28 января исполнилось 75 лет Владимиру Алейникову. В беседе с корреспондентом «ЛГ» известный поэт рассказывает о потерянном доме, вспоминает о самом счастливом годе и размышляет о том, почему писателю в России нужно жить долго.
– Вы живёте в знаменитом крымском уголке – Коктебеле, где толпы отдыхающих. Живёте, по сути, отшельником. Нет ли тут парадокса? Где проще выживать поэту – в мегаполисе или в келье?
– В Коктебель я впервые приехал в мае 1964 года – и сразу же понял, что когда-нибудь буду здесь жить. Потом, в течение двадцати семи лет, часто приезжал сюда. Хорошо знал Марию Степановну Волошину, Марию Николаевну Изергину, старых коктебельцев волошинского круга, различных ярких людей – и творческих, и представителей свободолюбивой интеллигенции. Эти дружбы и знакомства оказались долгими и прочными. Постоянно живу здесь с 1991 года – тридцать лет. В Москву приезжаю лишь изредка. Толпы отдыхающих остаются где-то в стороне и вовсе не мешают мне, я их просто не замечаю. Я не курортничаю, а работаю. Затворничество – давно привычное для меня состояние. И – надёжная защита от всевозможных нынешних безобразий. Это не значит, что я изолирован от мира и словно обитаю в какой-то келье. У меня есть семья. Иногда меня навещают друзья и знакомые. Несмотря на моё богемное прошлое, человек я домашний. И привык именно так, в отдалении от суеты, жить и работать. Стадность – не для меня. Общество может меня сознательно замалчивать. А если когда-нибудь спохватится – вспомнит обо мне. Моя личная свобода – повсюду со мной. И самим собою остаюсь я в любых обстоятельствах, всегда. Выживать поэту – везде непросто. Но выживать – надо. Если сохранён дар. Если к тому же есть драгоценная возможность – жить независимо и постоянно работать.
– Говорил ли кто-нибудь, что вы поразительно похожи на Волошина, легенду Коктебеля столетней давности? Как к этому относитесь? Находите ли нечто общее в жизни и творчестве Волошина и Алейникова?
– Разумеется, разные люди пытались сравнивать меня с Волошиным, находить внешнее сходство. Но это – поверхностное суждение. На Волошина я не похож. Если что и есть общее – это половина казацкой запорожской крови и у меня, и у него. Жизнь и творчество – разные. И судьбы – разные.
– Вы прожили ровно три четверти века...
– Три четверти века – это много или мало? Надо постараться ещё пожить, чтобы многое высветлилось и прояснилось. Чуковский совершенно правильно говорил, что писателю в России надо жить долго. С возрастом, пусть и с некоторым запозданием, в новом столетии приходят и внимание современников, и понимание. Впрочем, этого было у меня вдосталь и в молодые годы, в среде нашего андеграунда. Тогда меня в отечестве не издавали. А известность и даже слава – были. Само время было другим. Люди были отзывчивее, доброжелательнее, чем сейчас. Поэтов своих, особенно неофициальных, любили и ценили. И страдальцев – а у меня в прежнюю эпоху было столько сложностей, неприятностей, гонений, что перечислять это не хочется, – на Руси всегда любили и помогали им. Трудной была эпоха – но и хорошего было тогда немало.
– С высоты своего возраста какой совет дали бы нынешним молодым литераторам?
– Никаких советов молодым литераторам давать не буду. И тем более – учить их жить. Гумилёв однажды сказал Ахматовой: «Аня, если я когда-нибудь кого-нибудь буду учить жить, ты меня сразу же отрави». Он правильно всё понимал. Всевозможные псевдоучителя жизни есть и теперь, к сожалению, да только проку от них нет никакого. И советчиков развелось многовато. Какие-то мастер-классы устраивают. Зачем? Кто их проводит? Они что, звёзды литературы? Это не так. Разве можно кого-то научить писать? Сплошной литературный институт, да и только. На поверку – чушь и бессмыслица. Писать «меньше, да лучше» или больше – это уж как у кого получится, насколько дыхания хватит и способностей. Дело не в количестве, а в том, литература это или заурядная писанина.
– Осенью прошлого года навещал вас. Помнится, вы посетовали, что ваш личный архив требует внимания... Какие-то подвижки планируются в этом году?
– Надо приводить в порядок множество моих неизданных текстов разных лет, стихов и прозы, постепенно перепечатать их, внести в компьютер. На это нужно время. А сделать это могу только я сам. В годы прежних моих бездомных скитаний, в семидесятых, утраты моих текстов были велики и частично невосполнимы. Но внушительный свод этих писаний всё-таки сохранился. Некоторые важные для меня вещи – уцелели. Нередко – чудом. Иногда знакомые, которые сберегли мои бумаги, уже через десятилетия возвращали их мне. Изрядную часть давних стихотворений и поэм восстановил я здесь, в Коктебеле, когда у меня открылась вторая память, как я её называю. Вот так, поступательно, собирался весь массив моих текстов, которым пора заняться. В общей сложности – это несколько больших томов. Сожалеть и вздыхать об утраченном – не хочу. И не такое в прежнюю эпоху бывало. Хорошо, что выжил. Жертвы, замечу, полезны. Но не в таком количестве, как у меня. Да что поделаешь! Слава богу, есть живые свидетельства многолетней моей работы. Понемногу начал разбирать сохранившиеся рукописи. Надеюсь, когда-нибудь издадут хотя бы часть этого добра.
– В предъюбилейный год у вас было довольно много журнальных публикаций – в «Крещатике», «Интерпоэзии», «Звезде», «Неве», «Детях Ра», «Юности» и других изданиях. В новом году не намерены снижать темп?
– Дело не в темпе. Так нынче получается. Текстов – и стихов, и прозы – у меня много. При советской власти меня четверть века не издавали на родине. Тогда меня знали как одного из основных героев нашего отечественного андеграунда и авторов самиздата. Нелегко было десятилетиями выдерживать груз множества неизданных произведений. Ведь работал я и в минувшие годы постоянно, несмотря на самые сложные обстоятельства. Поэтому пусть теперь, в новом столетии, публикуют мои вещи и в бумажных, и в интернетовских изданиях. Я это заслужил. Читатели у меня – есть.
– В вашей первой подборке 2021 года лирический герой радуется тому, что «ветер, веющий с полей, наполнит наши кубки над рекою». За что поднимете свой кубок?
– Река, о которой я говорю в этом стихотворении – скифский Пантикапес, теперешний Ингулец. На его берегах, в Кривом Роге, на Украине – моей Великой Скифии – я вырос. За что мне поднимать мой кубок? За то, чтобы тот бред, который сейчас происходит на Украине, закончился. Мой родной дом в Кривом Роге, дом, где я столько всего написал, полностью разграбили нынешние фашиствующие мерзавцы. Исчезли сотни отцовских картин – а он ведь был замечательным художником. Исчезли многолетние, важнейшие мамины записи – а она была выдающимся педагогом. Пропал весь наш домашний архив – рукописи, письма, фотографии, книги. Вырубили наш сад. Растащили из дома абсолютно всё.
В довершение бесчисленных безобразий – какой-то местный наглый торгаш этак запросто отнял дом, хотя у меня есть все документы. И никто из земляков, годами усиленно афишировавших любовь и уважение ко мне и к моим писаниям, ничем не помог. Один из местных журналистов опубликовал в газете статью «Сохраним для потомков дом поэта», но его призыв не услышали. Так родина, руками негодяев, отблагодарила моего отца и меня за то, что мы оба всю жизнь воспевали её в творчестве. Некуда мне теперь ехать. Да и опасно. Мне и в прежние, домайданные годы открыто угрожали расправами. Видимо, считают меня «москальским» писателем. Хотя, в отличие от местного разношёрстного населения, происхожу я из древнего казацкого запорожского рода. Как и Гоголь, и Алексей Константинович Толстой, и Ахматова, и Нарбут, и Зощенко, и Катаев, и некоторые другие русские писатели. Больше нет былого рая. Всё хорошее из прежних лет, связанное с моей родиной, – осталось лишь в памяти. Даст бог, я ещё напишу об этом.
Недавно один мой земляк прислал письмо с новостями. На Украине вовсю идёт украинизация. С 16 января в сфере обслуживания следует говорить только на мове. С июля запретят издание книг на русском языке. Потом дойдёт очередь до газет. Деградация населения от этого ускорится. И появится ли у людей свет на их пути – вопрос, пока что остающийся без ответа. Горько и тяжело осознавать, что продолжается на Украине сплошное разрушение всего разумного. Когда начнётся созидание? Никто не знает. И всё-таки надежда на это у меня есть.
– Что происходит после того, как стихи написаны?
– Иногда сразу понимаешь, что написал серьёзное, достойное стихотворение. Порой – необходимо какое-то время, чтобы самому понять то, что написал интуитивно, в трансе, в порыве. Бывает – усталость чувствуешь. Но нередко – и радость. Для меня всегда важен сам процесс написания, движение речи. Написанное стихотворение я могу отложить в сторону – и надолго забыть о нём. В нужное время оно само напоминает о себе. Мыслю я книгами, циклами. Когда я пишу, то живу словно в особом измерении. Свои стихи и прозу я не разделяю. В моей прозе тоже вдосталь поэзии.
– Как вы думаете, возможна ли интеграция писательских сообществ? В конце прошлого года учреждена Ассоциация союзов писателей и издателей, её возглавил молодой прозаик Сергей Шаргунов, главред журнала «Юность». Каковы её перспективы, на ваш взгляд?
– Наверное, трудно отдельные писательские организации, каждая из которых – словно некое воинское подразделение со своими правилами, интересами, пристрастиями и прочим, объединить в огромное войско. Такое под силу, пожалуй, только лидеру уровня Чингисхана. Посмотрим, что получится в итоге. В нашей стране всё бывает. В том числе и чудеса.
– Почему сейчас нет мощных поэтических группировок, какими были СМОГ или «Московское время»?
– Потому что каждому времени – свои песни. «Московское время» мне малоинтересно. Слишком уж оно практичное, пристроенное. А наш СМОГ – это и драматизм, и трагизм, и – в творчестве наиболее одарённых участников нашего содружества – новизна, продлевающая жизнь речи. Следует подчеркнуть, что СМОГ – не какая-то там группировка, с выпивоном, разговорами об искусстве и чтением стихов, а именно творческое содружество.
– Можете назвать самый счастливый год вашей жизни?
–1962 год. Тогда, в шестнадцать лет, я стал писать стихи, которые были именно моими, сразу же узнаваемыми, полнокровными, наполненными щедрым светом и новизной изъяснения. Их было много. И они доселе не изданы. Но они – живут. И когда-нибудь, надеюсь, будут опубликованы. Как и прочие мои неизданные вещи разных лет – стихи и проза. Вспомним Бунина:
Молчат гробницы, мумии и кости, –
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный – речь.
Поздравляем Владимира Дмитриевича Алейникова с 75-летием! Желаем крепкого здоровья, неиссякаемого вдохновения и благодарных читателей!
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Владимир Дмитриевич Алейников – поэт, прозаик, переводчик, художник. Родился в 1946 году в Перми. Вырос на Украине, в Кривом Роге. Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ. Основатель и лидер легендарного литературного содружества СМОГ. С 1965 года стихи публиковались на Западе. При советской власти его тексты широко распространялись в самиздате. Автор многих книг поэзии и прозы. Стихи переведены на различные языки. Лауреат премии Андрея Белого, Международной Отметины имени Давида Бурлюка, Бунинской премии, ряда журнальных премий. Член редколлегии журналов «Стрелец», «Крещатик», «Дон», альманаха «Особняк». Член Союза писателей Москвы, ПЕН-клуба, высшего творческого совета Союза писателей XXI века. Награждён двумя медалями и орденом. Живёт в Коктебеле и Москве.