Валерий Былинский убеждён, что сейчас всё решают личные связи
«ЛГ»-досье
Былинский Валерий Игоревич родился в 1965 году в Днепропетровске. Учился в днепропетровском художественном училище, в Литературном институте в Москве. Публиковался в «Литературной газете», журналах «Литературная учёба», «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов» и др . В 1997 году за роман «Июльское утро» был отмечен премией «Новое имя в литературе» в рамках российско-итальянской премии «Москва–Пенне». Весной 2011 года в издательстве АСТ выпустил роман «Адаптация». Живёт в Санкт-Петербурге, работает журналистом и сценаристом.
– Ваш роман «Адаптация» наделал немало шума. Вот критик Вадим Левенталь написал даже, что вас «насаждают», как картошку…
– Да, было забавно читать про это. Откуда взялись такие страхи? Надо же, одна-единственная статья Льва Пирогова о романе «Адаптация» в бумажных СМИ – и такой переполох! Особенно меня умилили рассуждения Левенталя о том, что в романе всё враньё, что, к примеру, «в четырнадцать лет нормально развивающийся интеллигентный мальчик обнаруживает, что Бога можно определить как угодно, так что пора с этим завязывать и перейти к чему-нибудь поинтереснее». Простите, я никого не заставлял насильно одолевать шестьсот страниц книги. Обычно то, что не нравится, читают только тогда, когда страшно на что-то разозлились.
– В романе поднимаются извечные вопросы бытия, существования Бога, поиска смысла жизни. Может быть, именно это смутило критиков? Ведь современная литература ставит перед собой более «актуальные» задачи, например, описывает мытарства гастарбайтеров, истории успеха бизнесменов, рефлексии сентиментальных гопников. Ваше произведение выглядит явно архаичным…
– Да, вопросы, которые называются главными, не принято сегодня обсуждать и задавать в лоб, а если и принято, то обязательно в какой-то прагматичной, ироничной манере. Или под дозой галлюциногенов, как у Пелевина. А вот так просто, в здравом разумении – нет, конечно. И, безусловно, это может вызвать если не раздражение, то брезгливое недоумение: что ещё за пафосность совковая – говорить о смысле жизни? Ну ещё и корпоративная солидарность имеет место. Любопытно, что уважаемый мной критик Виктор Топоров, сначала довольно благодушно отнёсшийся к моей книге в статье «Племянники Пелевина», позже, поддерживая своего коллегу Левенталя, написал в ЖЖ, что роман хоть и нормальный, но скучный. А ещё позднее выразился примерно в том ключе, что «Адаптация» – скучнейшая соковыжималка, которая годится разве что для того, чтобы издать и подарить друзьям.
– А идеологические пристрастия критиков насколько серьёзную роль играют?
– Одному известному критику, которому я послал «Адаптацию», роман понравился. Но позже, когда я попросил его написать рецензию, он выразился весьма конкретно: мол, вся литература, хоть немного связана с именем Льва Пирогова (номинировававшего роман на «Нацбест») и теми слоями общества, которые он представляет, для него под запретом. И что бы в такой литературе ему ни понравилось – писать он об этом не будет. Так что идеологические пристрастия, как говаривал когда-то Черчилль, по-прежнему правят миром, в том числе и литературой.
– А что за история была с непопаданием «Адаптации» в шорт-лист «Нацбеста»? Я слышал, что некоторые члены жюри поставили роману наивысшую оценку и тем не менее…
– История странная, но, на мой взгляд, объяснимая. Я думаю, большинство членов жюри голосует не за то, что нравится, а за то, что им выгодно. Выгодно не в плане денег, конечно, – литература ведь не нефть, на ней не зажируешь, – а в том смысле, что кто-то из издателей, возможно, продвигает своих претендентов и не гнушается что-то обещать членам жюри, многим из которых тоже надо печататься и издавать свои книги. А издаваться без знакомств в России почти невозможно, если у тебя нет громкого имени. Ведь и я свою книгу выпустил только благодаря случаю, просто повезло. До этого я обращался к многим критикам, давал читать «Адаптацию» всем, кто раньше печатал мою прозу в журналах, в ответ – вежливое молчание. Некоторые даже на телефонные звонки переставали отвечать.
– Ну, то есть хотите сказать, разговоры о кумовстве в жюри крупных премий – это не досужие вымыслы неудачников?
– Одна моя приятельница говорила с членом жюри прошедшего «Нацбеста» (он оказался её одноклассником), и тот сказал: «Ты что, какая справедливость? Мы заранее выбираем того, кого продвигаем, остальных просто не читаем или в лучшем случае заглядываем в книгу. Если побеждает тот, кого мы продвигали, он делится с нами деньгами, и мы отмечаем это дело в ресторане». Наверное, не все такие, не могу утверждать на 100%. Но факт есть факт: роману «Адаптация» два члена жюри, Елена Колядина и Александр Снегирёв, поставили в своих рецензиях наивысшие оценки, что было достаточно для прохождения в шорт-лист. Но потом они почему-то проголосовали за другие произведения. Кстати, эти «нацбестовские» рецензии находятся в прямом доступе в Интернете, их можно почитать.
– А другие премии?
– Другие пока ждут не дождутся, когда я предложу на их высочайшее соискание свой роман. «Букер» в этом году отменили. На «Ясную поляну», как подсказали знающие люди, роман с такой темой, как в «Адаптации», не стоит и пробовать выдвигать. Приём текстов в «Большую книгу» начнётся уже скоро. Посмотрим, внесут ли роман в длинный список, если я попробую номинировать себя сам. Кстати, в либеральный «НОС», премию, которую, как известно, спонсирует Михаил Прохоров, – я честно пытался проникнуть, но главред журнала, с которым я договаривался о выдвижении «Адаптации», прочитав начало книги, пришёл в ужас и сказал, что «такое» в приличные либеральные руки отдавать нельзя, что это, мол, ударит по репутации журнала, ну и т.д.
– А что же так напугало либералов?
– Просто западной толерантностью, на которую ориентируются либеральные литфункционеры, в романе и не пахнет. Хотя, я думаю, тогда надо вообще запретить «Преступление и наказание» за негуманное обращение со старушками. А ещё этот редактор указал мне на безвкусное оформление обложки «Адаптации», мол, это тоже «камень преткновения». Но при чём тут обложка? Не сам же я её рисовал. Книга вовсе не о том, чтобы всё бросать и тем более раздеваться догола и садиться задумчиво на землю, как это изображено на обложке. Когда я показал книгу знакомой болгарской издательнице, она меня с улыбкой спросила: «Это что, про геев?»
– Так про что же?
– Уж про геев там точно ничего нет! И не про олигархов, качков, бандитов, орущих патриотов с АКМ или лиричных высокоумных интеллектуалов. Герой «Адаптации» – нормальный средний человек, про которого у нас почему-то никто не пишет, то есть вовсе не герой. В нём борются мужество и апатия, сострадание и гордость, вера и депрессивное отчаяние. Это типичный житель большого города, сидящий, как говорится, на двух стульях и попавший, как многие из нас, в жернова между советским прошлым и капиталистическим настоящим. Герой романа не захотел полностью адаптироваться к этой новой, скотской, но такой выгодной жизни, но хотя бы пытается понять, почему так паскудно живёт. Когда я писал эту книгу, то сознательно хотел создать нечто большее, чем просто жанровая литература, даже большее, чем вообще литература. «Адаптация» – роман не о силе, а о слабости, которая ищет силу. Я думаю, во многом это книга для тех, кто в поиске, кто на распутье, кто ищет, кто сомневается. Подозреваю, что больше всего представителей нашей тусовки раздражает то, что в романе описана жизнь человека, по социальному положению и философским запросам весьма похожего на них, но приходящего к выводу, что его жизнь пуста и лжива. То есть, вероятно, некоторые сочли, что я выставил их дураками.
– То есть, резюмируя вышесказанное, приходим к выводу, что в литературе сейчас всё зависит от вкусов тусовки и связей самого автора. Так?
– Во все времена и во всех странах пробиться неизвестному автору было нелегко. А в моём случае – тем более. Я ведь попытался войти в литературу вновь, после того как больше десяти лет нигде не печатался. Начало моего пути в литературу очень похоже на нынешний возврат в неё. В 1995 году я написал рассказ «Риф», который нигде не хотели брать. Павел Басинский сначала удивлялся, зачем ему подсунули читать байку про какого-то советского пионера на Кубе, а потом номинировал «Риф» на «Малого Букера». А всё потому, что я нашёл того, кому рассказ понравился, – это был писатель Олег Павлов, впоследствии получивший «Букера». Павлов отнёс «Риф» в «Новый мир» – и рассказ напечатали. Затем, уже по накатанной, напечатали в «Октябре» роман «Июльское утро», который получил российско-итальянскую премию. Тут бы мне продолжать в том же темпе, но… Времена тяжёлые настали, надо было как-то зарабатывать на жизнь, я ушёл в кино, попытался писать сценарии сериалов. Чего делать не следовало. Потому что спустя десять лет пришлось всё начинать сначала.
– Но ведь есть же примеры, когда малоизвестные, провинциальные писатели успешно дебютировали, получали крупные премии…
– Да, Прилепин со своим первым романом «Санькя» сразу прославился. Но это исключение. Суть писательского успеха в нашей стране в том, что если ты зацепился за подножку литературного процесса, то нельзя с неё спрыгивать даже для передышки, пока не напишешь несколько романов, не получишь несколько премий, пока не утвердишься как писатель. В России крайне редки успехи раннего или вообще самого первого романа, как это случается в Европе. Русская литературная среда – это мощная клановая система, в которой, как ни старайся, всем не угодишь. Можно, конечно, плюнуть на это – но тогда надо вообще завязывать с литературой и идти в рекламщики или эффективные менеджеры.
– И как быть в этой ситуации писателям, которые ещё не успели раскрутиться?
– Писателю, которого отторгает литературная среда, нужно, на мой взгляд, упорно искать тех, кому понравится его книга, кто будет ею зачитываться. Мне лично помогали письма в Интернете от неизвестных молодых людей, которые писали, что наконец-то прочитали о том, о чём сами всё время думали. Но были и комментарии, в которых автора называли рефлексирующим лентяем, пускающим слюни маразматиком, ноющим о смысле жизни, вместо того чтобы взять судьбу в свои руки… А ещё писателю крайне важно найти своего издателя – именно своего. Единомышленника, даже, может быть, друга. Мне кажется, своего издателя я ещё не нашёл.
Беседу вёл
Три обязательных вопроса:
– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?
– Сегодня, я думаю, измельчало время и писатель вместе с ним. Время, социум не ставят перед человеком главных вопросов: кто он, откуда пришёл, куда идёт, в чём смысл его жизни? Не ставит, словно ответы на эти вопросы уже ясны. И соответственно труд писателя оплачивается копеечно. Чтобы достойно зарабатывать, ему нужно не один сильный роман писать раз в несколько лет, а печь свои произведения как пирожки, словно серии в киносериале. Разумеется, настоящей глубины в таких романах не получится. Чтобы написать что-то стоящее, надо всего себя вложить в книгу, весь мир туда вместить, умирать и воскресать вместе со своими героями.
– Почему писатели перестали быть «властителями дум»? Можете ли вы представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли продолжать писать, если это станет явью?
– Я думаю, что в идеале писательство – не профессия, а попытка понять и описать мир. Книга – не продукт, это человеческий поступок. Литература без читателя может быть. Потому что по большому счёту настоящие поступки совершаются не только ради людей, а прежде всего ради Бога.
– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его не задал?
– Зачем вы вообще пишете? Я боюсь этого вопроса. Потому что не знаю, что на него ответить. Может, писать мне вообще и не надо. Что я изменил своими книгами, сделал ли кому-нибудь лучше, стало ли кому-нибудь легче? Иногда мне кажется, что что-то получилось. Иногда – что лучше бы я занялся подводными исследованиями, как хотел в детстве, изучал бы животных, всё больше хорошего было бы…