниченности. Сатира касается прежде всего социальной, я бы сказал, социально-экономической жизни. И дело не в узкой «специализации», а в безразличии к жизни во всей её полноте.
Вот рассказывается о гигантских воздушных шарах, которые непременно должны наполняться западным ветром. «Под воздействием западного ветра на внутренних стенках шаров постоянно образуется денежный конденсат. Естественным образом он стекает вниз – к воронке, которая ведёт к сверхгибкой гофрированной трубе» («Перед штилем»).
Некий профессор Штейн отправляется в геологическую экспедицию в Сибирь, в то предположительно место, где, по его расчётам, произойдёт в будущем разлом земной коры. Анализ глубинных пород не подтверждает теорию, вместе с ним разбиваются и надежды прославиться. Но вдруг из скважины вылезает зловонное чудище. Сомнений нет: профессор открыл Преисподнюю. Он поспешает в Академию наук. По дороге его перехватывают респектабельные незнакомцы и с затаённой угрозой объясняют, что доклад Штейна нарушит «контракт… на прямую поставку газа ООО «Газпром» из Преисподней» (From Hell).
Или ещё: строится высотное здание в «Москве-Сити». Сооружение производится рабочими-таджиками. Скептики возражают: для ответственного объекта могли бы нанять квалифицированных немецких строителей. Но девелоперская компания, оказывается, работает совместно с медиками-коммерсантами. Таджики постоянно получают травмы, увечья и доставляются в особую клинику. Финал: сверхприбыльная торговля донорскими органами. «Сердце – цены доходят до трёхсот пятидесяти тысяч долларов» («Чё почём»).
Только жизнь денег в этой книге подлинная, воспитанная глубоким интересом, неугасимой любовью.
Зато Родина, в чьём облике ни представала бы она перед Глуховским – деревенских пенсионерок-бессребрениц («До и после»), или успешного предпринимателя (Utopia), или усердного рабочего в леспромхозе, – не в состоянии найти у автора сочувствие, не говоря о любви. Предприниматель «золотозубо скалится». Пожилые женщины, судачащие у калитки, приводят автора к выводу, что «мазохистическая природа русской женщины располагает говорить её не о том, что у неё хорошо, а о том, что у неё не складывается». Рабочий-передовик пилит деревья, испытывая к ним якобы садистические чувства.
Более или менее удовлетворён автор только спившимися городскими мужиками, ни в чём их не обличая. Впрочем, название рассказа исчерпывающе ясное: «На дне».
Между тем образ этот неоднозначный, связанный с любопытным сюжетом.
На прилавках магазинов появилась водка «Народная». На дне бутылки – осадок. Этикетка сообщает, что это экстракт берёзы, ценные микроэлементы. На деле примесь служит целью изменить народный менталитет. «Были разработаны нанороботы, которые, проникая внутрь тела, путешествуют вместе с кровью, пока не достигают головного мозга. Встраиваются в его клетки. И там, выполняя программу, активизируют зоны, отвечающие за рациональное мышление».
Удивительно. Сколько же экспериментировали над Россией, сколько пытались рационализировать её, невзирая на бессчётные жертвы!.. Но и теперь – очевидно – не избавились от изуверских грёз. Шире: за ними кроется стремление унифицировать жизнь вообще, истребить её цветущую сложность.
Формально Глуховский не грешит против истины, называя тексты, помещённые в книге, рассказами. Точнее было бы даже назвать их новеллами. Лихая интрига, неожиданные повороты. Сюжеты порой самые причудливые. Но странное дело: вчитываясь, не чувствуешь новизну повествования.
Перо Глуховского колеблется между собственно художественной прозой и журналистикой очерково-фельетонного толка.
У Глуховского нет героев, воплощённых и оживлённых изобразительной силой, есть лишь персонажи, иксы и игреки – человекоподобные куклы с приблизительной психологией.
Вторгаясь в поле хроник, сенсаций, слухов, он и свою прозу заставляет читателей судить не по художественным, а во многом по медийным законам: актуальности, скорости и пр. Поэтому неудивительно, что резвая фантастика устаревает в буквальном смысле на глазах.
Погоня за злобой дня – черта исключительно репортёрская, и художественные задатки, искажённые, задавленные этой погоней, – основы его авторской сущности. Но есть ещё обстоятельство, может быть, решающее.
«Шутам современной культуры соответствуют наши фельетонисты». Явление, отмеченное Фридрихом Ницше в XIX веке, в начале XXI усугубилось чрезвычайно.
Вспомним патетически карнавальное оформление сборника (по свидетельству иных рецензентов, придуманное Глуховским лично), вспомним помещённый на форзаце книги портрет, где автор вырядился в форму лётчика тридцатых годов. О чём другом свидетельствуют эти трюки, как не о шутовстве натуры?
Книга Глуховского – образец русскоязычной прозы. Утверждая это, не ставлю задачу унизить его сочинения. Но хочу подчеркнуть, что существуют темы, которым требуется привередливейшее движение мыслей и образов, едва уловимых, едва изъясняемых даже с помощью Langue maternelle. Такова тема Родины согласно Блоку, согласно Тютчеву (последнего называю отчасти намеренно, с его совершенным французским и знаменитым «Эти бедные селенья», где найдены были слова «единственные»).
Рассказанные Глуховским истории грубы, схематичны. По случайности они написаны на образованческом русском, английский подобного пошиба был бы для него не менее подходящим. Случись автору поменять страну проживания, проза его не оскудеет, как у Милана Кундеры, перешедшего в эмиграции на французский, и не обогатится, как у Михаила Шишкина, острее в иноязычной среде русский язык почувствовавшего.
Но, к счастью, автор среди нас, и Родина, утратившая ценность в глазах Глуховского-писателя, сохранила всю свою привлекательность для Глуховского-коммерсанта. Всё-таки выгодная это вещь, Родина, коль скоро – как сырьё и как бренд – позволяет создавать подобный славный и прибыльный товар, пригодный к тому же для экспорта.